– Вообще-то не очень. Все это слишком неприятно, и я не хочу ворошить то, что болит.

Малридж, кажется, осталась довольна. Она не любила болтунов и называла их «проклятыми воробьями».

– Хорошо, что король умирает, – сказала старуха.

Амелия не высказала никакого удивления по поводу столь странного замечания. Ход мыслей старой няньки ей был ясен. Из-за болезни короля она получала свободу делать то, что хочет, и ехать туда, куда хочет, никому ничего не говоря. Вот только с Андре-асом проблема. Но была надежда на то, что дело, которым он был занят сейчас, отнимет у него еще немало времени.

С удовольствием доев остатки пудинга, Амелия вдруг почувствовала, что ей стало легче. Еда была тому причиной или горячая ванна, а может, немногословное участие няньки, но решение пришло к ней само. Она знала, что делать.

– Мне потребуются кое-какие припасы, – сказала Амелия.

Малридж кивнула.

– Я об этом позабочусь.

Малридж уже повернулась, чтобы уйти, когда Амелия схватила ее за руку.

– Спасибо тебе.

Худая, почти невесомая рука старухи коснулась ее волос.

– Я верю в тебя, маленькая разбойница.

– Господи, сделай так, чтобы ты не ошиблась во мне.

– Я не ошибаюсь, – сказала старуха и пошла собирать то, что потребовалось ее воспитаннице.

Амелия тем временем стала одеваться. Она надела простую удобную юбку и жакет из зеленого сукна с золотой тесьмой – тот самый наряд, что обычно надевала, когда устраивала вылазки на предмет осмотра окрестных пещер в Хоукфорте. Воспоминания, с которыми ассоциировалась эта одежда, были приятными, и это тоже хорошо. Волосы ее были все еще влажными после ванны. Она расчесала их щеткой, заплела в косу и не стала даже закалывать ее. На всякий случай она прихватила с собой ночную рубашку, смену белья и умывальные принадлежности, сложив все это в черный кожаный саквояж.

Уже на выходе из спальни взгляд ее упал на розы, что прислал Нилс. Должно быть, какая-нибудь горничная принесла их наверх, в ее спальню. Повинуясь странному порыву, она сорвала один бутон и засунула его за корсаж.

Малридж уже ждала ее внизу с корзинкой. Амелия осталась довольна выбором старухи. Она не стала спрашивать, каким образом Малридж удалось все это раздобыть, не обращаясь к помощи целительни-цы, которая такие вещи обычно держала у себя. Но у Малридж был талант приходить и уходить, оставаясь невидимой.

– Андреас рано или поздно закончит работу и тогда он спросит, где я.

– Что мне ему сказать?

Амелия медлила с ответом. Она была честной девушкой, и все в ней восставало против лжи. Но в исключительных обстоятельствах требовались исключительные меры.

– Солги ему. Если ты не хочешь принимать в этом участия, я могу оставить ему записку.

Малридж улыбнулась.

– Ты хорошая девушка, но со своей совестью я сама разберусь. Скажи мне, что ты едешь в Босуик.

– Что?

– Просто скажи мне это.

– Я еду в Босуик.

– Именно это я и скажу принцу Андреасу. Но ты должна мне пообещать, что будешь осторожной. При первом признаке опасности ты должна бежать.

Амелия и корзинку уложила в саквояж.

– Мне нечего бояться со стороны Нилса.

– Я тоже так думаю. Иначе я не позволила бы тебе вот так уходить. – Малридж вдруг взяла и крепко обняла свою выросшую воспитанницу и так же стремительно отпустила. – Тогда иди, пока я не передумала.

И Амелия пошла. Брутус, по-видимому, был удивлен, что его забирают из незнакомого стойла так скоро, но он при всей внушительности своих размеров был конем терпеливым. Или он просто почуял, что ему предстоит ехать домой. И рысь его стала бойче, как только они свернули на улицу, ведущую к дому Нилса.

Что до Амелии, то она бы предпочла, чтобы он, наоборот, замедлил ход, ибо, после того как ее всего пару часов назад выгнали, да еще учитывая сопутствующие обстоятельства, у нее не было никакой уверенности в том, что Нилс ее впустит. Она повела Брутуса в конюшню, успокаивая то ли его, то ли себя:

– Не бойся, мальчик, сегодня тебя больше никто не потревожит.

