Но сейчас четверка русских дредноутов являла перед контр-адмиралом задачу, которую предстояло решить, да только неясно, каким способом. По своему личному опыту фон Кербер знал: множество задач, выглядевших неразрешимыми, таковыми на самом деле вовсе не являются. Не видишь, как можно выполнить поручение - делай хотя бы то, что можешь и понимаешь, просто не опускай руки. Начни с понятного, работай, даже если уверен, что успеха тебе не видать, вникай в каждую мелочь. И если ты был усерден и внимателен, тебе откроются неочевидные ранее возможности, которых ты и не мог знать, пока не приступил к работе.
Стоя на верхней палубе броненосного крейсера "Рюрик", контр-адмирал фон Кербер не представлял себе, как выполнить приказ своего командующего. А значит, нужно было идти и принимать командование, знакомиться с командирами кораблей и офицерами, проверять как учатся экипажи, разбираться с материальной частью и делать еще тысячу и одно дело, которые... ну никак не помогут обеспечить боевую готовность к лету 1915 года. Но начинать надо, и чем быстрее - тем лучше, а там, глядишь, что-нибудь и придумается.
***
- Бог ты мой, какая прелесть! - всплеснула руками Елена Александровна.
- Прошу простить. Мне, право, неловко было идти к Вам с этим, но...
- Вы позволите?
Огромные, лучащиеся смехом глаза вновь обратились к чуть растерянному кавторангу. И ведь что интересно - Николай превосходно помнил этот взгляд, где в ярчайшей зелени весенней листвы танцевали веселые чертенята, но привыкнуть к нему так и не смог. Всякий раз, при встрече с госпожой Русановой, стоило ему только глянуть в ее глаза - и сердце тут же воспаряло в небесные Эмпиреи, все суетное осыпалось лепестками сакуры, а на душе становилось легко и спокойно. К сожалению, легко становилось и в голове: всякие умные мысли, шутки и истории немедленно растворялись, истаивая в изумрудном свете и на долю секунды кавторанг чувствовал себя совершеннейшим болваном, неспособным к членораздельной речи.
А затем выматывающая усталость бесконечных корабельных работ и учений уходила, становясь чем-то далеким, малозначимым и совершенно не стоившем внимания. Действительность обретала новые, забытые в тяготах службы краски. Слова, казалось, сами слетали с языка и все становилось легко и замечательно, а уж болтали совершенно про всякое. Веселились столько, что иной раз, едва не в голос хохоча, Николай уже и сообразить не мог, как это, затеяв вдумчивое рассуждение о сравнительных достоинствах шампанского из различного винограда, они за несколько минут дошутились до похождений Моби Дика в гельсингфорсском зоопарке?
Мир содрогался в битве империй. В любой момент война, приняв скромный облик посыльного, могла постучаться в двери, и потребовать привычной платы кровью - по долгу офицера и воина. Но никакие ее ужасы не имели власти за порогом небольшой квартиры, который только что переступил кавторанг. Здесь вообще не было места страху, здесь властвовали уют и тихий, беззаботный смех. Впрочем, опасности были и тут: третьего дня Николай чуть не подавился, когда Всеволод, за обедом изобразив пантомимой Червонную королеву из "Алисы в стране чудес", с ужаснейшим немецким акцентом потребовал: "Отрубить голову!" и без того безголовому цыпленку табака.... Это вовсе не было пиром во время чумы или какой-то бравадой- просто брату и сестре Русановым удалось превратить свой дом в небольшую сказку, в которой можно было отдохнуть от любых треволнений этого мира.
Что-то похожее создали себе Еникеевы, которых Маштаков любил и уважал. Между князем и его женой было много ума, и юмора, и доброты, а еще - ужасно милой непосредственности, каковую можно встретить далеко не в каждой семье. Еникеевы создали для себя удивительно добрый и уютный мир, и Николай от души радовался их счастью, совершенно не думая о том, что и сам может встретиться с чем-то подобным... Однако же встретился, и теперь, как только выдавалась свободная минутка, на всех парах спешил в уютную квартиру Русановых где ему были всегда рады.
