Гнев, ненависть и ярость вырывались наружу, оглушали ревом, пачкали грязью, осыпали искрами сгорающих человеческих жизней все, до чего только могли дотянуться. Это было мерзко, но давление в котле спадало и на какое-то время все успокаивалось... ненадолго, а затем все повторялось снова и снова.
О том, кто управляет величественным лайнером, Николай Оттович старался не думать. А все потому что, когда он впервые помыслил об этом, на ум пришла циничнейшая картина: огромный ходовой мостик шикарного корабля, великолепное колесо штурвала из золота и красного дерева... Но на фоне всего этого - лилипуты, выряженные в костюмы и мундиры монархов, премьеров, министров, изо всех сил, пыхтя и ругаясь, дерутся за право хоть на секундочку дорваться до штурвала, хоть миг, но порулить. Хватаются за рукоятки, тянут каждый в свою сторону, а иногда и вовсе штурвал вращается сам по себе. А позади них, сложив руки на груди, возвышается огромная, молчаливая фигура. И Отец наш Небесный, истинный капитан затерянного в океане времен судна, с укоризной смотрит на то, как безумствует багроволицая, потеющая, осыпающая друг дружку тумаками и давно позабывшая о Нем сановная толпа.
Адмирал, кашлянув, перекрестился на образа в углу его апартаментов. Не дело ему, офицеру Российского императорского флота, созерцать, пусть даже мысленным взором, карикатурный облик того, кому клялся служить верой и правдой, ох, не дело...
По всему выходило, что на этот раз котел перегрелся настолько, что его ничто не спасет. Да, войны не миновать, но силы, рвущие Европу изнутри, обрели столь сокрушительную мощь, что дело грозило кончиться взрывом, в котором исчезнет привычный фон Эссену мир, и кто знает, что придет ему на смену?
Войны не миновать... А, впрочем, адмирал в этом никогда и не сомневался.
Та, предыдущая его война, закончилась для молодого еще капитана второго ранга, Николая Оттовича Эссена вечером 30 ноября 1904 года, когда японский барказ выловил его из холодной воды зимнего Желтого моря.
Тремя неделями раньше, последний совет флагманов окончательно отказался от мысли вывести в море остатки Порт-Артурской эскадры и постановил, что все свои оставшиеся силы Эскадра употребит на оборону крепости. Но будущий адмирал не принял и не смирился с таким решением. Конечно, он обязан был повиноваться старшим по званию, и он повиновался, но его броненосец "Севастополь" пока еще сохранял способность выйти в море. Да, часть орудий была снята, да, множество боеприпаса было выгружено на берег, на борту оставалось не более сотни матросов, а угля в ямах было немного, но все это можно было изменить. Затем японцы заняли господствующие высоты над городом, с которых гавань просматривалась, как на ладони, и по русским кораблям ударил град тяжелых гаубичных снарядов. Теперь японские канониры могли бить прицельно, а не по площадям, как раньше и это означало лишь одно - отныне Порт-Артур и остатки первой тихоокеанской эскадры обречены на скорую смерть. Но если для измученного многомесячной осадой города-крепости, чьи защитники выстлали рубежи оборонительных линий десятками тысяч японских тел, никаких альтернатив не имелось - организовать сколько-нибудь длительную оборону под прицельным огнем японских пушек с господствующей высоты было нельзя, то последние оставшиеся корабли Эскадры могли, по крайней мере, выбрать себе смерть по собственному разумению.
Можно было махнуть рукой, остаться в гавани и сгинуть под ударами 280-мм снарядов японских гаубиц, падающих прочти отвесно и поражающих нутро кораблей сквозь не слишком толстую броню палуб. А можно было выйти в море - и погибнуть там, потому что никаких шансов ни на прорыв, ни на победу у поврежденных кораблей, с частично снятыми пушками и неполными экипажами не было.
Флагманы выбрали первое. Капитан второго ранга Эссен - второе.
