Вашу мать! Выть хочется. В голове шумит, слышу только ее рваные стоны и гул собственной крови в ушах. Я сам на грани. Если она немного вильнёт бедрами, я кончу. И все, преграды между нами стираются. Девочка теряет стыд в погоне за наслаждением, сама шире разводит ноги, приподнимает бедра, лаская себя пальчиками, пока я терзаю ее соски, причиняя легкую боль, сжимая их.

Грубо отталкиваю ее руку, кусаю за мочку и быстро массирую клитор. И все, девочка содрогается, кончая, хватаясь за мою кисть, призывая остановиться. Постанывает, хватая воздух ртом, закатывает глаза, запрокидывая голову.

Не позволяю ей опомниться, переворачиваю, подминая под себя, вдавливая в матрас. Закидываю дрожащие ножки на свои бедра, упираюсь головкой члена в мокрое лоно и резко вхожу, одним грубым толчком прорывая плеву…

Милана вскрикивает, широко распахивая глаза, начиная дрожать сильнее, и кусает меня за плечо. Мало соображаю, но каким-то чудом торможу себя, замирая в ней. В глазах темно, сердце отбивает грудную клетку. Бедра сами совершают плавный толчок, и из глаз девочки скатываются слезы. Мила начинает рваться, упирается руками в мою грудь, пытаясь оттолкнуть. Хнычет, мечется.

Бл*дь! Это было слишком резко и слишком грубо! Я животное, мне просто крышу сорвало. Замираю. Больше не двигаюсь, хотя разрывает от перевозбуждения. Прижимаю, опускаюсь, утыкаюсь носом в ее шею, целую.

— Тихо, тихо, все, я больше не двигаюсь. Прости, котенок.

Девочка затихает, всхлипывая.

— Я знаю, это больно. Попытайся расслабиться и впустить меня, ты сильно сжимаешься, — шепчу ей, уговаривая. Поднимаю голову, сглатываю, когда вижу слезы, текущие из-под закрытых век. Зацеловываю их, собирая губами. Целую соленые губы, всасывая, лаская. — Раскройся, расслабься, я выйду, и все закончится, — она так туго меня стискивает, что мне самому больно. Сам не верю в то, что говорю, но я собираюсь остановиться. Еще никто не умирал от неудовлетворенного желания.

— Нет, не нужно, продолжай, пожалуйста, — просит, всхлипывая. Обвивает мою шею, тянется к губам, целует.

— Ну как я продолжу, когда ты плачешь, котенок? — выдыхаю в ее губы, отвечая на соленый поцелуй.

— Я тебя так люблю, — вдруг признается она. Мне еще никогда не говорили о любви со слезами на глазах. Что творит со мной эта девочка? Я и так не молод. До инфаркта недалеко. Такой спектр эмоций мы сейчас выдали. — Я хочу быть твоей по-настоящему, — хнычет, царапая мою шею. — Пожалуйста, продолжай, — раскрывается, расслабляет мышцы, виляет бедрами, призывая меня двигаться.

— Моя любимая девочка, — приподнимаюсь, упираясь руками в матрас, и начинаю медленно двигаться, внимательно наблюдаю за ее эмоциями. — Теперь моя.

Она такая горячая, тугая, бархатная. Прекращает плакать, внимательно смотрит на меня, поглаживая перекатывающиеся мышцы на моих руках, плечах. Всхлипывает, когда ускоряюсь, уже не сдерживаясь.

А ведь я тоже безумно ее люблю. Нас словно вскрывает. Это не просто секс, это гораздо глубже, как ритуал принадлежности друг другу, тону в ее глазах с хрустальными слезинками, так быстро приходя к пику наслаждения. Последние точки снова грубые, глубокие. Это опять слишком, и Милана вскрикивает. Но я плохо соображаю, резко выхожу из нее, опускаю глаза вниз, смотрю, как кончаю на ее живот. Запрокидываю голову, хватаю воздух, ища равновесие. Я много чего пробовал и практиковал, от классики до легкого доминирования, но никогда мне не было так хорошо, глубоко и проникновенно. Чтобы пробивало до самого сердца. Я пропал. Нет меня. Есть только всепоглощающее чувство к этой маленькой девочке. Мне кажется, если она сейчас попросит меня убиться на хрен, я убьюсь, только чтобы ей было хорошо.

Ах, вот как ты выглядишь, любовь.

Жестко.

Но парадокс в том, что идешь на это добровольно и с удовольствием.

Мирон

— Я нашел киллера, — буднично сообщает Арон, крутясь в кресле на колесиках и играя со своей зажигалкой. Огонь вспыхивает, брат долго всматривается в пламя, а затем тушит его, захлопывая крышку зажигалки. А я наблюдаю и жду продолжения, которого не следует.

