Естественно, мужчинам и женщинам XV века была ведома страсть, приводившая к алтарю. Однако в большинстве случаев институт брака походил скорее на деловое мероприятие, чем на триумф любви. Чувство не посягало на интересы. В лучшем случае оно подкрепляло их.
Браки принцев скрепляли союзы и мирные договоры. Благодаря им получали отсрочку одни конфликты, но порой зарождались другие. Они обеспечивали счастливые престолонаследия. Например, государство, которым с 1419 года правил «великий герцог Запада» Филипп Добрый, было все соткано из браков. Для этого потребовалось, чтобы в XIII веке граф Фландрский женился на графине Неверской, чтобы в XVI веке граф Бургундский женился на графине Мао д'Артуа и чтобы их внучка вышла замуж за герцога Бургундского, наследник которого Филипп Смелый женился в 1369 году на единственной наследнице фламандского престола, обладавшей к тому же правами на Брабант и на Лимбург, чем воспользовался в 1430 году их внук, Филипп Добрый…
Тогда же одна из сестер Филиппа Доброго, первым браком бывшая замужем за старшим братом Карла VII, сочеталась вторым браком с коннетаблем де Ричмонтом, будущим герцогом Бретани. Вторая его сестра вышла замуж за Карла Бурбонского, а третья, ставшая герцогиней Бедфордской, вплоть до своей смерти в 1435 году оставалась самой настоящей королевой Парижа.
Отвлечемся, однако, от принцев и их матримониальных союзов. В Париже буржуа было больше, чем принцев, а среди буржуа больше было людей женатых, нежели холостых, причем для них брак тоже являлся делом, которое обсуждалось и которое оформлялось как контракт. Кстати, именно этим определялся парадоксальный характер обручения: хотя оно и выглядело как простое согласие на бракосочетание, но, по существу, оказывалось столь же нерасторжимым, как и само бракосочетание, потому что представляло собой соответствующим образом клятвенно закрепленный контракт.
Стало быть, брак вписывался в стратегию буржуазных семейств в такой же мере, как и в дипломатию принцев. В 1386 году Жан Ле Мерсье, обер-камергер Карла VI и один из королевских казначеев в недолговечном правительстве так называемых «Мармузетов», практически сделал карьеру молодому адвокату Жану Жувенелю, устроив его брак с дочерью советника Парламента Гийома де Витри. Племянница того же самого Гийома де Витри вышла замуж за Жана Люйе, одного из самых богатых парижских менял, чье имя не раз встречалось среди столичных старшин. Их дочь вышла замуж за председателя Парламента Адана Кузино. А в другой среде хорошо устроил свои дела будущий канцлер Людовика XI Пьер Дориоль, женившись на вдове Гийома де Вари, компаньона Жака Кёра.
Ну а что касается судейского сословия, там из брака сделали очень надежное средство приобретения должностей. Ни распространять свое влияние, ни утверждать свою власть не представлялось возможным без создаваемой на протяжении нескольких поколений сети круговой поруки, где ячейками служили удачные браки. Едва попав во власть имущую среду, новоявленный чиновник торопился там укрепиться с помощью матримониальных уз. Из семидесяти одного человека, заседавшего в Парламенте в 1454 году, сорок два чувствовали себя там как в своей семье и были связаны друг с другом двумястами семьюдесятью восемью более или менее близкими родственными узами.
Карьера и брак взаимно дополняли друг друга: союз открывал дверь перед одним и закрывал ее перед другим. Это хорошо видно на примере Анри де Марля, который, попав в Парламент во времена Карла VI в качестве председателя, поспешил закрепиться в достаточно хорошо известной ему как адвокату среде: он выдал там замуж своих дочерей. Правда, успех его из-за сопротивления уже укрепившихся на местах семейств был тогда еще неполным. Однако он заполучил в свои руки средства утверждения своего влияния. И пристроил в Судейскую палату своего брата, своего зятя и, наконец, своих сыновей.
