— Я просто очень устала, и нервы… — тихо говорит девочка.

— Ты ела сегодня? — Молчит, сжимая губы. Точно нет, она и на свадьбе ни к чему почти не притронулась.

— Но я и не хочу, меня тошнит немного.

— Так от того и тошнит! — выходит немного нервно. — Тебе нужно снять это сковывающее платье и фату, — иду к окну и распахиваю его, впуская немного прохладный воздух. На тумбе стоит бутылочка с водой. Срываю крышку, подаю Милане. Она приподнимается и послушно пьет воду.

— Платье, Милана, — напоминаю ей.

— Может, вы выйдете? — выгибает бровь, вызывая мою усмешку.

— Еще раз обратишься ко мне на «вы» – накажу, — говорю серьезно, но еле сдерживаю улыбку, оттого что девочка широко распахивает глаза. Она всерьез думает, что я способен обидеть такую лапочку. Подаю ей руку, помогая встать с кровати. — Развернись, — командую я. — Помогу тебе.

— Я справлюсь сама! — уже твердо говорит Милана и краснеет.

— Ой, не зли меня, котенок. Я не претендую на твои прелести, даже если это первая брачная ночь. Просто помогу. — Пока девочка соображает, сам разворачиваю ее к себе. — Как снимается это прозрачное безобразие?

— Фата крепится заколкой.

Рассматриваю, запускаю ладонь в ее уже слегка растрёпанную прическу и в первые же секунды понимаю, что это плохая идея.

Волосы у нее шелковые, приятные на ощупь. Одновременно хочется и перебирать их пальцами, вдыхая нежный запах, и сжать их в кулаке, дернув на себя, чтобы прогнулась как кошечка. Напоминаю себе про фату. С минуту соображаю, но все же справляюсь, срывая ее, стараясь дышать ровно.

Нахожу на платье замочек, медленно его расстегиваю и убираю руки от греха подальше. Мы застываем, и, кажется, Милана совсем не дышит. Сглатываю, рассматривая ее спину. Идеальная, руки покалывает от желания провести пальцами по ее плечам, позвоночнику и вниз – туда, где виднеется краешек белых трусиков. Тормози, Мирон! Это ягодка не для тебя зрела, и ты ее не съешь. Жарко. Хочу. Но не буду…

— Давай, котенок, дальше сама, — голос хрипнет, выдавая меня. — Не закрывайся, я сейчас приду, — разворачиваюсь и выхожу из комнаты.

Спускаюсь вниз, одновременно снимая с себя пиджак. В доме уже тихо. Платон, наконец, утихомирился. Но завтра нас ждет разговор. Я люблю брата. И, да, я обещал ему не трогать Милану, и где-то понимаю его. Я бы тоже съездил себе по морде. Только оскорблять девочку было очень некрасиво для мужчины, отвратительно и низко. Трясти ее, требовать ответов и обвинять, в каком бы он ни был состоянии – просто недостойно. Но об этом мы поговорим утром…

Иду на кухню. Расстегиваю несколько пуговиц на рубашке, закатываю рукава. Нажимаю кнопку на чайнике, открываю холодильник. И чем ее кормить? Никого никогда не кормил лично. Рестораны – да, само собой, заказать еду в номер. А вот чтобы сам лично… Если бы здесь была наша домработница, я поручил бы это ей. Но ее нет, а девочку нужно накормить, чтобы в голодные обмороки не падала.

Достаю творог со сливками и ягодами, приготовленный на завтрак, завариваю чай, добавляю туда пару ложек тростникового сахара. Девочке нужна глюкоза. Себе тоже завариваю крепкий час с бергамотом, без сахара. Ставлю все на небольшой поднос и выхожу из кухни.

— А маленькие девочки, оказывается, очень опасны, — ухмыляется Арон, выходя из комнаты мне навстречу. — Чтобы сам Мирон Яковлевич, Мир, о котором шепчут, что он беспринципная и жестокая бизнес-машина, идущая по головам, сам таскал подносы женщине, — смеется гад, осматривая меня. — Я в шоке. Что она с вами делает? Нужно держаться от нее подальше, а то вдруг меня, не дай бог, зацепит.

— Все сказал?! Поржал?! — Кивает. — Как там Платон?

— Вырубился. Но ты завтра ему объясни, что девочка теперь твоя. Доходчиво объясни.

— А она не моя.

— Ой, вот только не надо этой херни. Лгать себе и заниматься мазохизмом. Все же и так понятно, — цокает он и обходит меня, направляясь вниз.

— Что тебе понятно?!

