Он поежился. И это они называют красивой жизнью? Внутри все слиплось от шербета и рахат-лукума, халат провонял ароматными куреньями, а щедрые ласки гаремных красавиц отозвались дрожью в коленках и вялотекущей депрессией. И как только у Миши здоровья хватает?

Стражник вернулся и сдержанно кивнул, вновь неподвижно вытянувшись у наружной стены — Гиви принял этот жест за разрешение войти.

Тронный зал был освещен все теми же благовонными светильниками — их липкий тяжелый запах пропитал все вокруг. Престол пустовал — Шендерович сидел на подушках, горой наваленных у подножия. Там, где раньше восседали почтенные седобородые старцы, теперь толпились пышнобедрые луноликие гурии, точно стая ос, вьющиеся вокруг повелителя — одна из них наигрывала на лютне, другая умудрялась изображать танец живота, присев на подушки, а третья по виноградине скармливала Шендеровичу увесистую гроздь. Сам Шендерович был в атласном халате, шелковых шальварах и венке из привядших роз, каковой съехал на макушку.

— А! — сказал он неразборчиво, обливаясь виноградным соком и сделал широкий жест рукой, — проходи, о, мой друг и соратник!

Гиви прошел вперед, чувствуя себя очень маленьким. Он боролся с желанием втянуть голову в плечи и окончательно исчезнуть с глаз присутствующих.

— Да? — благожелательно кивнул Шендерович.

— Миша… поговорить надо бы…

— Отчего ж не поговорить, — великодушно разрешил Шендерович, — да ты садись. Угощайся!

— Спасибо, Миша, я не хочу!

— Что значит — не хочу? Кушай, кушай! Твой царь угощает!

Гиви покорно отщипнул от виноградной грозди.

— Наедине, Миша!

— Так мы ж одни, — удивился Шендерович.

— Ты бы девушек отослал…

— Этих? Ну ладно!

Шендерович сделал рассеянный жест рукой, словно отмахивался от мух.

— Пшли отсюда, — лениво сказал он, — Кш-ш!

Девушки стайкой вспорхнули с насиженных мест и унеслись за дверь.

— Ну? — вопросил Шендерович, залихватски сдвигая венок на одно ухо. — Да что ты жмешься? Говори, я разрешаю.

— Миша, теперь, когда ты царь…

— Я всегда был царь, — веско отметил Шендерович. — Сомневающиеся поражены и ползают во прахе. На брюхе, заметь.

— Ты их, Миша, будешь поражать в голову, а они, извиняюсь, жалить тебя в пяту. Это ж восток. Коварство, интриги… Я, собственно, к чему клоню — пока ты наверху, да еще этот караванный путь расчищен, может, стоило бы снарядить отряд, да и выбираться отсюда? Неспокойное тут место, мистика эта, черт знает что творится.

— А что тут такого творится? — пожал Шендерович плечами, — все путем.

— Да каким путем, Миша? Ты что, ослеп? Джинны так и шастают, Алка суккубом заделалась, ни сортира, извиняюсь, приличного, ничего! Что мы тут потеряли, Миша? Ну ладно, покушали, отдохнули немножко, с девушками повеселились, но сколько же можно! Ты ж Миша, одессит! Ну, Ирам, ну многоколонный! Чем он лучше Одессы?

Шендерович вновь почесал в области венка.

— Надоело тебе повторять, о, трудолюбивый, но терпение мое безмерно. Короче, в Одессе я кто? Инженер паршивый, челнок недорезанный. А тут я кто? Царь царей!

— Миша, опомнись! Ну, какой ты царь? Разве цари шариками торгуют?

— Я был царь в изгнании, — Шендерович постепенно накалялся, — скрытый я был, ясно? Скрытый царь! Но ее, сущность царскую, надолго не спрячешь! Она проступает, ясно? Она как эта… порфира! Облекает она, вот! И вот я выступил в багрянце и блеске, грозный, как полки со знаменами и пятою своею попрал врагов своих!

Что он несет, в ужасе думал Гиви, чувствуя некоторую слабость в членах и радуясь, что сидит на подушках — что он несет!

— Никто иной, как я уловил суккуба, сокрушающего мужей…

— Миша, опомнись, это ж Алка! Когда ты ее выпустишь, кстати? Ты ж обещал!

— Когда захочу, тогда и выпущу! Джинны убоялись лика моего и испарились по одному моему слову…

— Миша, послушай!

