«Мафия», — печально подумал Боян.

— Я согласен, — сказал он.

— Вот и чудно. Деньги я вам привезу через полчаса.

— А забирать?… Памятник?…

— Вы не волнуйтесь, Анатоль, я его сам заберу. Не беспокойтесь…

Деньги Брик действительно привез. Толик получил наличными две тысячи долларов. Остальное, как объяснил Брик, он заплатит в порту за аренду складских помещений.

— Ага… — Толик кивнул. — И на том спасибо.

— Не за что, дорогой вы мой. Если будет еще что-нибудь интересное, звоните, всегда рад помочь.

Толик вернулся в Москву через неделю. Роман, услышав историю с памятником, покачал головой.

— Я могу взять у тебя фирму, — сказал он. — За долги.

— Да забирай ты ее ради бога!

Толик брезгливо пододвинул ему папку с документами и печатями.

Роман полистал бумаги.

— Ладно… Это мы быстренько переоформим… Есть у меня люди. Как дальше жить-то думаешь?

— А хер его знает! — честно ответил Боян.

— Что, никаких мыслей?

— Да нет, мысли есть. Музыкой думаю заняться.

— Музыкой? Это дело… Покурить хочешь?

— Хочу…

Толик вздрогнул и понял, что задремал в наступившей на веранде темноте. Очнулся он от приближающихся голосов. Беззвучно отворилась дверь, сверкнул узкий лучик электрического света из коридора, щелкнул выключатель. Люстра, висевшая под потолком в центре комнаты, вспыхнула, заставив Бояна зажмуриться.

— Садись давай, — услышал он незнакомый голос. — И я тебе последний раз говорю — чтобы такого больше не было. Или мы работаем с тобой, или — все! Я этого безобразия больше не потерплю! Третий раз уже тебя откачиваю. Как это понимать? Ты мужчина или кто, в конце концов?! — Голос был тихий, но очень властный, с легким восточным акцентом.

Толик открыл глаза и увидел, что в одном из кресел напротив него развалился Роман Кудрявцев — целый и невредимый, кажется даже, не очень пьяный. Глаза его странно блестели, левый рукав рубашки был закатан, пиджак он бросил на диван рядом с Толиком.

По веранде, продолжая обращенный к Роману монолог, расхаживал невысокий подтянутый человек с густыми, струящимися до самых плеч черными волосами, в которых поблескивала благородная седина.

Человек был в черном костюме. Уютно поскрипывали лаковые ботинки. Жесты длинноволосого господина были плавными и законченными, как у хорошего драматического актера.

— Ты меня понял, Роман? Не слышу твоего ответа.

— Понял, — тяжело вздыхая, произнес Кудрявцев. — Что вы мне выволочки устраиваете, будто я маленький…

— Ты хуже, — спокойно сказал длинноволосый. — Ты большой. А дела у нас с тобой недетские. Сам должен понимать.

— Да я все понимаю.

Толик смотрел на Кудрявцева, и в памяти все яснее и яснее проявлялись недавние события. Лицо валяющегося на асфальте хулигана, внезапно покрывшееся красным, судорожные движения остальных, когда в них попадали пули, беззвучно вылетавшие из длинных черных стволов.

Боян согнулся, и его неожиданно вырвало прямо на толстый ковер.

— А, очнулся, — спокойно констатировал длинноволосый. — Ну-ка, пойдемте отсюда, а то сейчас вонять будет. Роман, бери своего пацана. Прошу в кабинет.

Толик не помнил, как Кудрявцев довел его до кабинета. Потянув за рукав, Роман провел Бояна в туалетную комнату, сунул головой в раковину, включил на полную мощность холодную воду и подержал несколько минут под струей. Только теперь Толик почувствовал, что окончательно протрезвел и пришел в себя. И главное, его больше не тошнило, не было этих отвратительных, всегда таких пугающих зеленых мушек в глазах.

Кабинет оказался со вкусом обставленной комнатой — мебель карельской березы, несколько старинных картин на обтянутых зеленым шелком стенах (Толик слабо разбирался в классической живописи и не смог с первого взгляда определить авторов), тяжелая небольшая люстра. Единственным диссонансом в убранстве кабинета был хороший компьютер, стоявший на письменном столе.

— Для тех, кто не знает, меня зовут Георгием Георгиевичем, — сказал хозяин, не глядя на Толика, но, очевидно, обращаясь к нему, поскольку, кроме Бояна, Кудрявцева и этого самого Георгия Георгиевича, никого больше в помещении не было.

Тут Толик понял, кто перед ним находится. Он вспомнил и золотые кольца к свадьбе, и чудом провезенные в Москву и оформленные во время путча паспорта, и мебель карельской березы, которую доставал кому-то Роман.

— Ну, господа, что мне с вами делать? — Георгий Георгиевич по-прежнему не смотрел на своих гостей. — Это уже переходит всякие границы. По вашей милости пришлось стрелять в людей. А ведь, между прочим, был выбор. Либо эти деятели вас замочили бы, либо мои люди — их… Что же меня заставило сделать этот выбор?

Кудрявцев помотал головой, словно отгоняя назойливых насекомых.

— Ну, к чему все это? И так понятно ведь…

— Понятно ему… Распустил я тебя, Рома, распустил.

— А я никогда вашим подчиненным не был, — холодно ответил Кудрявцев. — Так что попрошу без фамильярностей.

— Верно. Верно говоришь. Только уважение надо бы иметь. После того, что я для тебя сделал. И для него, кстати. Хотя нехорошо, не люблю я напоминать о добрых делах, но, видишь, приходится. Память у людей короткая. Что я могу с этим поделать? А ничего не могу. Вот и приходится словесами воздух сотрясать. Но, кажется, все равно впустую… Ты подумал над тем, что я просил? — резко спросил он у Кудрявцева. — Или, пока водку жрал, некогда было о делах размышлять?

Кудрявцев посмотрел на часы.

— Подумал… У меня встреча с Артуром. Через час. А?

Он вопросительно посмотрел на хозяина.

— Перебьется твой Артур. Тебе только сейчас на встречи и ездить. Приди в себя, Рома, я тебя последний раз предупреждаю. Последний. Ты мое слово знаешь.

— Да уж знаю… — Кудрявцев тяжело вздохнул. — Я подумал. Тут дело тонкое. Можно, конечно, как вы любите…

— Это как же, позволь спросить?

— Да вот как сегодня…

Георгий Георгиевич помолчал, покачиваясь всем корпусом с пяток на носки.

— Борзеешь ты, Рома. Нехорошо. Очень мне это не по душе.

— Я дело говорю, Георгий Георгиевич. Можно так. Можно иначе.