С момента покушения прошло два месяца. Мы полагаем, что заказчик Павлов. Все логические умозаключения ведут к нему, но прямых доказательств у нас нет. Он наш главный конкурент на рынке, точнее, мы его конкуренты. Его компания не дотягивает до нашего уровня, и старик Павлов играет нечестно. Мужик, поднявшийся в девяностых, бывший авторитет, никак не усвоит, что времена изменились, и его методы устарели. Но на силу нужно отвечать силой и ответными реверансами.

— И?! — не выдерживаю я, хлопая по столу. Арон поднимает на меня глаза и внимательно смотрит. Глаза по-прежнему стеклянные, препараты плохо на него влияют. — Где киллер?

Арон ухмыляется, вновь зажигая огонь.

— На Тихомировском кладбище лежит под могильной плитой с надписью «Любим, помним, скорбим». Знаешь, там так спокойно, тихо, красиво… — Опять зависает на огне.

Кидаю ручку на стол, откидываюсь в кресле, запрокидывая голову.

— Замечательно. То есть тщательно почистили за собой?

— Да. Павлов, может, и мужик старой закалки, но не идиот. Понимает, что открытые войны ему не выгодны. Он просто хочет, чтобы ему освободили рынок.

— А больше он ничего не хочет?! — нервно выдаю я.

— Вчера на границе тормознули его партию никеля.

— По причине?

— Фанит от него, — усмехается Арон. — Радиационный фон превышен.

— Твоих рук дело?

— Ну что вы, Мирон Яковлевич, наговариваете на меня, — отмахивается брат. — Стечение обстоятельств. Это даст нам время занять рынок.

Вздыхаю, поднимаюсь с кресла и прохожусь по кабинету.

— Все это забавно. Прямо холодная война. Но нужны кардинальные меры. Нет, я за здоровую конкуренцию. Но Павлов думает, что с уходом нашего отца он может вытеснить нас с этого рынка.

— Ну а как ты хотел? Ты возглавил бизнес. Разгребай. Ты же мозг, а я всего лишь силовик.

Разворачиваюсь к Арону, опираюсь бедрами на подоконник, складываю руки на груди и глубоко вдыхаю. В кабинет заглядывает Платон:

— Мне нужно поговорить, — сообщает братишка.

— Проходи, — отталкиваюсь от подоконника, иду к столу, вновь сажусь в кресло.

Платон не в духе, немного уставший, словно не выспался, садится в кожаное кресло возле окна и тоже молчит.

— Вы сегодня на одной волне? — спрашиваю Арона, на что тот усмехается, разворачиваясь к Платону. — Что-то случилось? — интересуюсь я у братишки.

— Да, я женюсь, — вдруг выдает Платон. Пока я перевариваю информацию, Арон начинает ржать.

— И кто невеста?

— Марьяна, — я закашливаюсь, а Арон еще больше закатывается, закрывая лицо руками.

— Хорошая шутка. А если серьезно? — заглядываю Платону в глаза. Если Арону весело, то мне не очень, по глазам братишки вижу, что он не пошутил.

— Серьезней некуда, она беременна, — не очень весело заявляет Платон.

— Это она тебе сказала? — ухмыляется Арон.

— Мы ходили вместе в клинику: тесты, анализы… — вздыхает и отворачивается к окну. Молчим. Арон снова играет зажигалкой. — Ну говорите уже, — не выдерживает Платон.

— Во-первых, то, что она притащила тебя к врачу, еще не дает гарантии беременности, — начинаю я. — Веди ее сам в нашу клинику, я договорюсь. Во-вторых, еще нужно доказать, что ребенок твой.

— Он мой! — уверенно с раздражением кидает Платон.

— Я тебя умоляю, — усмехается Арон. — Это Марьяна! Там куча потенциальных отцов.

— Не нужно так говорить! Ты ее не знаешь! Если у вас когда-то что-то было, это еще не значит, что она гулящая девка! — огрызается.

Арон качает головой и вздыхает, продолжая раскачиваться в кресле.

— Нет, я знал, что ты наивен, но не думал, что до такой степени. Марьяна хитрая, прошареная баба с навыками элитной проститутки. Еще года три назад она в Эмиратах «гастролировала». Ее имели все шейхи на частных вечеринках. Не веришь? Могу предоставить доказательства, — выдает Арон, и он прав, нет ему резона обливать грязью женщину, все по факту. — Не исключаю того, что она и правда залетела от тебя. Намеренно. Чтобы стать Вертинской. Ты ее лотерейный билет, легкая добыча. Если ДНК докажет, что ребенок твой, бери ответственность за ребенка. А лучше вообще забрать ребенка у такой мамаши. Открою тебе секрет: жениться необязательно, — как маленькому разъясняет Арон.