Мне на этот счёт в своё время целый «брифинг» устроил начальник Российской антарктической экспедиции Валерий Лукин. В августе 1992 года мы познакомились в Монтевидео, куда как раз зашло российское научное судно «Академик Фёдоров». На его борту в Уругвай, чтобы дальше лететь в Москву, прибыли участники первой совместной российско-американской экспедиции по Антарктике на дрейфующих льдах. Собственно, именно та, первая встреча с Лукиным заставила меня смотреть на полярников как на людей больше политических, чем научных.

— Теперь уже не секрет, что отдельные советские астрономы на антарктических станциях занимались тем, что определяли характер НЛО, которые всё-таки оказывались вполне конкретными американскими военными спутниками, — сразу заинтриговал тогда Валерий Лукин меня и моего коллегу и друга Станислава Кучера. Вместе мы прилетели в Южную Америку, чтобы подготовить серию материалов для «Комсомолки». Сели с Лукиным попить пивка в кафе на площади Независимости в Монтевидео. Как сейчас помню, я тогда ещё порекомендовал Лукину местное тёмное пиво «Мальтенья». И под этот диковинный тогда для россиян напиток Лукин продолжал поражать нас весьма трезвыми фактами и выводами. — Такие же «звездочёты» были и на антарктических станциях стран НАТО.

Так слово за словом, фраза за фразой перед нами открывался стратегический характер антарктических исследований. Открывалась и некоторая странность, что теперь Россия и Америка в Антарктике вместе. Ведь Лукин вернулся из первой в истории совместной российско-американской антарктической экспедиции. Он и объяснил:

— Ещё недавно самым передовым кораблём для антарктических исследований был советский «Академик Фёдоров». Но теперь появился и немецкий корабль «Полар Штерн». У американцев подобного судна нет. Немцы приковали к себе весь исследовательский мир Запада. Вот американцы сразу и откликнулись на наше предложение задействовать «Академика Фёдорова», — объяснял Лукин необычную формулу работы, которую вынуждены были тогда найти российские полярники и, как всегда напористо, лоббировали американцы. — Это и американцам расширяет горизонты, и немцев лишает монополии. Хотя наше предложение — от бедности. Надо заработать то, чего недодаёт родное правительство.

На дворе, напомню, был 1992 год. Год «шоковой терапии». Подтянуть пояса пришлось всем. Российские полярники тогда готовили планы консервации российских антарктических станций. Из-за нехватки средств эти «заявочные столбы» приходилось не сносить, но дать им покрыться многолетним слоем снега.

В те же годы под неслыханным политическим прессом вдруг оказывается и научный эксперимент на российской станции «Восток». Вот уже много лет учёные ведут там глубокое бурение льда. Смысл в следующем. Антарктический лёд и снег — кладовая информации о том, как менялся климат на всей планете. В Антарктике, как известно, холодно. Снег выпал — и лежит, не тая. На него выпадает новый снег. И получается, условно говоря, как с кольцами древесного ствола. По их толщине даже юный натуралист может распознать, какой год был повлажнее, какой посуше, какой пожарче, какой похолоднее и сколько таких лет было. Вот и в слоях антарктических снега и льда — целая энциклопедия. Что и позволяет определиться, например, с «глобальным потеплением». Катастрофа это или естественное колебание, какие уже случались в прошлом? А зная историю, можно составлять прогнозы на будущее: погоды, а значит и... потребления топлива. А значит, и цен на нефть и газ. И этот проект бурения льда на станции «Восток» вдруг оказывается под огнём критики защитников природы и политиков. Главная претензия — бурильщики затронут уникальное подземное, вернее подлёдное озеро. Но что, про это озеро раньше никто не знал?! Вспомнили, когда Россия ослабела.

И вот двумя годами позже, после встречи с Валерием Лукиным в уругвайском Монтевидео пересказываю всё это генералу Дейнекину во время перелёта из Сантьяго-де-Чили в Пунта-Аренас.

Но вижу, слушает меня Петр Степанович не очень внимательно. Вернее, слушает, но всё норовит перевести разговор на тему, которая мне совершенно не нравится. Однако, к своему ужасу, начинаю понимать, что генерала-авиатора мне уже не отвлечь и не переубедить.

