– И как делаешь? – попытался я поймать ее на слове.

– С Божьего благословения, батюшка.

– Ну, насчет Божьего благословения, такого быть не может. Церковь за колдовство не хвалит, – нравоучительно объяснил, было, я, но, наткнувшись на непонимающий взгляд, замолчал. Решил, пусть с язычеством и ведовством борется сама церковь. Спросил: – А меня можешь научить?

– Не могу. Ты же батюшка! Да и не получится у тебя, этому сызмальства нужно учиться.

– А где, кстати, твои родители?

– Батюшку в Москве в голодный бунт убили, а матушку в избе крестьяне сожгли, – просто сказала девочка.

– Как это сожгли! – невольно воскликнул я.

– Как ведьму.

– Господи, когда?

– На нынешнее крещенье.

– Здесь? – машинально задал я глупый вопрос.

– Нет, в Покровке, сюда я к дяде Гривову прибегла, как начали со мной покровские парни баловать.

– Как баловать?

– Как с бабами, как стала я сирота, так они начали меня тереть, – просто ответила девочка.

– Тереть... – я понял, что она этим хотела сказать. И только покачал головой, глядя на хрупкую, почти детскую фигурку девочки. Христианская община, твою мать!

– А я за то на них порчу навела, – неожиданно добавила Ульяна, – а в деревню красного петуха пустила.

Про такого известного на Руси петуха я слышал.

– Деревню сожгла! – поразилась Морозова. – Как же можно?

– А матушку жечь можно, а со мной силком баловать?

Что делать, у каждого своя правда и своя ненависть. Попробуй, разберись в соразмерности действия и противодействия. Мы надолго замолчали, каждый думал о своем.

– А откуда у тебя эта изба? – спросил я, чтобы отвлечь собеседниц от грустных мыслей.

– Она не моя, а дядьки Гривова, – ответила Ульяна. – Он матушкин братец, а я живу у него по родственности. А хочешь, я тебе, батюшка, погадаю, или побоишься, – вдруг неожиданно предложила девочка, круто меняя тему разговора.

– Погадай, – согласился я, – только я гаданиям не верю.

– А я верю, – заинтересовалась Наталья Георгиевна. – Мне погадать сможешь?

– Смогу, чего не смочь, вот батюшке погадаю, а потом, тетенька, тебе. Тебе, батюшка, на чем гадать? – спросила меня Ульяна.

– На чем хочешь, на том и гадай, я в этом не разбираюсь. А на чем вообще гадают?

– Можно на гадальной книге пророка и царя Давида, – серьезно сказала девочка, – можно на бобах, на решете, на воде...

– А ты, что, умеешь читать? – удивленно спросил я, потом поправился. – Гадай, на чем тебе удобно, мне все равно.

– Тогда буду на воде, – подумав, решила Ульяна, – вода никогда не обманет.

Девочка тут же пошла в сени, принесла небольшую деревянную бадейку, почти до верха наполненную водой, и поставила ее на лавку у окна. Мы с Морозовой потеснились, освободив ей место. Вокруг бадейки девочка разложила самые разные, несовместимые друг с другом предметы: уголья из печки в глиняной миске, венок из сухих цветов, медное колечко, деревянный гребень. Мы молча следили за приготовлениями, даже Бориска, оставив игру с сестрой, подошел и внимательно глядел на чистую гладь воды в низком, широком ведре.

Ульяна первым делом, подхватив голой рукой несколько подернутых пеплом угольков, опустила их на воду, Они зашипели, потухли и начали беспорядочно двигаться по поверхности. Наверное, при желании, можно было найти в этом какой-то смысл или систему. Я не нашел и смотрел не на воду, а на сосредоточенное, с мучительной гримасой личико девочки. Что она видела в расходящейся кругами воде и плавающих угольках, догадаться было невозможно.

– А мы с тобой, батюшка, уже встречались, – вдруг сказала Ульяна, поднимая личико и всматриваясь в меня.

Я только пожал плечами. Если девочка жила безвыездно в деревне, то встретиться нам было невозможно.

– Только ты почему-то тогда был молодой, а я уже старая, а не по правде, как сейчас, я молодая, а ты старик, – добавила она, обескуражено качая головой.

Оценка как «старика» меня почему-то задела. Я, конечно, не мальчик, но так сразу попадать в старики, даже в оценке подростка!

– Может быть, и встречались, – подумав, ответил я, вспомнив единственную женщину с редким именем Ульяна, старую ворожею, с которой пересекались наши пути в благословенном восемнадцатом веке. Тогда таинственная старушка одарила мою Алю сомнительным даром читать чужие мысли.

– И не батюшка ты вовсе, – сказала вдруг девочка, пристально вглядываясь в воду, а кто, не знаю...

– Как это не батюшка? – заинтересовалась Морозова. – Так ты, государь, не священник?

– Нет, – односложно ответил я. – Не священник!

– А как же... – начала говорить Наталья Георгиевна и замолчала.

Я понял, то, что она не досказала. Как же это я соборовал ее умирающего мужа, не будучи священником.

– Не перед человеком кайся, а пред Господом, – сочинил я фразу, которую условно можно было принять за цитату из Священного Писания. – Тайна исповеди священна, – добавил я для пущего эффекта.

Наталья Георгиевна промолчала, но все-таки спросила:

– А кто же ты, государь?

Вопрос был, что называется, на засыпку. Как ни ответь – все солжешь. Выручила меня Ульяна, она продолжала гадание, не обращая на нас внимания:

– Дорога у тебя дальняя и неясная. Впереди темно, позади темно. Явился ты к нам ниоткуда и уйдешь никуда.

С этим спорить было невозможно.

– То-то, я смотрю, говоришь ты как-то не по-нашему, – опять задумчиво прокомментировала Наталья Георгиевна.

Я опять промолчал. Было похоже на то, что слова гадалки Морозова воспринимает как истину в последней инстанции.

– И зла нет у тебя на сердце, прост ты и незлобив. Хочешь добро нести, да не всегда можешь.

В принципе, все сходилось.

Я даже наклонился над бадьей, пытаясь разглядеть то, что видит в воде девочка. Однако угольки уже прекратили свое движение, и вода была гладкая и спокойная.

– Не знаю, о чем ты толкуешь, – только и нашелся сказать я. – Откуда пришел, куда ушел! Ты вот лучше Наталье Георгиевне погадай, ей, поди, интересно про себя узнать.

– А и погадаю, – задумчиво сказала Ульяна, пристально вглядываясь в мое лицо.

– Только на тебя, боярин, я после еще погадаю.