Но Транг был в такой же мере правой рукой Волшебника, в какой Мун был правой рукой Мясника. Эти азиаты, по мнению Сива, занимали положение, которое можно было охарактеризовать как среднее между рабом и другом: уже не первое, но еще и не второе. Они были связаны со своими партнерами-американцами каким-то алхимическим элементом, для которого в словаре Сива не было эквивалента.

Транг напоминал Сиву его отца, гордого испанца, приехавшего в Америку искать счастья, бедного подносчика кирпичей на стройке, такого трудолюбивого, что он постоянно вызывал насмешки у его товарищей по работе. За его героический четырнадцатичасовой рабочий день его презрительно называли «двужильным испашкой».

Вергилий и Мясник не называли азиатов в своем отделении «косорылыми», но, в принципе, могли бы. Однажды он подслушал разговор Вергилия с Мясником, в котором Вергилий похвалялся: «Мун и Транг — мои псы. Когда я им говорю „алле!“, они прыгают. Они мне обязаны всем на свете, дружище. Так что, если ты чего-нибудь хочешь добиться от Муна, действуй через меня. Он мой, как и все вольнонаемные из отделения, и всегда моим останется».

Но однажды, когда дождь лил так, что даже «ПИСК» оказался запертым в четырех стенах, он подслушал еще один разговор, который показал, что это не совсем так.

Транг и Мясник за разговорами чистили оружие. Вроде бы болтали о пустяках, но, когда Сив подошел поближе, он понял, что небрежные интонации маскируют весьма серьезное содержание.

— Твоя семья живет далеко отсюда? — спросил Терри.

— Не близко, — ответил Транг. — Но и не далеко. Во Вьетнаме нет мест особенно удаленных. — Он вытер ствол своего АК-47. — Особенно во время войны.

— Ты, наверно, очень скучаешь по ним.

— Я уж и забыл, что значит жить с матерью, с семьей. — Он пожал плечами, продолжая свое дело. — Как Меконг, который и дает жизнь, и отнимает ее, война все это смыла. Теперь все это видится, как сон. Когда я сплю, я иногда оказываюсь вновь в своей деревне. — Он проверил, как работает боек. — А проснусь и вижу, что все, как было, а я по-прежнему забрызган кровью.

— На войне как на войне, — заметил Терри.

Транг приостановил то, чем он занимался, и посмотрел в глаза Терри долгим взглядом, будто загипнотизированный. Потом кивнул и согласился.

Глядя на Мясника, Сив тоже задумался, вспомнил добрые глаза своего отца, услышал его скрипучий голос, говорящий с сильным испанским акцентом: «Все, что я хочу, так это то, чтобы ты и Дом преуспели в жизни». Лицо такое измученное и серое в скудно освещенной больничной палате. «Я ничего не добился, вы добьетесь всего. Теперь, слишком поздно для меня, я знаю, в чем секрет жизненного успеха. Это чтобы быть своим среди своих».

Через месяц отец умирает, разбитый в жизненной схватке и преждевременно состарившийся, Сив бросает школу, присматривает за Домиником. Потом поступает в армию, переходит в Спецназ. Он хочет жить так, чтобы отец, будь он жив, гордился бы им. Более того, он хочет добиться в жизни того, чего отец так и не смог добиться. Он тешит себя иллюзией, что если они с Домиником будут как надо сражаться за свою названную родину, то, вернувшись домой, они перестанут быть «испашками», превратившись в «героев». Вот тогда они будут своими среди своих.

Сив, который сам чувствует себя неловко среди людей, которых здесь всех одинаково считают американцами, думает о причудливой ситуации, в которой оказался Терри. Несмотря на свое прозвище, он не похож на Вергилия. Раньше он думал, что похож, из-за тонкой игры Мясника. И еще вначале он думал, что структура их отделения с точки зрения субординации такова: с одной стороны стоят Волшебник с Мясником, а с другой — все остальные. Теперь он несколько пересмотрел эту концепцию, поставив на одну сторону Волшебника, а на другую Терри, Муна и Транга. Сив почувствовал, что не прочь узнать побольше о сложной личности Мясника.

