С нетерпением ждала приезда Едиге старшая жена Тохтамыша – Садат-Бегим. В темных ее глазах тревога и беспокойство. Не может она забыть ласк батыра‚ его крепкого сильного тела. Что из того‚ что обидел он Садат-бегим при последней встрече? Все готова забыть женщина‚ лишь бы вернуть свою любовь.
Откинув полог‚ закрывающий вход в юрту‚ беспрестанно поглядывала в степь ханша‚ ожидая караван батыра. И когда он наконец появился‚ она без труда угадала‚ что караван принадлежит любимому.
Едиге приехал в сопровождении родственников и друзей. Девять верблюдов везли подарки для хана и его жен. Но странно‚ он не повел свой караван туда‚ где стояли ханские юрты‚ а свернул к шатру‚ в котором жила байбиче Котан-Кунчек – мать Тохтамыша‚ выражая тем самым почтение самой старшей женщине Орды.
Все это видела Садат-бегим. Она знала‚ по степным обычаям батыр имел право так сделать‚ но этим самым он давал понять‚ что старшая жена хана достойна меньшего уважения чем его мать.
Несмотря на уязвленное самолюбие‚ Садат-бегим все-таки нашла возможность встретиться с Едиге вечером. Встреча была короткой. Всего лишь несколько слов сказали они друг другу‚ но их оказалось достаточно‚ чтобы высечь в душе женщины искры‚ от которых с новой силой вспыхнул пожар смертельной обиды и ненависти к батыру.
– Неужели мы расстались с тобой навсегда? – с надеждой и мольбой спросила Садат-бегим.
Едиге не захотел даже взглянуть на ее лицо.
– Да‚– сказал он. – Я ничего не повторяю дважды.
Та жестокость и твердость‚ с которой прозвучали слова батыра‚ были как удар. Садат-бегим поняла‚ что возврата к прошлому не будет. Погибла послед-няя надежда‚ и вместо нее родилась жажда мести.
Еще до похода Тохтамыша в русские княжества начала плести Садат-бегим сети против Едиге. Словно паук‚ спрятавшись в темном углу‚ растягивала она в юрте хана тонкие и липкие нити неприязни против батыра. Жгли слова‚ сказанные Едиге во время встречи в овраге. И однажды Садат-бегим словно походя сказала Тохтамышу:
– Мне порой кажется‚ что ты боишься Едиге…
Тохтамыш нахмурился. Ему‚ хану Золотой Орды‚ подобное было неприятно слышать‚ даже если это говорила собственная жена.
– Почему ты так говоришь?
– Не только я… – Садат-бегим опустила глаза. – Когда батыр входит к тебе в шатер‚ ты вздрагиваешь…
– Твой язык несет вздор…
Женщина погрустнела:
– Запомни‚ что я сказала‚ и проверь сам…
– Как?
Когда тебе доложат, что идет Едиге, посмотри, не дрогнет ли в твоих руках чаша с кумысом… И если этого не случится, считай меня лживой…
Далеко умеет смотреть женщина слепая от ненависти. Все произошло так как она предсказывала, и в душу Тохтамыша упало еще одно зерно недоверия к батыру. Оно прорастало на благодатной почве страха. И уже мерещился хану в Едиге соперник, и зрела мысль убрать его со своего пути.
Тохтамыш никому не говорил об этом, но разве можно скрыть мысли от любимой женщины? Садат-бегим без труда читала их и упорно шла к своей цели. Так же, как и в первый раз, словно случайно сказала она однажды утром хану:
– Сегодня приснился мне дурной сон, будто ханом Золотой Орды уже не ты, а Едиге… И будто тащит он в черную юрту твоих дочерей Ханике и Жанике, чтобы совершить над ними насилие. И приснится же такое…
Тохтамыш ничего не ответил жене, но это не значило, что он ничего не услышал. Просто хан умел сохранять непроницаемое лицо, когда приходилось выслушивать дурные вести.
Потом, когда в сердце Садат-бегим вновь вспыхнула надежда на то, что их отношения с Едиге быть может еще наладится, она словно забыла о батыре и больше не напоминала о нем Тохтамышу.
