Ко мне подскакал посыльный офицер и передал приказ маршала отступить вместе с остальной конницей к деревне Линьи. В ней было десятка два домов, но ни одного человека, животного или птицы я не увидел. В то же время нутром чувствовал колючие взгляды попрятавшихся доброжелателей. Там конные полки опять выстроились в линию, фронтом к противнику. Стояли так не меньше часа. Поскольку я не знал замысел главнокомандующего, понятия не имел, чего мы ждем? На левом фланге сражение шло полным ходом. Там стреляли не только из пушек, но и из мушкетов. Да, война сильно изменилась. Я воевал в прошлом и знал, как будут воевать в будущем, но нынешние боевые действия пока что непонятны мне.

К нам подошли два полка пехоты с девятью полевыми полупушками, а затем приехал сам маршал Люксембург в карете, запряженной цугом двумя парами вороных жеребцов. Нам передали приказ перестроиться в походную колонну и разбили на три части. Мой полк оказался в авангарде, которым командовал Луи-Огюст де Бурбон, герцог Менский — внебрачный сын короля, двадцатилетний сопляк с женственным лицом. Впрочем, при нем состояли сразу три генерала, советы которых он и выдавал за свои приказы. Основными силами командовал сам маршал Люксембург, а арьергардом — герцог де Шуазель, которого я до сих пор не смог идентифицировать. Говорят, тот еще фат, но смел.

Сперва двигались по пшеничным полям. Кони на ходу срывали почти созревшие колосья. Недели через две-три начнется уборочная. Арендаторы этих полей, может быть, что-нибудь соберут. Затем мы оказались на старой римской дороге. Умели люди прокладывать дороги! У меня сразу поднялось настроение.

В половину двенадцатого мы добрались до деревни Ванелье. К моему большому удивлению, в ней не оказалось даже вражеского поста. Видимо, обходные маневры только начинают входить в моду. Не могу же я сказать, что вражеский главнокомандующий просто самоуверенный тупица. Нет, он просто отстающий от моды человек. По приказу маршала Люксембурга, наш арьергард начал разворачиваться на поле за этой деревней. Основные силы заняли позиции левее, поставив в первой линии пехотный полк и пять полупушек. Авангард со вторым пехотным полком и четырьмя полупушками дошел до деревни Шессо, в которой тоже не нашлось ни одного вражеского солдата, даже дозорных, где мы и приготовился к бою. Хотя противник был левее нас, пехоту и пушки поставили на правом фланге.

Наш авангард, превратившийся в левый фланг, пошел в атаку на противника. Удар оказался неожиданным, но противник быстро перестроился и отогнал нашу кавалерию. Потом в его рядах началась сумятица. Если бы мы ударили в этот момент всеми силами, наверняка сражение бы и закончилось. Но маршал Люксембург думал иначе. По его приказу переместившиеся ближе к врагу пять полупушек начали обстреливать противника, который все никак не мог выстроить линию фронтом к нам. Через полчаса и наш правый фланг подошел ближе, и еще четыре полупушки вступили в дело. Как-то все происходило медленно, почти, как в морском бою. Мой полк сидел на лошадях и ждал приказ. Так понимаю, нынешняя война — это умение дождаться приказа, не сходя с места, иначе посыльный не найдет.

К двум часам дня в тыл стоявшим против нас отрядам ударили французские пехотинцы, обошедшие противника слева. Я не слышал крики «Нас предали!», но, судя по тому, как дрогнули враги, как рассыпался их строй, как сперва поодиночке, а потом группами побежали солдаты, крикунов было много. Вот тут-то мне и передали приказ маршала Люксембурга атаковать противника с правого фланга. Мой конь, обожравшийся недозревшей пшеницей, сдвинулся с места только после второго удара шпорами.

— В атаку! — прокричал я и поскакал первым.

Справа от меня скакал тесть, слева — адъютант Николя де Рибекур. Командира все еще не принято обгонять. Впрочем, и конь у меня самый резвый в полку. Я догнал и срубил рослого детину в светло серой шапке с вертикальным синим налобником и небольшим шлыком и светло-сером мундире с синими обшлагами. Судя по большой сумке на ремне, надетом через плечо, и латунному пеналу с фитилями в левой руке, это гренадер. Гранаты сейчас весят два-три килограмма, поэтому в гренадеры набирали рослых и сильных. Взрывались гранаты, когда хотели, иногда до того, как ее метнули, а иногда их успевали получить обратно раз или даже два и вернуть или нет. Так понимаю, гренадер — это не воинская специальность, а игра в русскую рулетку. Я зарубил еще одного гренадера и мушкетера и выскочил к холму, на котором солдаты противника выстроились в большое каре. В шеренгах, образуя неправильный квадрат, больше похожий на кривую трапецию, стояли пикинеры и мушкетеры со вставленными в стволы штыками. Внутри каре разместилась конница. Ближе к шеренгам заняли места кирасиры с пистолетами в руках.

