— Кажется, это шестой пехотный! — Да нет, олух, посмотри на форму, это Ройял Бургонь! — Они пять дней плыли из Марселя в шторм! — То-то из трюма пахнет ладаном! — прыснул от смеха Фанфан, который уже протиснулся сквозь толпу солдат в первые ряды.

— А ну-ка повтори, и я это проверю твоим носом! — пригрозил ему здоровенный парень, только что сошедший на твердую землю.

— Но почему? Тебе так нравится этот запах? Это твой ладан? — не отступал Фанфан.

— Мсье! Мсье! Освободите круг! — вскричал невесть откуда взявшийся Пердун. — Увидим поединок между вояками из "Ройял Бургонь" и из "Ройял Берри"!

Гигант сбросил на землю мешок, до этого момента скрывавший его лицо, замахнулся на Тюльпана, успевшего встать а стойку — и тут ко всеобщему удивлению издал ошеломленный вопль, напоминавший трубный вопль слона: это был Гужон-Толстяк!

— Привет, папашин поденщик! — вскричал Фанфан, швыряя в воздух треуголку.

— Так вот ты где! — орал Гужон-Толстяк, приятельски похлопывая Фанфана по спине. — Ты в армии стал совсем взрослым!

— Мсье, — кричал Фанфан, смеясь при этом до слез, — представляю вам человека, который печет лучшие земляничные торты в Париже и который умеет сказать "мадам" на шести языках!

— И который умеет пердеть громче всех! — Гужон-Толстяк смеялся так, что даже сложился вдвое.

— Ну уж нет, это я! — протестовал Пердун.

— Гужон-Толстяк, мой самый старый друг, — представил всем Фанфан. — Мы вместе буйствовали на улицах Парижа, когда ещё молоко на губах не обсохло!

— Это Пердун, — представил Фанфан своего соратника. Тем временем подтянулись и прочие члены "батальона смерти", — так теперь именовали приятелей Фанфана.

— Жюль Брак, Альберт Драйн, Скакун — мы все едва неделю назад не отдали Богу душу, и то, что теперь видишь — это они и есть.

— Прекрасные души, мсье! — захохотал Гужон-Толстяк. — И в хорошей упаковке! Друзья моих друзей — мои друзья, так что я угощаю!

Через десять минут они уже сидели в таверне. В Аяччо, разумеется, все таверны были уже закрыты, но положитесь на французскую находчивость — и вы получите бокал вина хоть посреди Сахары! Припоминаете сержанта Анонциада, который в Бордо ведал размещением на постой? Этот блондин — настоящее чудо: едва сойдя на берег, уже устроил тайную кантину, поскольку знал, что нужно для солдата! Кантина помещалась в бревенчатом сарае в конце причала, заваленного чем попало: палатками, орудиями, бочками с амуницией, одеялами и всем таким прочим; хибара заросла терном и олеандрами. Вокруг неё Анонциад нагромоздил бревен, которые саперы привезли на случай постройки мостов, так что сарая и видно не было. Внутри горела свечка, поскольку тем временем уже настала ночь, а солдаты, рассевшись на земле, наслаждались вином — вином, доставленным из Бордо!

Каким же образом? А это уже секрет Анонциада и военная тайна. Зато вино великолепное! Его пригубливают, пробуют на язык, им ополаскивают горло — и Фанфан, который кое-что теперь в вине знает и понимает, определяет, откуда оно, с каких лоз и какого года хорошее, а какого — ещё лучше.

— Так что видишь, Гужон, — заметил он, закончив свой ученый доклад, то, что я здесь — отчасти и твоя вина! В один прекрасный день у печи твоего папаши ты убедил меня в том, что и сам я чувствовал — что жизнь нужно прожить на коне, пусть даже и в пехоте!

— Сынок, — заявил Гужон, — вопрос "как жить", что ты мне тогда задал, привел меня к такому же выводу, и я решился. Сменил бриоши на патронташ и чувствую себя отлично!

— Твои родители не возражали?

— Я ничего им не сказал! Оставил только дома записку: не плачьте, папа и мама, когда я вернусь, увидите, в чине буду не ниже капитана, и будете мной гордиться!

— Мсье! — заявил Анонциад, откупоривая восьмую бутылку, — теперь угощаю я!

