В отличие от Испании и её колоний в Южной Америке, Португалия со своей колонией Бразилией со временем не разделились, а, наоборот, слились. Дело в том, что когда угроза наполеоновского вторжения нависла и над Португалией, её король бежал не к родственникам в Европе, а в свою крупнейшую колонию за океаном: в Бразилию, в Рио-де-Жанейро. Оттуда король и наблюдал, как в соседних «бесхозных» колониях Испании колонисты под шумок наполеоновских войн провозглашали свои страны независимыми. Португальцы разумно рассудили, что лучший способ бороться с таким опасным процессом — его возглавить. Придумывается своего рода «семейное предприятие», остроумный «холдинг», куда могут войти и метрополия Португалия, и колония Бразилия: когда Наполеон был повержен, в Португалию возвращается король, но не его сын. Дофин остаётся и возглавляет новую независимую Бразилию. И, естественно, не республику, а монархию.

Бразилия — страна большая. Поэтому провозглашают её уже не королевством, а целой империей. С имперскими же замашками. Они у всех империй одинаковы: поглощать соседей, которые, как кажется, не в состоянии сами собой управлять и, как выясняется, не в состоянии себя защитить. Тут Бразильская империя и вспомнила о «своём» форпосте на Ла-Плате, что в своё время заграбастала Испания, а теперь оказался в зоне, про которую можно сказать, что это «ни рыба ни мясо». Как только Уругвай оказался бесхозным, Бразилия «прикарманила» уже не только Колонию-дель-Сакраменто, но и всю эту землю. Тем более что это решало ещё одну задачу: подавить хотя бы в Уругвае вредные для бразильской монархии республиканские настроения.

Возможно, именно та оккупация большим и сильным соседом навеяла перманентное желание уругвайцев доказывать, что мал золотник, да дорог. Проявляется это даже в бытовых мелочах.

Народ уругвайцы маленький, но пафосный и изобретательный. Ну, например, где ещё сеть бензозаправок называется не как- нибудь, а Национальной администрацией по цементу, алкоголю и топливу? И где как не в Уругвае аббревиатура национальной авиакомпании ПЛУНА, с её всего-то восемью самолётами, расшифровывается как Первые уругвайские линии аэронавигации? Ни больше ни меньше!

Но ещё более пафосно звучит речь пилотов авиакомпании ПЛУНА, когда они летят в Монтевидео именно из Бразилии. В какой-то момент пилот по громкой связи начинает целую экскурсию и, в частности, гордо сообщает пассажирам, что наступил момент счастья: «Только что мы влетели в суверенное воздушное пространство Восточной Республики Уругвай». Это так уругвайцы доказывают сами себе и своим клиентам-бразильцам, что теперь Уругвай — страна независимая.

Кстати, всячески подчёркивается это и на границе, которая идёт по земле. Никакой колючей проволоки, вышек и контрольных полос там нет. Напротив, у разбросанных в полях пограничных камней можно фотографироваться с любой стороны. А часто граница вообще проходит по центральной улице очередной совместной зоны «свободной торговли», в какие со временем превратились пограничный город-магазин Чуй или, например, сросшиеся между собой уругвайский город Ривера и бразильский Сантана-до-Ливраменто. В таких городах границу переходишь десятки раз в день не глядя. И всё-таки даже там она выверена скрупулёзно, до метра и даже до сантиметра. Граница даже нанесена на мостовую: краской, а то и вмонтированной в асфальт металлической проволокой. Пусть даже и упирается такая проволока в очередную «стелу вечной дружбы», открытую таким-то очередным президентом Бразилии и таким-то Уругвая. Пусть даже говорят уругвайцы в таких городах не на испанском, а на немыслимом пограничном «суржике», наверное, самой вульгарной латыни под названием «портуньоль»: от португальского «португеш» и испанского «эспаньоль». Пусть и так, но уругвайцы всё равно е бразильцев не превращаются.

Доходит до анекдотов. При въезде в пограничный город Чуй спрашиваем у случайного прохожего-уругвайца:

— А где здесь рынок?

— Вам какой: уругвайский или бразильский?

— Ну давайте с бразильского начнём.

— Бразильский — это пять кварталов прямо, потом два квартала направо.

— А уругвайский?

— А уругвайского нет.

