Что же привело к трагедии в Чили? И что заставляло многих граждан с пониманием относиться к аргументам путчистов и в соседних странах Южной Америки, когда военные оправдывали свои действия ссылками на то, что «если бы не мы, у нас бы был свой Альенде»?
С одной стороны — страх традиционной элиты и американцев перед любыми левыми, а традиционной элиты — ещё и перед свежими, не своими.
Но советская пропаганда никогда не писала о другом. О том, что в какой-то момент страхи были обоснованными. Когда социалист Альенде оказался под прессом благих пожеланий своих союзников-коммунистов и инструкторов-кубинцев. Когда «свежие» идеи стали стремительно превращаться в планы немедленной и всеобщей национализации. Когда и в Чили заговорили о переходе на «либрету», чтобы обеспечить «равный доступ к благам».
В 1994 году, когда я был в Чили и совершил памятный облёт Огненной Земли с главкомом ВВС России Петром Дейнекиным, я правдами-неправдами попал в гости к легендарному чилийскому коммунисту Луису Корвалану. К тому самому, которого меняли на советского диссидента Владимира Буковского. К тому самому, которого в СССР считали «иконой» левого движения Латинской Америки.
В ту встречу я спросил у Корвалана, не кажется ли ему, что ответственность за события 11 сентября 1973 года должны бы разделить и ультраправые путчисты, и те ультралевые, которые подталкивали Альенде к радикальным и спешным сценариям преобразований.
Корвалан не согласился. Впрочем, в рассказе об этой моей встрече важен контекст. Поэтому расскажу о ней подробнее.
...Пригород чилийской столицы, который называется Сан-Бернардо. Периферийная улочка Буэнос-Айрес. Вполне солидный дом, который, тем не менее, теряется на фоне соседних таких же домиков мелких буржуа. Открывшая дверь Мария- Виктория Корвалан проводила меня до служащего её отцу кабинетом флигеля во внутреннем дворике — патио.
Для начала мы обсудили бородку Корвалана, который раньше носил только усы. Дон Луис объяснил, что отрастил ее в целях конспирации. Несмотря на сделанную ему пластическую операцию, он всё равно опасался быть узнанным, когда, даже и на излёте диктатуры, ещё нелегально возвращался в Чили из СССР.
БРИЛЁВ: Дон Луис, простите, но после того, что случилось с Советским Союзом, ваши представления о социализме не изменились?
КОРВАЛАН: Нет. Поживший с моё человек должен разбираться по крайней мере в элементарных вещах. Социализм — это общество, где не существует эксплуатации человека человеком, а все богатства принадлежат народу.
БРИЛЁВ: И тем не менее мы сидим в принадлежащем вам доме, о каком миллионы других чилийцев могут только мечтать...
КОРВАЛАН: Я не признаю собственности. Дом записан на дочь. Хотя куплен на мои деньги. На мою госпенсию экс-сенатора. Я копил. Мне её платили все эти годы.
БРИЛЁВ: Простите за настойчивость. Вам что, пенсию выплачивали и при Пиночете?
КОРВАЛАН: А как же?!
БРИЛЁВ: Знаете, мы, русские, пожалуй, имеем право на свои представления о социализме не меньше, чем чилийцы. И вы, к сожалению, для многих из нас — человек, который полностью поддерживал ту систему, на совести которой — массовые репрессии, преследования диссидентов. На одного из них вас как раз и обменяли...
КОРВАЛАН: Я не поклонник термина «диктатура пролетариата». Для меня социализм — это демократия большинства, пролетариата, управляющего поверженным меньшинством. Чего в СССР так никогда и не было, потому что так и не дали развиться Советам. Плюс внешние условия: враждебное окружение, Вторая мировая. Всё это подталкивало Россию к военизированным формам правления, к сталинизму. Застывшая, забюрократизировавшаяся КПСС, на мой взгляд, является главным виновником того, что произошло в вашей стране. Чилийские коммунисты всегда выступали за плюрализм и против смешения общенародной и государственной собственности, которое произошло у вас.
БРИЛЁВ: Согласитесь, неожиданно слышать столь решительную критику режима от человека, который был одной из его «икон». Простите, а вы когда-нибудь высказывали эти соображения руководству КПСС?