— Престол, — проговорил Шендерович, драматически воздевая руку, — вот он престол, избравший достойного! Истребляющий недостойных! Он вознес меня на высоту, мне подобающую!

— Миша, это ж чистый трюк! Механика!

— Трюк? — Шендерович, казалось, увеличился в размерах, — да как ты смеешь? Да ты… Да ты попробуй, взойди на него!

— И взойду!

— Да ни в жисть! Кишка тонка! Он, знаешь, что с самозванцами творит? Он фараонам ноги ломал!

— Да ложил я на твоих фараонов! — заорал Гиви и вскочил на ноги. Он чувствовал себя пустым и легким, точно воздушный шарик Шендеровича и с некоторым удивлением отметил, что его как-то само собой повлекло к вздымающимся серебряным ступеням.

Звери по бокам лестницы укоризненно таращились на него рубиновыми глазами, но Гиви уже было все равно.

Он ухватился за загривок льва с такой силой, словно намеревался приподнять бедное животное за шкирку и хорошенько встряхнуть. Лев ошеломленно поглядел на него и слегка отпрянул.

Рычажок, — лихорадочно думал Гиви, рассеянно потрепав зверя за ушами, — где-то тут должна быть пружина!

Рука скользила по гладкой поверхности.

Дубан соврал? Или эта штука как-то уж очень хитро спрятана?

Поймав укоризненный взгляд вола, Гиви размахнулся и свободной рукой врезал ему между рогами. Из металлической глотки вырвалось короткое мычание, вол вздернул голову и попятился, освобождая проход.

Гиви взлетел на ступеньку и смерил следующую пару — волка и ягненка — таким уничтожающим взглядом, что те поспешно расступились. Воздушный шарик неумолимо влекло вверх — Гиви чувствовал, как мощный поток подхватил его и несет, несет, несет по ступенькам.

Он опомнился только на вершине престола.

Горлица, слетевшая со спинки, возложила ему на голову венец, который был слегка великоват и съезжал на глаза.

Гиви выпростал голову из-под венца и осторожно огляделся.

Он восседал на престоле, который оказался неожиданно высоким. Снизу, с раскиданных подушек, на него смотрел маленький Шендерович.

Интересно, пронеслось в голове у Гиви, где же все-таки был этот самый рычажок? Или я так нажал на него, что и сам не заметил?

Он облизал пересохшие губы.

— Ну, вот видишь, Миша, — сказал он как можно убедительней, — это же просто фокус! Трюк!

— Ты говоришь! — как-то очень неопределенно и каким-то совершенно не своим голосом откликнулся снизу Шендерович.

Сверху, над престолом запели искусственные птицы.

Гиви вертел головой, пытаясь избавиться от дурацкого венца.

Шендерович медленно поднялся на ноги. Почему-то он все равно казался очень маленьким. Какое-то время он, задрав голову, молча глядел на Гиви, потом хлопнул в ладоши.

Дверь распахнулась, и в тронный зал ворвались обнаженные по пояс мамлюки с кривыми опять же обнаженными саблями.

— Взять его! — велел Шендерович!

— Миша! — вновь завопил Гиви, причем голос его звучал из-под серебряного балдахина особенно гулко и внушительно, — Да что ты, Миша! Это же я, Гиви!

Мамлюки несколько неуверенно топтались у подножия трона.

Шендерович пожал плечами.

— Ты уж извини, друг, — сказал он, — но в Ираме должен быть только один царь!

— Да на фиг мне этот Ирам! Миша, я же только хотел…

— Взять его, — вновь махнул рукой Шендерович, — измена!

Один из мамлюков, самый, видимо, отважный, сделал неуверенный шаг, поставив ногу на первую ступень престола.

Раздался отвратительный, режущий уши, скрежет.

Гиви съежился под балдахином.

Лев у первой ступени поднялся на дыбы и зарычал, распялив серебряную зубастую пасть, а вол как-то похабно вильнул задом и металлическим копытом въехал в коленную чашечку мамлюка. Тот покатился со ступеньки, подвывая и держась за разбитое колено.

Мамочка, ужаснулся Гиви, эта тварь таки сломала ему ногу!

Остальные мамлюки тоже завыли и начали подпрыгивать, сверкая зубами и саблями, но при этом не сходя с места.

— Миша! — Вновь завопил Гиви с высоты престола, — да отзови же их!