— А что вы тогда нам голову морочите?

— Ну я же уругваец! Должен был вас спросить, какую сторону города вы предпочитаете, их или нашу...

Сегодня всё это обернулось забавными шутками-прибаутками, но что же произошло в начале XIX века? Что тогда позволило Бразилии не просто вспомнить об Уругвае, а и суметь его заполучить? В чьё же «хозяйство» до этого входила будущая «малая родина» мирового футбола? Для того чтобы ответить на этот вопрос, для начала расскажу любимый уругвайский анекдот.

«Как создать уругвайца? Значит, берёшь колбу и начинаешь в ней замешивать разные иммигрантские крови. Самыми большими долями — испанскую и итальянскую. Но по капле — и еврейскую, и русскую, и армянскую, и английскую. А ещё добавляешь говнеца. Но с ним надо поосторожнее. Переложишь — и получится аргентинец».

Ох уж эти аргентинцы! Это их флаг — третий на картине Бланеса. Правда, аргентинский стяг на центральной площади Уругвая не сразу и выделишь: настолько схожи национальные цвета. С отличиями национальных цветов Аргентины и Уругвая вообще всегда будет много путаницы и недоразумений.

В тот самый отпуск в финской Кирьяккале к нам присоединились друзья, коллеги из Петербурга. Один из них, Владимир Бергарт, за год до этого отвечал за освещение чемпионата мира по футболу в Германии. И привёз оттуда майки сборных стран — чемпионов разных лет. В один из вечеров, когда мы жарили только что собранные в лесу подосиновики и только что пойманных в озере щук, он и его жена Татьяна и вышли к костру в этих майках. Как выяснилось, Татьяна была уверена, что её полосатая бело-голубая майка — уругвайская, а гладкая голубая майка её мужа — аргентинская. По идее, толкаясь от расцветки уругвайского и аргентинского флагов, логично. Хотя всё и наоборот[67].

И как бы уругвайцы ни выкручивались, какое бы поэтическое название ни придумали для гладкой голубой формы своей сборной (они называют её «небесной»), конечно же, для уругвайцев это ещё одна «болевая точка». Мало того что аргентинцы построили свою столицу из уругвайского камня, так прикарманили ещё и форму уругвайской сборной.

Впрочем, сами аргентинцы считают, что ничего они такого не прикарманивали. Дело в том, что аргентинцы вообще не считают уругвайское чем-то чужим. Для них Уругвай — взбрыкнувший, но свой младший брат. Не просто свой, а исконно свой.

В качестве «агента» уругвайцев и я сам однажды вёл об этом спор с патриотом-аргентинцем Эрнандо Клеймансом (тем самым, который выводил меня на Чавеса, а потом связывал с ЦК Компартий Аргентины и Кубы, чтобы кубинцы впустили меня в Гавану). В данном случае мы стоим с ним на аргентинском берегу Ла-Платы, в Буэнос-Айресе, в районе Ла-Бока.

— Вот, Серёжа, то самое место, откуда начиналось танго. Здесь вечерами уставшие портовые рабочие и моряки устраивали импровизированные танцы. Здесь и родилось танго.

— Да что ты говоришь! А вот тот старый пароход, он откуда сюда, в Ла-Боку, приходил?

— Вон тот? Ну, из Монтевидео.

— Слушай, а это не тот пароход, который описывает Марио Бенедетти? Есть у этого писателя рассказ про то, как на пароходе вспыхивает любовь аргентинского юноши и уругвайской барышни. И как в следующий раз они встретятся уже бабушкой и дедушкой. Но так и не забудут того чувства. Так и не простят судьбе, что тогда потеряли друг друга.

— Да, наверное, тот самый пароход.

— Значит, приходил он из Монтевидео?

— Ну да.

— И уставшие моряки повторяли здесь па, которые подглядели на том берегу?

— Ну начинается! Уругвайская пропаганда.

— Ну хорошо. В танго есть «принц» и есть «король». Кто такие будут?

— «Принц» — это Хулио Coca. Понимаю, к чему клонишь. Имя себе сделал у нас, в Аргентине, но родился в Уругвае.

— Ну а «король»?

— Ой, вот только этого не надо. Ну да, и «король танго», Карлос Гардель, тоже аргентинцем не был.