И вот сегодня, усладив перед сном хана своею любовью, Садат-бегим вновь напомнила мужу о Едиге:
– Едиге становится заносчивым. Он еще утром прибыл в Орду, но не пришел к тебе, чтобы выразить свое почтение, словно уже не повинуется тебе. Только твоей матери сказал он слова привета и уважения. И прибыл он в сопровождении большого отряда… Слишком большого… – Женщина взохнула и, помедлив, добавила: – Не случилось бы чего плохого…
Сон в эту ночь у Тохтамыша был беспокойным. Утром он велел позвать к себе Кенжанбая. Хмуро глядя перед собой, хан сказал:
Вчера в Орду приехал Едиге. Мне стало известно, что он недоволен, тем что я сделал тебя предводителем девяти батыров. Боюсь, что отныне трудно рассчитывать на его дружбу и верность… – И, взглянув прямо в глаза Кенжанбая, сказал властно и холодно: – Надо, чтобы Едиге навек замолчал!
– Я не в обиде на него… Кроме того, Едиге непросто убить. За ним стоит могущественный и сильный род. Разве он промолчит, если непонятно за какую вину будет убит его предводитель? Вспыхнет вражда, и много крови прольется в степи.
– Вину мы найдем. Разве будет недостаточно того, если он станет проклинать Золотую Орду?
Кенжанбай молчал, обдумывая сказанное ханом. А тот продолжал:
– Да и зачем убивать его в Орде? На тое убить человека – великий грех. Едиге можно встретить в степи…
Тохтамыш не пугал, а словно просил Кенжанбая, но батыр знал, что все о чем говорит хан, есть приказ. И знал, что ждет того, кто ослушается этого приказа, сказанного тихим голосом. Но, приговаривая Едиге к смерти, Тохтамыш тем самым обрекал на эту участь и самого Кенжанбая. Ханы не любят, когда кто-нибудь знает их тайну. После того как приказ будет выполнен, Тохтамыш всегда найдет причину, чтобы обезглавить и самого исполнителя его воли.
Желая выиграть время на обдумывание, Кенжанбай почтительно склонил голову.
– Я выполню твою волю, хан. Но разреши мне взять с собой тех джигитов, которых выберу для этого дела я сам.
– Пусть будет по-твоему.
Кенжанбай был воин, и его сердце не отличалось мягкостью. Он умел выполнять приказы и умел убивать. Но в этот раз что-то удерживало его от того, чтобы бездумно сделать то, чего хотел от него Тохтамыш. И поэтому он послал к Едиге своего джигита, велев передать ему такие слова: «Наступивший день опасен для тебя. В то время, когда ты зайдешь в юрту хана, пусть твои люди подрежут подпруги на седлах коней, что будут привязаны к жели, где поставишь ты своих». И пожилой раб, поливавший воду на руки батыра, собиравшегося позавтракать, тоже шепнул: «Смелый Едиге. Я одного с тобой рода. Не спрашивай меня, где я узнал о том, что сейчас скажу… Если жена хана станет наливать вам кумыс из золотой чаши, стоящей по правую сторону от нее, не пейте!»
Едиге, стараясь не подать виду, что слова раба встревожили его, насмешливо спросил:
– Ты хочешь сказать, что кумыс отравлен?
– Нет. Это пострашнее яда… Жена хана хочет опозорить вас. В чаше будет моча.
Лицо Едиге побледнело. Так бывало c ним всегда, когда охватывала его ярость. Откуда было знать батыру, что если Кенжанбай сообщил ему о готовящемся убийстве для того, чтобы самому избежать неприятностей, то раб выполнял поручение Садат-бегим? Она хотела, чтобы о задуманном ею Едиге знал заранее, и хотела видеть его лицо и его мучения, когда ему или придется выпить кумыс, или, выплеснув его, тем самым выразить, непочтение к хозяину юрты, самому хану Золотой Орды – Тохтамышу. Какую более коварную месть можно было придумать? Или, Едиге опозорит себя покорностью, или же вспыхнет ссора. Садат-бегим знала, что именно о ссоре мечтает Тохтамыш. Это был бы повод расправиться со строптивым батыром.
Прежде чем отправиться в юрту хана, Едиге решил посоветоваться со своими друзьями Темир-Кутлуком и Кунчек-огланом. Оба происходили из рода Чингиз-хана, и давняя дружба связывала их с батыром. На коротком совете было решено не отступать, а принять вызов Тохтамыша.
Едва солнце поднялось к середине неба, все трое отправились к хану, чтобы, как полагалось по степным обычаям, выразить ему почтение. Когда они вошли в просторную юрту Тохтамыша, здесь уже были знатные люди Орды, приехавшие на той. Сам хан восседал на торе. Справа от него находились эмиры, принадлежавшие к Чингизову роду, слева сидел столетний сказитель Сыпыра-жырау. Ниже располагались знатные люди подвластных Тохтамышу родов – бии и батыры.