— Прекрасной брачной ночи вам, господин Вертинский, — усмехается, скрываясь в холле. Ну, Арон в своем репертуаре, хотя всегда прямо говорит, что думает. Не всегда уместно, никто не любит слушать правду в глаза, но Арону плевать.

Толкаю дверь. Миланы в комнате нет, из ванной слышится шум воды. Ставлю поднос на тумбу, осматриваюсь. Ее платье аккуратно разложено в кресле, поверх него лежит такая миленькая штучка.

Подвязка.

Ух ты!

Все это время на ней была подвязка?

Подхватываю ее пальцем и сажусь в кресло у окна. Кружевная. Миленько. Кручу вещицу в руках, пропускаю сквозь пальцы. И со стоном откидываюсь на спинку, запрокидывая голову. Что там Арон говорил о мазохизме? Вот зачем на ней была подвязка?! И какого черта я сейчас расфантазировался, представляя ее на ней. Только подвязка и ничего больше. Тру лицо руками. Нужно остыть.

Через несколько минут Милана выходит из ванной. Открываю глаза, осматривая ее. Волосы влажные, косметику смыла, в белом пушистом халате.

Такая мягкая, теплая, маленькая.

Котенок.

Хочется потискать немного.

Она смотрит на подвязку в моих руках и смущается, отводя взгляд.

— Не поведаешь мне, зачем на тебе была эта вещица? — и ведь не хочу ее смущать, как-то само выходит.

— Не знаю, стилист настоял, — мямлит, смотрит куда угодно, только не на меня. Ладно, оставим эту тему, иначе я прекращу себя контролировать. А нам нужно поговорить.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, уже лучше. Очень хочется спать.

— Поешь сначала, — киваю на поднос.

— Я, правда, не хочу.

— Я разве спрашивал, хочешь ты или нет? Ешь. Это просто творог, — уже твердо говорю, отбросив сантименты. — И мне мой чай подай, — указываю на вторую чашку. Хмурится, медлит, а потом плотнее затягивает халат, берет чашку, подает мне, садится на кровать и принимается есть творог.

Умница.

Послушная девочка.

Отпиваю горячего чая, пытаясь расслабиться.

— Скажи мне, Мила, в каких отношениях ты с Платоном? Точнее, насколько глубоко вы друг в друге?

— Это сложно… — глотает слова.

— А ты попытайся объяснить. Он считает тебя своей, от этого и выплеск эмоций. Хотя мне будет достаточно одного слова. Ты его?

Молчит. Съедает пару ложек творога, через силу запивая чаем. А я терпеливо жду ответа. Мне завтра с братом изъясняться.

— Нет. Я не его, — выдыхает Милана, отставляет творог, допивает чай. — Я виновата, что давала ему ложные надежды. Но недавно поняла, что, кроме дружбы и теплоты, ничего к нему не чувствую. Нет той глубины, о которой ты спрашиваешь, — девочка расправляет кровать и ныряет под одеяло, словно прячется от меня и моих вопросов. И мне вдруг становится легче ее воспринимать.

— То есть между вами ничего не было?

— Нет, но подробно я обсуждать это не хочу, — девочка прячет лицо, накрываясь одеялом.

Ладно.

Мне достаточно и этой информации. Платон больше накрутил себя. И теперь мне с этим разбираться.

— Ладно, спокойной ночи, — произношу я и покидаю комнату.

«Вот такая выдалась первая брачная ночь», — думаю я и усмехаюсь сам себе. И ведь Арон, как всегда, прав, черт бы его побрал! Лгать себе можно сколько угодно, но девочка меня зацепила. Ей девятнадцать, мне тридцать семь. Куда меня несет?

Милана

Утро выдалось тихим. Я просыпаюсь довольно поздно, ближе к полудню. Ощущаю себя весьма неплохо. Принимаю душ, привожу волосы в порядок и заплетаю французскую косу. Косметику не наношу – нет настроения. Надеваю обтягивающие тёмно-синие брюки, голубую тунику и постоянно думаю о том, что сейчас мне предстоит нелегкий разговор с Платоном. Сочиняю речь, подбираю слова. Но кто бы рассказал, как его не обидеть? Так продолжаться больше не может. Я ещё долго буду замужем, и таких сцен от Платона просто не выдержу.

Мирон… Мой муж и мужчина, который неожиданно украл мой покой. И вроде я пытаюсь держать дистанцию, но он ее рушит. Его всплески настроения настораживают. Он то целует меня по-настоящему, то отстранен и холоден, а то снова внимателен и заботлив. Сама не понимаю, что чувствую к мужчине, но хочу и дальше сохранять дистанцию, иначе ни к чему хорошему это не приведет.