Свое отношение к Елене Александровне он пока не мог определить даже для себя самого. После мерзкой истории с Валерией на душе все еще оставался неприятный осадок, отчего кавторанг не испытывал особого стремления сближаться с женщинами, но здесь все было совсем по-другому. Не чувственное ухаживание, не страсть, а скорее... что? Дружба? С очаровательной, острой на язычок зеленоглазой прелестницей, от которой глаз оторвать невозможно? Н-да... Николай знал только одно - ему чрезвычайно нравилось общество Елены, и он точно не был ей противен, а если чему-то суждено случиться, так ведь того все равно не миновать.
Однако же сегодня капитан второго ранга стучался в двери в известном смятении чувств. Конечно, в поведении Русановых никогда не было ничего распущенного и фривольного, но они позволяли себе много такого, чего не сделаешь на светском рауте (вот даже вспомнить того цыпленка). Николай довольно быстро увидел границы дозволенного, которые оказались на редкость просты - допускалась любая выходка, если она забавна, не пошла, не зла и не груба. Вот только сегодня случай был особенный, поскольку Николай пришел в гости... не один. И не понимал, как к этому отнесутся хозяева, тем более что его попутчик явился незваным.
- Николай, ну пожалуйста! - Елена чуть наклонила голову, и вновь одарила Маштакова подчеркнуто просящим взглядом - а чертики в уголках глаз так и танцевали. Конечно, устоять было совершенно невозможно, и кавторанг опустил в подставленные ладони маленького, дрожащего... котенка.
Зверь этот встретил Николая в трех шагах от дома - стоило кавторангу, рассчитавшись с извозчиком, шагнуть с пролетки на мостовую, как он едва не налетел на маленький, но очень пушистый комочек шерсти, искательно смотревший на него снизу-вверх. Как только котенок осознал, что на него обратили внимание, он тихо и печально сказал Николаю:
-Мяу!
Улицы Гельсингфорса обычно были чисты и элегантны, дворники свое дело знали на совесть, так что даже обычная дворовая кошка, грязная и лохматая, пожалуй, выглядела бы на чистенькой мостовой нонсенсом. Сидевший перед Николаем зверек тоже дисгармонировал с окружающей действительностью, но по иной причине. Очень маленький, едва научившийся есть самостоятельно, но уже одетый в шикарную, густую шубку длинной шерсти, которую, как будто со всем тщанием приводили в порядок лучшие парикмахеры Гельсинки, котенок был совершенно неотразим и бросить его на улице было решительно невозможно.
Ну и что было делать? Николаю вспомнилось, с каким сожалением вспоминала госпожа Русанова о крупной рыжей кошке, которую они вынуждены были оставить, перебираясь из Севастополя в Гельсингфорс. Очевидно, Елена Александровна любила этих милых домашних животных, она и прежнюю свою любимицу не забрала с собой лишь потому, что та сильно болела и вряд ли могла перенести дорогу. Так может стоит попробовать?
Котенок с этими размышлениями кавторанга был совершенно согласен. Он безропотно позволил взять себя в руки, стоически перенес процедуру вытирания лапок носовым платком и тихо пристроился на груди кавторанга, сунувшего зверушку под мундир. Причем, по всей видимости, почувствовал себя на своем месте, пригрелся там, и уснул, пока Николай заходил в дом.
Однако стоило только Елене выйти навстречу кавторангу, как котенок немедленно выставил свою большеглазую голову на всеобщее обозрение. К радости Николая Елену все это только развеселило и обрадовало, не заставив господина Маштакова краснеть за неудачный поступок:
- Действительно, очаровательная зверюга: я не смог устоять и подобрал его. Конечно, на корабль взять не могу, но, быть может...
В этот момент в комнате появился Всеволод. Он широко улыбнулся Николаю, и двинулся было вперед с таким выражением, словно никак не мог решить, то ли пожать руку гостю, то ли заключить его в свои медвежьи объятия. Но вдруг увидел махонький живой комочек на руках у Елены и словно бы споткнулся на ровном месте. Посмотрев на Николая так, словно тот только что наплевал ему в душу, Всеволод развернулся к госпоже Русановой и звучно откашлялся, явно с тем чтобы обратить на себя внимание:
