«Явление попа народу» было таким внезапным и неожиданным, что никто не успел и слова сказать. Оторопевший хозяин стоял посреди избы с горящей лучиной и удивленно рассматривал странного священника. Воспользовавшись ситуацией, я незаметно вытащил ятаган из импровизированных ножен и положил к стене, вдоль лавки, на которой спал, Мне показалось, что этого никто не заметил.

– Интересно, откуда он такой взялся? – налюбовавшись спящим священником, удивленно выговорил хозяин и, загасив лучину, вернулся на свое место.

Все затихло, и было слышно только сопение заснувшего служителя Господа. Я решил не спать до утра и тут же заснул.

Почувствовав, что кто-то возится около меня, я, не открывая глаз, протянул руку к рукояти сабли, но нашарил только шершавую бревенчатую стену. Оружия на месте не было. Меня прошиб холодный пот, но глаза я не открыл и, притворяясь спящим, повернулся на бок, спиной к стене. Сквозь несжатые веки я рассмотрел, что в избе светло, и четверо гостей стоят около моей лавки. Было похоже, что меня разоружили, и, вообще, я попался. Было непонятно, почему меня не связали сонного. Я нарочито почмокал губами и сделал вид, что снова крепко заснул.

– Спит, – удовлетворенно прошептал инициатор акции.

– Надо скорей батюшку отсюда спровадить, а то, не ровен час, донесет, – негромко сказал самый старый купец.

– Так, может, и попа, того... – поделился вслух своими сакраментальными мыслями Алексашка. – Семь бед, один ответ...

– Грех божьего человека обижать, – вмешался в разноречивый спор старший мужик. – Скор ты больно на руку.

Я опять зачмокал губами. Мужики насторожились. Я наблюдал за ними из-под век, придумывая, как мне вырваться, У одного в руке был кистень, остальные оказались безоружным. Впрочем, дело от этого не менялось. Стоило мне попытаться вскочить, как купцы сплющат меня одним своим весом. Оставалось надеяться на чудо, случайную помощь и тянуть время.

Минут двадцать я неподвижно лежал, а противники молча стояли надо мной. Хозяев, судя по всему, в избе не было, только один шумно спящий священник. Наконец купцам надоело ждать, когда я проснусь, и они начали пререкаться между собой, что делать дальше. Говорили тихо, близко склонившись головами, и на меня не смотрели. Я рискнул воспользоваться ситуацией, вскочил с лавки, бросился к дверям. Однако противники оказались резвее меня, и двое тут же повисли на руках. Я вывернулся, сбил подсечкой с ног одного, оттолкнул второго, однако упавший успел схватить меня за ноги и повалить на пол. Тут же насели остальные купцы и так зажали, что ни о каком сопротивлении можно было не думать. Я попытался выползти из-под кучи-малы, но за ноги меня мертвой хваткой держал инициатор нападения и, чтобы зря не тратить силы, я прекратил сопротивление.

– Ишь, какой резвый! – кажется, с оттенком уважения сказал единственный знакомый мне по имени купец, Алексашка. – Только шутишь, от нас не уйдешь!

Меня подняли на ноги, плашмя швырнули назад на лавку и начали заламывать руки, собираясь связать. Я лежал, прижатый лицом к рогоже и ничего не видел.

– Ты, батюшка, чего? – прокричал надо мной обиженный голос и тут же перешел на вой.

– Не по-божески, разбойники, поступаете! – рыкнул сверху, как бы с небеси, густой, низкий глас.

Я почувствовал, что одна рука у меня освободилась. Извернувшись, освободил и вторую и, вывернувшись, ударил кулаком снизу вверх между чьих-то широко расставленных ног. Опять раздался вой, и еще одним противником стало меньше. Было похоже, что силы постепенно уравновесились. Я вскочил на ноги и от души врезал в челюсть подвернувшемуся под руку зачинщику заговора. Он оказался мужчиной крепким и только мотнул головой, а у меня от удара онемели костяшки пальцев. Тогда я пошел другим путем, пнул его подошвой сапога по голени, после чего добавил крюком в висок. Только теперь он охнул и опустился на пол. В это время батюшка как щенка мотал по избе здоровенного Алексашку. Был иерей уже в одной рясе, бос, гриваст и походил не на православного священника, а на бога Нептуна.

– За что это они тебя, – неожиданно спокойным, даже сонным голосом поинтересовался он, швырнув Алексашку в угол комнаты.

– Казакам хотели отдать, – не лукавя, ответил я спасителю, – те за меня, вроде, премию назначили.

– Так это ты их погромил? – с уважением спросил священник. – Слышал.

– Было такое дело, – скромно признался я. – Они сами полезли.

– Сам-то кто, слышу по говору, не нашенский?

– Нашенский.

– Говор у тебя будто другой, – не поверил он.

– В наших местах все так говорят.

– Ну, кем хочешь, тем и называйся. Немцы и свены по-другому изъясняются, – согласился он. – Куда путь держишь?

– В Москву.

– Попутчиком будешь, – решил священник. – Пешком идешь?

– Нет, я на лошади.

– Это хорошо, по очереди будем ехать.

Я пока не очень разобрался в местном произношении, но мне всегда казалось, что священники больше упирают на букву «о» и любят славянские слова, всякие: «сыне», «око», «длани», у моего же иерея был самый обычный лексикон, хотя небольшой акцент и присутствовал.

Познакомились. Спасителя, как и меня, звали Алексеем, только в старославянском варианте, через «и», Пока мы разговаривали, побитые купцы понемногу оживали.

– Эй, друже, – обратился я к самому старому и уравновешенному из них, – вы куда мою саблю дели?

– В сенях спрятали, – миролюбиво ответил купец.

Меня всегда удивляет способность русского человека после драки дружелюбно относиться к бывшему противнику. Возникает чувство, что все плохое у нас делается не взаправду, а понарошку. Поиграли, мол, в плохих, и будет, на самом-то деле мы все добрые и хорошие.

Я надел свой высохший за ночь кафтан, нашел спрятанный за бочкой с водой в уголке сеней ятаган и отправился на конюшню.

Жеребец, узнав меня, коротко заржал. Я сунул ему в мягкие губы круто посоленный кусок хлеба, который припас для него вчера вечером. Пока конь, кивая головой, расправлялся с лакомством, я его оседлал и вывел во двор. Хозяева так и не появлялись, и серебряную монетку за постой я оставил в конюшне, на видном месте.