Под зловещими небесами цвета жареного миндаля Терри Хэй и Транг сидят на корточках в неровной тени сгоревшей хижины. Они принимают таблетки с набором необходимых организму солей, заедая их только что сваренным рисом. Терри поднимает глаза на Сива, когда тот присаживается рядом. Никто не говорит ни слова.

Отряд «ПИСК» дислоцируется в глубине страны. Сив давно уже перестал спрашивать, в каком районе Вьетнама они в данный момент находятся, отдыхая после одной операции, готовясь к другой. Это совершенно неважно: они — бойцы невидимого фронта.

Транг активно запихивает в рот рис, выгребая его ложкой из покоробленной миски, которую держит на уровне рта. Мясник не отстает от него, хотя ест, вроде, не торопясь.

Сив молча наблюдает за ними, чувствуя их тайную близость друг к другу и даже где-то завидуя им. Наконец, спрашивает:

— Интересно, куда мы теперь отправимся?

Терри пожимает плечами.

— Это зависит от разных факторов.

— От каких? От погодных?

— Нет, от тактических. Отправимся туда, где сможем причинить чарли больший урон. — Он засмеялся. — За наши передвижения ответственен Волшебник. Проконсультируется у духов по своей долбанной планшетке для спиритических сеансов или посмотрит в свой хрустальный шар — и полный вперед! — Он исподтишка бросил взгляд Трангу, который, доев рис, приступил к рыбе, начав ее с головы.

— А разве ты никак на это не влияешь? — спросил Сив. — Я думал, ты командуешь отделением.

Мясник тоже начинает вгрызаться в рыбу, уминая ее вместе с костями.

— Я вроде доберман-пинчера. Волшебник указывает добычу, а я ее хватаю. Да мы все здесь такие. Верно, Транг?

Сив не знает, верить ему или не верить. Уж не шутит ли Терри, на свой лад? Вряд ли он похож на собачку, выполняющую команды Волшебника. Кроме того, в его последних словах прозвучала горькая нотка. Это скорее предупреждение, чем шутка.

И еще, интересно, каковы отношения между Терри и Трангом? Наверно, более сложные, чем может показаться с первого взгляда. Кажется, Мясник не только не любит Вергилия за его пренебрежительное отношение к азиатам, но и отчасти презирает Транга за то, что он мирится с этим.

Неподалеку от них съемочная группа телевидения варганит свой репортаж о борьбе с огнем: камеры с жужжанием вращают диски с пленкой, волнующий комментарий сочиняется на ходу. Война представляется им чем-то вроде многопланового, чудовищного голливудского фильма в духе Сесила Б. Демиля. Сив так и ждет, что один из киношников предложит: «Эй, ребята, а нельзя ли повторить ту чертовски выразительную мизансцену с рукопашным боем для видео-ролика?»

Телевизионная группа движется в их направлении: они снимают ноги солдат, уходящих от места пожара. После того, как журнал «Лайф» опубликовал два месяца назад снимки, сделанные во время недельного боя за гору Апбиа, в котором погибло 242 американских солдата, средства массовой информации — а, особенно, телевидение, этот наиболее жадный до подобного рода новостей орган — набросились на тему войны, как на давно потерянного, но вдруг нечаянно вновь обретенного сына.

И печальнее всего было то, что гора Апбиа могла по справедливости считаться символом бессмысленности всякой войны. Совершенно бесполезный в военном отношении объект, эта гора, известная среди солдат как «высота Гамбургер», вскоре после этой кровавой бани был вновь отбит северянами: обычный в этой войне результат американских «побед».

— Когда-нибудь, — сказал Сив, желая внести оптимистическую нотку в разговор, — все это кончится.

Транг перестал есть, посмотрел на Сива.

— Это не кончится никогда, — сказал он. — Здесь веками идет война, в той или иной форме. Вы, американцы, не сможете остановить ее, как не смогли французы. И русские не смогут. Все вы только и думаете, как подмять нас под себя. Каждый по-своему, сообразно вашей идеологии. Вам кажется, что раз вы подчинили нас себе, так, значит, и победили. Вот и французы так считали, когда хозяйничали здесь.

Он повернулся, и Сив разглядел на его руке татуировку: фунг хоанг,мифическая вьетнамская птица, о которой говорят, что она обладает сверхъестественными способностями отвечать на любые вопросы. Этот небольшой, но мастерски выполненный рисунок показался Сиву символом пропасти между их культурами.