— Слушай, а вот бы порулить самолётом, на котором мы сейчас летим!

— Пётр Степанович, а вот станция «Восток»...

— Да, очень интересно ты мне сейчас рассказал. Знаешь,

ты спроси, кто тут у них старший. Может, разрешат сейчас сесть за штурвал?

— Товарищ генерал-полковник, так ведь вы ни разу таким самолётом не управляли...

— Ну и что? Я же заслуженный лётчик СССР и главком ВВС России.

— Но самолёт-то не российский.

— Ну и что? Я вот недавно в Штатах был, у прежних «вероятных противников». Они мне показали свой стратегический Б-52. Ничего, разобрался. А тут всего-то пассажирский «Гольфстрим». Давай-давай, сходи, узнай!

— Слушаюсь, — только и оставалось практически по-военному ответить мне.

Деваться некуда. Пришлось идти узнавать, не разрешат ли чилийцы порулить своим президентским самолётом главкому ВВС России. Чилийцы, конечно, удивились. Но и обижать почётного гостя не хотели. Впрочем, не хотели и рисковать жизнями остальных. Давайте, говорят, сейчас сядем в Пунта-Аренас, выпустим всех, там и летайте.

И действительно: сели мы в Пунта-Аренас, все остальные главкомы отправились погулять по берегу Магелланова пролива, а Дейнекин — в кабину пилота: над этим проливом летать. Ну, и я с ним: переводить, что там и как устроено. Признаться честно, я и по-русски не понимаю, о чём идет речь. Но деваться некуда.

С переводом вопросов про обледенение я ещё как-то справился. А когда речь зашла о показателях приборов...

Но на то Дейнекин — профессионал, что они с чилийским пилотом быстро друг друга поняли и без перевода. Понажимали какие-то кнопочки, умилённо друг на друга посмотрели и взлетели. На то Дейнекин и военный лётчик, что гражданский самолёт «Гольфстрим» президента Чили он решил испытать «по полной программе». Вниз головой мы, конечно, не летели. Но крен градусов в сорок делали. Барражировали, однако.

Дейнекин усадил меня за своей спиной. На прикладной стульчик. Наверное, штурманский: без ремней. Так что во время исполнения им пируэтов я чуть не свалился. С тех пор «свалиться со стула» для меня — больше, чем просто образное выражение.

Наконец идём на посадку. Здесь как раз потребовался перевод. И ещё какой! Трёхсторонний! Потому что Дейнекин говорил только по-русски. Я это дело переводил пилоту на испанский. Пилот с диспетчером, как и полагается при подлёте к международному аэропорту, переговаривались на английском. Генералу Дейнекину, естественно, хотелось знать, о чём это они там разговаривают. Пилот спрашивал, о чём это я с главкомом.

Но даже при всей этой «болтанке» я всё-таки успел для себя отметить, на каком же хорошем английском говорили чилийцы: явно на британский манер, которому они научились у союзников-британцев во время войны за Фолкленды.

Подвешу пока эту интригу. Тем более что нам с главкомами ВВС предстояло следующее «плечо»: ведь Пунта-Аренас была только транзитной посадкой, а нам предстояло лететь ещё дальше на юг, мимо мыса Горн уже к самой Антарктиде.

Но в аэропорту вдруг происходит заминка.

Мы бы давно должны были взлететь, а всё не взлетаем. Пассажиры — все как один главкомы военно-воздушных сил. Поэтому они начинают задавать очень конкретные вопросы. И тогда метеослужба приносит очень конкретные спутниковые карты.

В зоне Магелланова пролива в этот день стояла редкая для тех мест погода. Как раз такая, какая когда-то обманула Магеллана. Он ведь назвал новый океан Тихим, поразившись штилю. Не зная, что это случайность. Что обычно в этих широтах — жуткий ветер и адский холод. Но вот и в день нашего полёта над Магеллановым проливом — действительно ни облачка. Только вот на спутниковых снимках из района пролива Дрейка и генералам-авиаторам, и даже мне видно, что чуть южнее — действительно беда.