Находясь в Порт-Артуре, Николай Оттович видел, как иерархия и порядок командования постепенно растворялись в хаосе близящегося поражения. Казалось, все утрачивало смысл, да так оно и было на самом деле. Все постепенно уходило на самотек и ниточки субординации, донесений и приказов, связывавшие штабы и войска рвались с пугающей скоростью. Когда б Эссен интересовался восточной философией, он сказал бы о наступлении энтропии, но он не интересовался. Едва ли не ежедневно Николай Оттович засыпал просьбами командование, умоляя дозволить ему выход на прорыв. Разрешения не было, но Эссен, уверенный в том, что капля камень точит, исподволь готовил корабль к походу и бою. Он даже сумел организовать погрузку угля, пытался грузить и боеприпасы, но этого ему делать не дали.
Двадцать пятого ноября начальник отряда, до которого сократилась теперь некогда грозная первая тихоокеанская эскадра, махнув рукой, разрешил Эссену вывести его броненосец на внешний рейд.
Запустение и хаос давно уже исподволь овладевали Порт-Артуром, но сейчас разложение стало особенно заметно. В бухту "Белый Волк", куда Эссен направил "Севастополь", вел извилистый и сложный фарватер - и если несколькими месяцами ранее неповоротливую тушу броненосца тащили бы буксиры, следуя в кильватер за дымящими в поисках японских мин тральщиками, то теперь "Севастополь" следовал в бухту на собственном ходу и в одиночестве. Да что там, некому даже было убрать бон, перекрывающий выход с внутреннего рейда и броненосец вынужден был разорвать его собственным тараном!
Ночь прошла спокойно, а утром на корабль прибыло четыре сотни матросов и несколько офицеров. Конечно, экипажу все еще не хватало почти две сотни человек, но это было уже кое-что. Четыре дня продолжалась подготовка корабля к прорыву, и к вечеру двадцать девятого ноября броненосец был готов - только не успели убрать противоторпедные сети и боны, которыми от греха подальше окружили стоявший на якоре корабль. Эссен еще размышлял, не выйти ли в море этой ночью, невзирая на все трудности прохождения сложного фарватера... когда появились японские миноносцы.
Разумеется, выход пришлось отложить - идти в ночь, прямо под торпеды гончих Того означало бесцельно погубить броненосец. И "Севастополь" остался на месте, отгоняя огнем изредка выныривающие из мглы силуэты японских "дестроеров".
Наступило утро, и ждать стало решительно нечего. Конечно, на прорыв следовало идти поздним вечером, уповая на то, что мрак зимней ночи скроет броненосец от внимательных азиатских глаз. Тогда к восходу солнца Эссен будет уже далеко от Артура, и это давало призрачную надежду уклониться от японских кораблей следующим днем. Но Эссен понимал, что японцы обнаружили его стоянку и знал, что отныне, ни вечером, ни ночью выйти в море ему не дадут. Конечно, при свете солнца соваться под многочисленные стволы "Севастополя" японским миноносникам не было никакого резона, но под покровом сумерек они будут атаковать каждую ночь и до тех пор, пока какая-нибудь блудливая мина Уайтхеда не найдет дорожку в обход противоминной сети к борту вверенного его командованию корабля.
И потому ранним утром "Севастополь" снялся с якоря и вышел в море, походя шугнув пару миноносцев, задержавшихся у русских берегов до рассвета. Они ли сообщили Хейхатиро Того об одиноком русском броненосце, или это сделал отчаянно дымивший у горизонта пароходик, типа и назначения которого с "Севастополя" не разобрали - сказать было нельзя, да и какая, в конце концов, разница? Важно было лишь то, что около четырех пополудни горизонт слева испятнали дымы тяжелых японских кораблей. Хейхатиро Того расщедрился - вскоре впередсмотрящие опознали два эскадренных броненосца и три броненосных крейсера микадо. А вскоре Эссен увидел вражеские дымы и прямо по курсу.
Все закончилось в полтора часа. На "Фудзи" что-то горело, сильно дымила корма и сквозь чернильные клубы нет-нет, да и проскакивали язычки пламени - артиллеристы "Севастополя" все же смогли напоследок достать поганца. Конечно, починится, да и сейчас способен продолжить бой, но все же приятно было видеть, что проиграли не всухую.