— Остановиться! — прокричал я.

Уверен, что меня не услышали, а если и услышали, то не поняли даже те, кто скакал рядом, но всех хватило ума не губить лошадей на пиках и штыках. Драгуны остановились метрах в пятидесяти от ближней шеренги, чтобы их не смогли достать кирасиры из пистолетов.

— Спешиться и построиться! — приказал я, собираясь обстрелять каре из мушкетов.

Мои драгуны уже заканчивали построение поротно, когда прискакал посыльный от маршала Люксембурга с приказом сесть на коней и удалиться от каре метров на двести и даже больше. Весь кайф мне обломал! Я так хотел посмотреть, как будут стрелять мои подчиненные по живым мишеням.

Вместо нас стреляли девять полупушек, подтянутых к каре на дистанцию метров сто пятьдесят. Били картечью. Первый же залп сделал каре почти разомкнутым. Бреши быстро заняли солдаты из соседних шеренг. Они понимали, что следующий залп убьет и их, но стояли и ждали. Не знаю, на что они надеялись. С другой стороны, если начнут отступать, разомкнут каре, их порубит наша конница. Черт, я бы на их месте бросился бы в атаку на пушки! Погибать, так с музыкой!

После второго залпа каре превратилось в толпу обезумевших баранов, которые ломанулись, куда глаза глядят. Впереди, быстро увеличивая отрыв, поскакала конница, которая должна была бы защищать свою пехоту. Вот тут-то мы и вступили опять в бой. Доспехов сейчас на пехотинцах нет, если не считать металлический каркас в шапке у некоторых, руби, куда попадешь. И мы рубили, и брали в плен целыми ротами. К шести часам вечера, когда побоище закончилось, количество пленных, взятых моим полком, превышало количество драгун.

На следующий день сдались еще три тысячи солдат, спрятавшихся в замке Сент-Аман. Без боя и каких-либо условий. Остальные удрали в Брюссель. Всего перебили около шести тысяч. Мы потеряли тоже немало, около пяти тысяч, зато еще взяли в плен почти восемь тысяч, в том числе семьсот офицеров, включая принца Саксонского, графа Берло, графа фон Штирума и графа Нассау, сорок девять пушек и более двухсот знамен и штандартов, которые король приказал вывесить в нефе собора Парижской Богоматери. Вот такая вот появилась мода на разноцветные тряпки, которые стали ценить дороже человеческой жизни. Помню, как меня в советской армии убеждали, что я должен сдохнуть за знамя. Мой вопрос «Вы считаете, что сшить новое труднее, чем вырастить солдата?» сочли проявлением морального разложения, несовместимого с образом советского человека. Осталось выяснить, можно ли считать человеком того, кто убежден, что человеческая жизнь дешевле разрисованной тряпки?

Мой полк, построившись в колонну, возвращается в Динан. Шесть дней мы простояли в поле неподалеку от места сражения. Таков был приказ маршала Люксембурга. Чего-то мы ждали. Наверное, когда противник добежит до Брюсселя, придет в себя и организует оборону города. У меня появилось подозрение, что французам не нужна быстрая победа, иначе потом нечем будет заняться. Жизнь и на войне бывает скучновата, а уж без войны — хоть волком вой. Я — не француз, меня больше интересует результат, чем процесс, поэтому я чертовски зол. Словно бы иллюстрируя мое настроение, небо затянуто черными брюхатыми тучами. Вот-вот грянет гром и начнется гроза. Воздух будто замер настороженно, ни дуновения ветерка, из-за чего было душно, парко. Даже пыль ленится взлетать, поднятая конскими копытами, сразу и почти незаметно оседает на раздолбанную, грунтовую дорогу. Низко над землей летают и печально попискивают ласточки. Ни разу не видел в этих краях их гнезда, а летает птиц много. Местные жители вроде бы не едят ласточкины гнезда, но у меня с двадцать первого века твердая уверенность, что китайцы есть везде. Просто не все догадываются, что они — китайцы.