Арт с несколькими из собратьев Амбросия только что покинул тренировочное поле, завершив последнюю учебную атаку, и теперь свернул к ивовым зарослям, чтобы оттуда проследить, правильно ли построились его конники и как эскадрон возвращается к коновязям, а потом к кострам, где уже готовится ужин. Сквозь золотисто-зеленые ветки, пушистые от лопающихся почек, Аквила заметил малиновый плащ Арта и крутой изгиб шеи его белого жеребца, потом шаркнуло и топнуло круглое копыто, звякнули удила, раздался смех, а затем он услышал голос Флавиана.

Аквила объехал низкие густые плети ивняка, обсыпанные пыльцой, и сразу же увидел сына, которому в это время полагалось быть на вечерних уроках: Флавиан стоял, расставив ноги и заложив руки за спину у стремени Арта, и глядел на молодого человека, а тот наклонился к нему из седла.

Улыбнувшись про себя, Аквила вынужден был признать свое поражение — Флавиан уже не первый раз удирал с занятий на кавалерийские тренировки. Но что-то необычное было в позе мальчика: одновременно радость и трепетное обожание, что было заметно даже по его спине, по голосу, чуть хрипловатому от волнения.

— Ну хорошо, а когда мне будет четырнадцать, ты тогда разрешишь мне ездить с тобой? Я ведь уже хорошо езжу верхом… Ты разрешишь?

Его слова неожиданно больно ранили Аквилу. Ведь это он научил Флавиана скакать на лошади, урывая крохи времени, которого у него не было, но с ним мальчик никогда так не говорил.

Когда Пескарик только родился, девять лет назад, Аквила надеялся, что они с ним станут друзьями, такими же, как они были с отцом, но почему-то этого не произошло. Он не понимал почему — он вообще редко замечал, когда что-то шло не так, а заметив, огорчался. Может быть, все дело в том, что он утратил в жизни что-то важное?

Флавиан был настолько во власти своего страстного желания стать одним из приближенных Арта, что даже не услышал тихого стука копыт Инганиад. Аквила резко остановил лошадь и сказал сухо, но как бы в шутку:

— Ах, Флавиан! А я-то считал, что ты будешь служить в моем отряде, когда войдешь в возраст и сможешь носить щит. Так, значит, ты меня покидаешь?

Флавиан подскочил при звуке отцовского голоса и обернулся — и тотчас же трепетная страстность в его лице погасла, как гаснет свет.

— Отец, я… я не знал, что ты здесь, — пробормотал он.

— Конечно не знал. Охотно тебе верю. Это, впрочем, не имеет значения, твои планы на будущее пока отложим до будущего. А в настоящий момент ты должен быть у брата Элифия и учиться читать слова, в которых больше одного слога. Ты слишком любишь пропускать занятия.

Все это было сказано тоном гораздо более язвительным, чем он предполагал. Он видел, как побледнел Пескарик, как лицо его вдруг стало несчастным, хотя на нем и появилось выражение гордости, — обычная его защитная реакция, когда ему хотелось плакать. Он видел, как Арт неожиданно подался вперед, словно собираясь дотронуться до плеча своего маленького друга, но удержался. И он вдруг понял, как бы ни воспринял это мальчик, ему, Аквиле, все равно придется исправлять положение. Он заставил себя улыбнуться и поспешно сказал:

— Ну ладно, забудем об этом. Раз уж ты здесь, окажи мне услугу — доставь в лагерь Инганиад, я хочу проверить по пути домой, как Сокол справляется с быстрым аллюром.

Он знал, Флавиан давно мечтает прокатиться на Инганиад, и поэтому ожидал увидеть вспышку радости на лице сына. На мгновение и впрямь в глазах его вспыхнул восторг, но только на мгновение.

— Хорошо, отец. Спасибо, отец, — сказал Флавиан. В заученных словах этих слышалось послушание, но и только.

Аквила сделал вид, что ничего не заметил, он спешился и крикнул одному из своих людей, чтобы тот привел Сокола, его запасную лошадь. Однако он терялся в догадках, не понимая, что вызвало недовольство сына на этот раз. Он подсадил Флавиана в седло:

— Вот и все. Теперь держись крепко. — Собственный голос в его ушах прозвучал приторно и фальшиво.