Простой клирик Франсуа Вийон прекрасно знал про солидарность такого рода, всегда обращенную против него и стоявшую преградой на его пути при поиске мест. Он знал людей и имел представление о барьерах. Иронически упомянутый в «Малом завещании» в качестве примера неимущего клирика магистр Гийом Котен в 1417 году занял место в Парламенте рядом со своим братом Андре, а четыре года спустя оказался избранным благодаря своей популярности адвокатом короля. Со временем он помог проникнуть в Судейскую палату также своему племяннику, зятю и даже зятю зятя. Поэтому-то и сошел он в глазах понимавшего, как делаются карьеры, поэта за «бедного клирика, говорящего по-латыни».
Если брак являлся инструментом семейной политики, то супружеское счастье могло рождаться и укрепляться, несмотря на лежавшую в его основе ткань социальных условностей. Вийон, знавший об этом, вспомнил о любимой жене парижского прево Робера д'Эстутвиля, дочери одного из предшественников Эстутвиля в Шатле Амбруаза де Лоре. Дочку тоже звали Амбруазой, и всему Парижу было известно, что она вся состоит из достоинств, необходимых для того, чтобы стать идеальной супругой.
Во время войны прево Лоре отличился как храбрый и верный полководец, чьи старания немало помогли Карлу VII одержать победу. Парижем он управлял твердой рукой, благодаря чему снискал популярность среди уставших от войны и жаждавших порядка буржуа. Правда, в его адрес раздавалась критика из-за его многочисленных любовниц, но серьезного обвинения в этой связи предъявить никто не осмелился.
И вот весной 1446 года король Рене объявил, что устроит при своем дворе прекраснейшее из всех когда-либо виденных состязаний на копьях. Хотя Рене Анжуйский и потерял в Неаполе все, что у него еще оставалось от королевской короны, он по-прежнему сохранял свои позиции одного из крупнейших властителей Запада.
По официальному титулу на издаваемых им указах и по надписи на изготовленных на его монетном дворе деньгах он значился королем Иерусалима и Сицилии, но реально являлся герцогом Анжу, Бара, Лотарингии и графом Прованса. Он славился своим искусством организовывать ристалища, а также своими талантами живописца, поэта и музыканта.
Судьба юной Амбруазы решилась там, в Сомюре, где король Сицилии организовал турнир, продлившийся сорок дней. Отец ее туда привез. И там ее заметили.
Турнир получился превосходный. С утра до вечера рыцари, которых турское перемирие обрекло на бездействие — война за окончательное возвращение территорий возобновилась лишь в 1449 году, — состязались в подвигах, разыгрывая что-то вроде рыцарского романа. А ставкой были сердца дам, укрывавшихся от ветра на выстеленных драгоценными коврами трибунах. Устроители обозначили даже перекресток, который ни одной из них не позволялось пересекать, прежде чем кто-то из «чемпионов» не поломает ради нее пару копий. Можно было подумать, что вдруг вернулся XII век. Веселились вовсю. Некоторые входили в азарт.
По вечерам, закончив турнир, шли пировать в сомюрский замок, причем король Рене стремился поразить гостей великолепием. И там, сменяя игры доблести, вступали в свои права игры любви, искрившиеся остроумием и длившиеся до поздней ночи.
Робер д'Эстутвиль отличался и храбростью, и красноречием. И ему удалось покорить сердце прекрасной Амбруазы де Лоре. Восседая на покрытой красно-голубой — цвета его герба — попоной лошади, он поломал копья. На его шлем — нашлемник был выполнен в виде головы мавра, украшенной двуцветным покровом, — обратили внимание. Ради прекрасных глаз Амбруазы он бросил вызов министру двора Анжу господину Луи де Бово. И победил. А затем попросил руки своей дамы сердца.
Прошло десять лет. О Робере д'Эстутвиле и его жене постоянно говорили как об идеальной супружеской паре. Амбруаза слыла безупречнейшей хозяйкой дома. Цвет парижского общества почитал за счастье бывать в ее особняке на улице Жуи. Там читались стихи. Был ли там принят Вийон? Возможно, супруга прево просто оказала какую-нибудь помощь бедному школяру, который тоже сочинял стихи.
