В этих условиях грезить о сталинских методах экономики — всё равно что в период монголо-татарского ига мечтать повторить Олегов поход на Царьград. Амбициозно, дерзко, "стратегически", но деструктивно. Следовательно, по мысли власти, необходимо отказаться от невыносимого "гнета блестящего прошлого" — точно так же, как в свое время отказались от него большевики, выбросив на "свалку истории" не менее амбициозные проекты вроде идеи "захвата Проливов и креста над Св. Софией", панславянизма, русской Океании и т. д.

При этом власть вовсе не отказывается от мобилизационных технологий там, где их реально применить. Чем, как не мобилизацией — то есть резким увеличением предложения простимулированной рабочей силы с одновременным резким снижением ее стоимости — являлось практически молниеносное привлечение для общероссийского строительства и народохозяйственных нужд десятка миллионов трудовых мигрантов из скатившихся в доиндустриализм стран СНГ? Но провести мобилизацию в постиндустриальном "обществе потребления", каковым сегодня является Россия… Тут даже ГУЛАГ или реальная перспектива ядерной войны с Америкой вряд ли помогут.

ЛОЖНЫЙ ТИП ЧЕЛОВЕКА

Особенной мобилизационной технологией сталинизма можно назвать явление, описываемое как "героизация советского народа". За гигантскую плату, ценой неимоверных усилий и потерь разрозненное, иссеченное гражданской войной население было превращено в народ-творец, в народ-труженик, в народ-победитель, обуянный культом Победы, созидания, творчества и развития.

Однако есть основания спросить, каким образом этот народ-творец уже в следующем поколении после победившего в войне превратился в трехсотмиллионную массу потребителей и обывателей, подсаженную на советскую нефтяную иглу и страшащуюся одного только упоминания о войне и жизненных тяготах? Каким образом сыновья героев-богатырей, бравших Берлин, без единого выстрела сдали свою страну в 1991 году? И откуда взялась у вчерашнего "строителя коммунизма" первобытная архаика, столь явно обнажившаяся в череде кровавых конфликтов на постсоветском пространстве 90-х?

Какую же цену заплатил сталинский человек, чтобы сначала превратиться в труженика и героя, а затем столь бездарным образом воспитать своих детей? Представляется, что цена эта страшна — человеку пришлось отказаться от веры в Бога, лишиться Божественного измерения, утратить иерархию Идеального. Не до конца взорванные храмы, заигрывание с РПЦ во время войны и поверхностное отправление одного-двух церковных обрядов, вроде крещения детей или раскрашивания яиц на Пасху, никак не перечеркнут факта принципиального советского насаждения государственного атеизма и воспитания нового, рафинированного материалистического человека, утратившего интегральную идеальную константу. Коммунистическая утопия, призванная заместить трансцендентное начало в советском человеке, выродилась в суррогат уже к 40-м годам XX века, и очень быстро на её месте образовался вакуум. В итоге из человека без Бога в душе оказалось возможным лепить всё что угодно. Когда потребовалось — творца и героя. А немного погодя — мещанина и приспособленца.

Подобное роковое конструирование "человека нового, человека безбожного", человека без метафизики больше не приемлемо. Любая проектная модернизация, осуществляемая сегодня в России (а то, что наша страна все-таки движется путем Модерна, С. Кургинян признал не далее как в начале декабря), должна обойтись без "десакрализации социума", осуществленной семьдесят лет назад и приведшей к катастрофическим последствиям.

ПСЕВДОЛЕВИЗНА

Со сталинизмом традиционно связывают и такую основополагающую категорию советской социальной философии, как социальная справедливость, а также весь комплекс левых идей, постулированный в великой триаде "Свобода. Равенство. Братство". Именно возвращения в контекст современной политики принципа справедливости так жаждут наши патриотические мыслители.

Действительно, сотворение "нового человека", свободного от "иерархичности духа", хорошо сочетается с левым мировоззрением, также почти всегда атеистическим, не приемлющим над собой никакого Верха, равно как и Низа под собой.

Ирония заключается, однако, в том, что в рамках именно сталинизма никакая левая идея не могла быть реализована. Если мы соглашаемся с утверждением Ш. Султанова о Сталине как "народном царе" или с постулатом А. Проханова "Сталин — это красный монарх", то в такой вертикальной системе координат принцип Равенства не мог работать принципиально. Если мы восхваляем спасительную государственническую сущность сталинизма и прославляем жесткий сталинский централизм, создавший великую державу, то столь же неосуществимым становится принцип Свободы — прежде всего, конечно, политической свободы гражданина, вольного выбирать себе власть. Наконец, если мы заявляем имперскую сущность Советского Союза времен Сталина, при которой русскому народу выпало наиболее тяжкое бремя "советского Белого человека", то и от принципа Братства (братства народов, в первую очередь) ровным счетом ничего не остается.

Таким образом, приходится выбирать что-то одно: или СССР времен Сталина — это централистская империя, супергосударство и "красная монархия отца народов". Или же это страна победившей левой, антиимперской и антигосударственнической идеологии, страна "социальной справедливости", "прав и свобод", "народной демократии", либеральнейшей конституции 1936 года и т. д.

Стоит отметить, что, как ни странно, путинский централизм, выстраиваемый вот уже пятый год, принципиально мало чем отличается от централизма сталинского типа. И сами Путин/Медведев как ultima ratio униженного и оскорбленного народа, с их заоблачным рейтингом посреди тотального неприятия остальных представителей власти, во многом схожи с образом "отца народов". В этой ситуации гипотетический "левый поворот" власти, который означал бы, по сути, победу Майдана, "демократических завоеваний", парламентаризма, либеральных свобод, идеологической вольницы в СМИ и т. д., конечно, вполне возможен. Но подразумевает он нечто прямо противоположное как путинскому, так и сталинскому централизму.