Для этого блондина, так хорошо умевшего считать, жест такой был весьма удивителен, поскольку до сих пор никто и не подумал, во что им станет эта выпивка. А Анонциад, едва скрывая слезы, добавил:

— Ах, если бы я имел честь быть членом "батальона смерти", то предложил бы мсье Гужона именовать его почетным членом!

— Ну, как насчет почета, я не знаю, но насчет члена — тут я в нем полностью уверен! — подтвердил Тюльпан.

И так случилось, что за предложение Анонциада все тут же проголосовали, подняв руки, так что тронутый Гужон-Толстяк всплакнул. Обняв по очереди всех, предложил Пердуну на днях устроить специальное соревнование.

А через миллионы световых лет все они проснулись в девять часов на следующее утро в просторной портовой тюрьме, согретой утренним солнцем, лучи которого уже пробивались сквозь решетки. Всех их посреди ночи забрал патруль, когда на пустынных улицах они распевали хором куплеты собственного сочинения, вроде вот этого:

Точнее говоря, раньше всех проснулся Фанфан-Тюльпан, потому что кто-то его безжалостно тряс. Фанфан приоткрыл один глаз и сказал:

— Не приставай, Аврора! Дай поспать!

И тут он понял, что это не Аврора, а лейтенант де Шаманс, и пришел в себя.

— Да проснитесь вы, ради Бога! Я вас повсюду ищу с четырех утра. Что с вами случилось? — спросил лейтенант.

— Не знаю! — ответил Фанфан-Тюльпан, пытаясь подняться. — Понятия не… Ой-е-ей! (Схватился руками за голову). — Судя по тому, как все болит, не иначе как свалился куда-то вниз головой, мсье лейтенант.

— Вы упились в стельку. Вас привели сюда, рядовой Тюльпан, вас и ваших приятелей, всего семь человек…

Тюльпан встал по стойке "смирно" и вежливо спросил:

— Что прикажете, лейтенант? Что я могу для вас сделать?

— Сегодня ночью был похищен сын моих друзей, — сообщил де Шаманс.

— Вы говорите о Наполеоне?

— А вы откуда знаете его имя?

— Мы познакомились вчера у дома его родителей… Так его похитили? Как? И кто?

— Я все вам объясню, пойдемте! Нужно спешить, — ответил лейтенант, натягивая мундир на Тюльпана, которого ноги ещё не слушались. — Я сразу вспомнил вас, поскольку вы — лучший стрелок в полку!

— Я тоже, мсье! — раздался бас откуда-то снизу. То был Гужон-Толстяк. — Если вам нужен хороший стрелок, так я тренировался в стрельбе ещё за год до того, как записался в армию!

Де Шаманс вопросительно взглянул на Тюльпана.

— Это мой друг Гужон-Толстяк из полка "Ройял Бургонь", мсье. Можете на него положиться.

— Мсье, следуйте за мной!

Они вышли походным шагом, и тюремщик закрыл за ними двери камеры, где остались досыпать ещё пять голубчиков.

— Я провел ночь у Бонапартов, — рассказывал де Шаманс, пока они шагали по пустынным улицам, озаренным каким-то странным солнцем, словно не светившем никому, кроме наших троих вояк. — Спать мы отправились заполночь и мадам Летиция Бонапарт захотела ещё взглянуть на сына, но того в постели не оказалось, да и постель была не разостлана, хотя до этого он заходил пожелать всем спокойной ночи!

— Ах, он сопляк! — воскликнул Фанфан. — Опять пошел на улицу! У него была встреча, мсье, хотел рассчитаться с каким-то хулиганьем по-соседству, за то, что называли его прислужником Бурбонов!

— Откуда вы знаете?

— Он мне сказал!

— Тут явная ловушка. И эти хулиганы должны были его заманить!

— Полагаете, ему грозит серьезная опасность? — спросил Гужон-Толстяк.

— Ему — нет, — ответил лейтенант, — но вы сейчас все поймете…

Летиция Бонапарт, бледная и отчаявшаяся, сидела, как оплакивающая Дева Мария, вся в черном, видимо, совсем упав духом, в высоком кресле у потухшего камина в той комнате, куда они вошли втроем — лейтенант, Тюльпан и Гужон-Толстяк. Ставни на окнах все ещё были закрыты и комната тонула в похоронном полумраке.