КОРВАЛАН: Я считал, что нельзя критиковать хозяина в его собственном доме... Но вы напрасно думаете, что мы знали больше, чем ваши соотечественники. В СССР мы жили как обычные советские люди. В нормальном доме в Безбожном переулке (дом номенклатуры. — С.Б.) Моя дочка сама, по конкурсу, поступила в МГУ. Ездили в обычные санатории (перечисляет дома отдыха ЦК КПСС. — С.Б.). Бывали на обычных дачах советских людей.
БРИЛЁВ: Это у кого, например?
КОРВАЛАН: Ну, вот меня как-то к себе пригласил Кириленко.
БРИЛЁВ: Это который член Политбюро?
КОРВАЛАН: Ну да.
БРИЛЁВ: А было что-то в русских, что вы находили всё-таки странным?
КОРВАЛАН: Да. Вы единственный народ, который в состоянии запивать рыбу красным вином, а мясо — белым.
БРИЛЁВ: Вам не кажется, что значительная часть ответственности за переворот 11 сентября 1973 года лежит и на Пиночете, и на правительстве Альенде? Что оно спровоцировало истерику правых, когда затеяло слишком ускоренные реформы?
КОРВАЛАН: Отвечу так. Одной из немногих наших ошибок я считаю нашу излишнюю мягкость к правым.
БРИЛЁВ: Дон Луис, вы идеалист?
КОРВАЛАН: В философском смысле нет. Хотя верю же я в утопию, которой можно считать коммунизм.
Южноамериканские левые вроде Корвалана могут считать себя идеалистами, но в соседнем Уругвае потом было похищение и убийство руками «тупамарос» в Монтевидео ещё и американского дипломата. Я совершенно не собираюсь защищать американцев, которые всю холодную войну работали в Латинской Америке по принципу, продекларированному ещё президентом Рузвельтом о никарагуанском диктаторе Сомосе: «Он сукин сын, но он наш сукин сын». Но, конечно, тот случай с похищением «городскими партизанами» американского дипломата тем более развязал руки и Вашингтону, и местным властям. И подставил остальных левых. Их записали в такие же экстремисты, как «тупамарос». Хотя чаще они были всего-то инакомыслящими. И представляли угрозу не обществу, а власти, которая так задёргалась, когда лишилась возможности и дальше убаюкивать себя высокими ценами на экспортное сырьё.
А стоило только мировым ценам на говядину упасть, вот и пришла в запустение когда-то загруженная станция «Пеньяроль». Как я сказал, грустное зрелище представляет это депо сегодня. Я попытайся пройти по путям, чтобы записать «стэнд-ап» (то есть речь журналиста на камеру), но чуть все ноги не переломал. Шпалы хоть и делали из самой крепкой древесины, но было это сто с лишним лет назад. Естественно, шпалы рассохлись. Норовишь ежесекундно грохнуться на проржавевшие рельсы. За этими моими «подвигами» с любопытством наблюдали стрелочники. Делать-то всё равно нечего: поезда ходят редко. Но вот просят прервать процесс. Потому что вот сейчас пройдёт поезд. С тем самым грузом для Ирана.
Со скоростью километров 40 в час мимо нас и «промчался» тот состав, который тянул старенький тепловоз 50-х годов[76].
А 27 июня 1973 года по Монтевидео грохотали не товарняки, а танки, которые на улицы вывели путчисты. Кстати, в большинстве своём население было даже «за». За десять с лишним лет экономического кризиса люди устали от хаоса. Хотелось порядка. Порядка ждали от военных. Правда, сегодня, задним числом, сами уругвайцы самой символичной картинкой переворота называют появление бронетехники на углу центральной авениды и улицы Жагуарон: то есть у редакции газеты «Эль Диа». Вскоре появилась и знаменитая надпись в аэропорту «Карраско».
— Когда я переехал в Монтевидео из родного маленького городка Фрай-Бентос, я, как и всякий провинциал, был полон амбиций, — рассказал мне как-то известный уругвайский телеведущий Даниэль Бианки, когда мы сидели у него дома, пили кофе, обсуждая план действий[77]. — Но я даже не предполагал, насколько быстро у меня пойдёт карьера. Все ведущие политические журналисты оказались либо не ко двору, либо в эмиграции. Вот меня очень быстро и выдвинули. Правда, перед тем как меня аккредитовать, военные меня проверяли. Отправляли запрос в мой родной город. На предмет, не засветился ли я в каких-то порочащих связях, — смеялся Даниэль, который в тот момент вёл новости вместе с вернувшейся из эмиграции в Испании Росарио Кастижжо.