Он стал укорачивать стременной ремень и, пока возился с ним, вдруг понял, что было не так. Флавиан слишком долго мечтал о том дне, когда его наконец сочтут достойным сесть на Инганиад, и день этот должен был стать великим событием, о нем должны были прогреметь трубы. А он превратил его в кусок сладких сот, брошенных в знак примирения после выволочки. «Главное всегда не в том, что именно ты делаешь, а главное, как ты это делаешь. И когда ты смеялся над Раянид из-за свиньи, опять же все дело было в том, как ты смеялся…» Господи! Неужели он так ничему и не научился?! У него едва не вырвался стон. Но теперь уже поздно, ничего не исправишь. Не выпуская из рук уздечки Инганиад, он сел на Сокола и направил лошадей к маячившим впереди стенам Венты, туда же двигалась и группа всадников, возвращающихся в лагерь.

Флавиан казался совсем маленьким на высокой рыжей лошади. Он сидел очень прямо, глаза сияли — мужчина, едущий как равный среди мужчин. Может быть, случившееся и не было такой уж непоправимой ошибкой, в конце концов. В обращенном к нему лице сына Аквила увидел мольбу. Флавиан хотел, чтобы он отпустил поводья. Аквила колебался, хотя Инганиад была спокойной после дневных трудов, кроме того, она знала Флавиана с рождения и любила его — он постоянно забирался ей на спину в конюшне, и она привыкла к этому. Нет, она ничего не выкинет с ним. Аквила убрал руку с поводьев.

Еще мгновение — и он проклял бы себя, будь на то время, призывая на свою голову самые страшные проклятия за эту уступку. Все произошло так быстро, что окончилось, едва успев начаться. Белая сова, вылетевшая пораньше на охоту, преследуя жертву, тихо выпорхнула из зарослей ольхи и на своих большущих крыльях бесшумно, точно призрак, скользнула перед самой мордой Инганиад. Кобыла испугалась и, не чувствуя твердой руки хозяина, резко отпрянула и взвилась на дыбы. Аквила увидел искаженное от ужаса белое лицо Пескарика, которое врезалось в его память и еще долго потом преследовало его. Крикнув: «Держись!» — он свесился с седла на сторону и попытался поймать поводья, но не успел. Мгновение — и Флавиан уже лежал на земле, а он стоял на коленях, склонившись над ним.

Мальчик не двигался, а из обширной вмятины на голове, там, где он ударился об острые корни ольхи, сочилась кровь. Цепенея от страха, Аквила положил руку на сердце Пескарика, сердце билось, хотя и очень слабо, и у него вырвался глубокий прерывистый вздох облегчения. Рядом с ним на коленях стоял Арт, вокруг звучали обеспокоенные голоса, короткие отрывистые разговоры, но Аквила не слышал их. Он с отчаянной сосредоточенностью ощупывал тело Пескарика. Кажется, ничего не сломано, только эта ужасная рана на голове. С бесконечной осторожностью он поднял Флавиана на руки и встал: мальчик был совсем легкий, будто кости его были полые, как у птицы. Лошадей поймали, и кто-то подвел Инганиад, она все еще дрожала и косила глазом. Он покачал головой — ехать верхом означало бы выпустить мальчика из рук.

— Я пойду пешком, — пробормотал он.

Он шел пешком до Венты, бережно неся легкое безжизненное тельце; с ним шел Арт, который вел под уздцы свою лошадь. Он не знал и не интересовался, куда делись остальные люди. Когда они уже были внутри городских ворот, он сказал Арту:

— Поезжай вперед, предупреди Нэсс. — И после того как Арт, вскочив на коня, умчался исполнять поручение, он двинулся дальше один.

Он пронес мальчика по улице до двери дома, где к столбу был привязан конь Арта, и дальше через двор, в котором каменный дельфин все так же бессмысленно скалил пасть в разбитом фонтане. Нэсс встретила их во внутреннем дворике, за ней стоял Арт. У нее было белое лицо, почти такое же бледное, как у мальчика. Она протянула руки, чтобы взять его, но Аквила покачал головой:

— Лучше лишний раз его не трогать. Я отнесу его прямо на постель. Я ему разрешил проехать на Инганиад, а ее спугнула белая сова. — Он забыл, что Арт ей уже обо всем рассказал.

Дверь каморки, где обычно спал Флавиан, была распахнута. Он внес Пескарика и опустил на узкое ложе, и Нэсс тотчас же скользнула рядом на колени, а он повернулся к Арту, стоявшему в дверях, заполняя проем. Лицо его было полно тревоги.