Расседлав коня и проверив, есть ли у того свежая вода, она погладила Брутуса по холке. Конь благодарно заржал и нежно потерся о нее боком. Итак, коню она понравилась, и это было хорошим знаком. С саквояжем в руках она направилась по тропинке через сад к дому. В воздухе восхитительно пахло влажной травой, и больше ничем. Дождь перестал. Скоро наступит утро. На ветках деревьев уже пробовали голос самые ранние птички.

Итак, она оказалась перед той самой дверью, за которую ее столь бесцеремонно выставили. Амелия не решалась постучать. Предательская мыслишка о бегстве зашевелилась у нее в голове.

И тогда она гордо вскинула голову и постучала.

Нилс медленно поднял голову. Кажется, он задремал в кресле у постели раненого. Шедоу метался по кровати и что-то невнятно бормотал. Увы, Нилс не мог разобрать ни слова. Успокаивало то, что лоб у него оставался прохладным и боли он, видимо, тоже не чувствовал. Нилс по опыту знал, что и жар, и боль могут прийти позже. И в ожидании того, что может случиться, Нилс принес бутылку бурбона. К морфию в качестве обезболивающего Нилс относился с предубеждением. Впрочем, морфия у него все равно не было.

Глядя на брата, едва не отправившегося на тот свет и продолжающего пребывать в пограничном состоянии, Нилс в сотый раз проклинал себя за то, что это случилось не с ним. В то время как Шедоу воткнули нож в грудь, он, Нилс, забавлялся тут с женщиной. Нет, не просто с женщиной, с Амелией. И «забавлялся» – не вполне подходящее слово. Он испытал с ней то, что в жизни не испытывал. Такой накал страстей. Такая полнота удовлетворения. Как бы то ни было, он, Нилс, – старший брат, не исполнил долга, данного ему от рождения, – не защитил младшего брата. Сколько раз Шедоу смеялся над казавшейся ему избыточной опекой брата, а вот теперь... Уж лучше бы он сам умер, чем видеть, как умирает брат.

Нилс чувствовал, что теряет опору в жизни. Он ощущал пустоту, никчемность своего существования. Утратив внутренний стержень, он стал подобен глиняному колоссу, готовому развалиться от первого порыва ветра. И, что самое страшное, понимая это, он не находил в себе сил что-либо изменить.

Но свой долг по отношению к стране он мог и должен был исполнить.

Нилс встрепенулся. Опять этот звук. Что это? Ветка, ударяющая о стекло? Что еще? Не может быть, чтобы кто-то почтил его своим присутствием в столь поздний час. Странно, звук был такой, словно кто-то стучал в дверь.

Нилс насторожился и превратился в слух. Стук прекратился. Потом он услышал тихий голос:

– Нилс, впусти меня. Я принесла лекарства для Шедоу. Ты должен меня впустить. Ради него.

Должно быть, это ему снится. Он сделал все, чтобы Амелия ушла из его жизни навсегда. Чтобы она его возненавидела. Амелия умоляет его впустить ее в дом? Неужели это ее голос? Или у него начались слуховые галлюцинации?

– Нилс!

Нет, на сей раз в голосе ее была не мольба, а настойчивое требование.

Он спустился вниз и одним махом распахнул дверь, захватив ее врасплох. Она так и замерла с поднятым кулаком. Она бы влетела в комнату, если бы он не перекрыл ей доступ, встав в проходе.

– Какого дьявола ты сюда пришла?

Он видел, как дрогнула ее нижняя губа. Если бы она заплакала, он не смог бы устоять. К счастью для него, она справилась с собой. Поджав губы, Амелия зло уставилась на негостеприимного хозяина.

– Ты что, меня не слышал? Я принесла лекарство для Шедоу.

– Мой брат прекрасно себя чувствует.

– В самом деле? И кто, смею спросить, сотворил это чудо? Сюда, часом, не залетала стая ангелов?

– Не богохульствуй.

– Не лицемерь. Мы оба знаем, что он чувствует себя далеко не прекрасно. А теперь отойди.

Сохранять непреклонность становилось все труднее. Она была так чертовски хороша в этом простом и ладно сидящем на ее великолепной фигуре костюме, и волосы ее, выбившиеся из косы, ветер разметал вокруг лица. И этот румянец, и этот блеск в глазах. Она была подобна чуду, и, утверждая это, он бы ничуть не богохульствовал.