– Это дело другое. Это нельзя повесить рядом с генералом Н.

– Вот как! Ну, значит, ничего не поделаешь.

Генерал-майор легко уступил сыну. Однако, опять выдохнув сигарный дым, тихо продолжал:

– Что ты… или, вернее, твои сверстники, что вы думаете о его превосходительстве?

– Да ничего не думаем. Вероятно, был замечательный солдат.

В старческих глазах отца юноша заметил легкое опьянение от вечерней рюмки сакэ.

– Конечно, замечательный солдат, а кроме того, он был поистине отечески добросердечный человек.

И генерал-майор начал сентиментально рассказывать случай из жизни генерала. Это было после японо-русской войны, когда он навестил генерала в его вилле на равнине Насу. Когда он приехал туда, сторож сказал ему, что генерал с женой только что пошли гулять в горы. Генерал-майор знал дорогу и сейчас же отправился вслед за ними. Пройдя два-три те, он увидел генерала в простом кимоно; генерал стоял с женой. Генерал-майор немного постоял, поговорил со стариками. Генерал все никак не трогался с места. Когда генерал-майор спросил: «У вас тут какое-нибудь дело?» – генерал рассмеялся. «Видите ли, жена сказала, что ей хочется в уборную, так вот школьники, гулявшие с нами, побежали искать ей место, а мы их тут ждем…» В то время у дороги, помню, еще валялись каштаны… – Генерал-майор сощурил глаза и весело улыбнулся. Тут из пожелтевшего леса выбежали веселые школьники. Не обращая внимания на генерал-майора, они окружили генерала с женой и наперебой стали рассказывать о местах, которые они для нее нашли. Началось невинное соперничество – каждый хотел, чтобы она пошла с ним. «Ну, бросим жребий!» – сказал генерал и опять обратил к генерал-майору свое смеющееся лицо…

Юноша тоже не мог не засмеяться…

– Рассказ невинный. Но не для слуха европейцев!

– Вот какой тон был заведен! И поэтому стоило в разговоре с двенадцатилетним школьником сказать: «Его превосходительство Н.», как оказывалось, что мальчик относится к нему с любовью, как к родному дяде. Нет, его превосходительство вовсе не был просто солдат, как вы это думаете.

Окончив приятный разговор, генерал-майор опять взглянул на Рембрандта над камином.

– Это тоже замечательный человек?

– Да, великий художник.

– А его превосходительство Н.?

Лицо юноши выразило замешательство.

– Мне трудно выразить… Этот человек мне ближе по духу, чем генерал Н.

– А его превосходительство для вас далек?

– Как бы это сказать? Например, такая вещь. Вот Каваи, в память которого было сегодняшнее собрание. Он тоже покончил с собой. Но перед самоубийством… – юноша серьезно посмотрел на отца, – ему было не до того, чтобы сниматься.

На этот раз замешательство мелькнуло в добродушных глазах генерал-майора.

– А не лучше ли было бы сняться? На память о себе?

– На память кому?

– Не кому-нибудь, а… Да разве хотя бы нам н-е хочется иметь возможность видеть лицо его превосходительства Н. в его последние минуты?

– Мне кажется, что об этом, по крайней мере, сам генерал Н. не должен был бы думать. С какими чувствами генерал совершил самоубийство, это я, кажется, до известной степени могу понять. Но что он снялся – этого я не понимаю. Вряд ли для того, чтобы после его смерти фотографии украшали витрины…

Генерал-майор гневно перебил юношу:

– Это возмутительно! Его превосходительство не обыватель. Он до глубины души искренний человек.

Но и лицо и голос юноши были по-прежнему спокойны.

– Разумеется, он не обыватель. Я могу представить и то, что он искренен. Но только такая искренность нам не вполне понятна. И я не могу поверить, чтобы она была понятна людям, которые будут жить после нас.

Между отцом и сыном на некоторое время водворилось тягостное молчание.

– Времена другие! – проговорил наконец генерал.

– Да-а… – только и сказал юноша. Глаза его приняли такое выражение, словно он прислушивается к тому, что делается за окном.

– Дождь идет, отец.

– Дождь?

Генерал-майор вытянул ноги и с радостью переменил тему.

– Как бы айва опять не осыпалась!

Декабрь 1921 г.

Генерал Ноги принадлежит к числу тех деятелей новой Японии, имена которых особенно охотно использовались для националистической пропаганды. Один из крупнейших японских полководцев, он выступил на авансцену в решающий момент развития японского империализма. Однако не только военные успехи сделали из генерала Ноги популярнейшую фигуру националистической пропаганды. Воспитанный в духе традиций бусидо – кодекса феодальной воинской чести (он родился в 1848 г.), генерал Ноги подчеркнуто воплощал эти традиции в жизнь. После кончины императора Мэйдзи, последовавшей в июле 1912 г., он, как говорят официальные биографы, «впал в безысходную тоску» и в конце концов совершил самоубийство. Это самоубийство явилось величайшим актом феодальной верности, требовавшей «смерти вслед за господином». В день похорон императора, 13 сентября, за несколько часов до смерти, он в полной форме, при всех орденах сфотографировался и затем при звуке выстрела, оповещавшего о выезде катафалка с прахом императора, совершил у себя дома харакири. Одновременно, следуя феодальному принципу верности мужу, покончила с собой его жена. В 1916 г. Ноги посмертно был возведен в звание особы второго ранга. Дом, где он покончил с собой, был превращен в храм, посвященный его духу.

В рассказе «Генерал» имеется ряд купюр во всех изданиях этого рассказа, в том числе и послевоенных, сделанных в оригинале японской цензурой. Некоторые из пропусков восстановлены (на что указывают в переводе квадратные скобки) в книге Вада Сигэдзиро «Акутагава Рюноскэ» (Осака, 1956); другие предположительно в издании Собрание сочинений Акутагавы (1958, т. II, с. 403—406).