— Джек, мальчик мой… Что с тобой случилось?

Кожу Гамильтона покрыли крупные мурашки. Все бесполезно! Он теряет время понапрасну. Вдруг на него напал приступ безудержного смеха. Ситуация абсурдна до невероятности. Можно было просто промолчать, ничего от этого не изменилось бы. Бедняга Тиллингфорд — он ведь ни при чем… Ха-ха, он виноват не более, чем та лошадь, на которую натянули штаны.

— Извините, — пробормотал Джек удрученно. — Расшалились нервы.

— Боже мой, — перевел дыхание Тиллингфорд. — Ты не возражаешь, если я пойду присяду?.. Сердце… так, ничего особенного: стенокардия. Движок иногда подводит… Извини.

Он шмыгнул в ближайшую дверь. Вскоре оттуда послышались звуки открываемых пузырьков с лекарствами и падающих на пол пилюль. Скорее всего новая работа потеряна. Гамильтон уселся на скамью в коридоре и нащупал в кармане сигареты. Адаптация в новом мире началась просто великолепно… Лучше не придумаешь.

Медленно, осторожно приоткрылась дверь. Доктор неуверенно выглянул наружу; в глазах его стояли слезы.

— Джек… — едва слышно позвал он.

— Что? — избегая смотреть доктору в глаза, спросил Гамильтон.

— Джек… Ты ведь желаешь нести культуру в массы, не так ли?

Гамильтон перевел дух.

— Само собой, доктор. — Встав во весь рост, он посмотрел прямо в глаза Тиллингфорду. — Я обожаю культуру. Лицо Тиллингфорда зарделось от удовольствия.

— Слава Небесам!

Вновь ощутив некоторый прилив сил и уверенности, он вышел в коридор.

— Ты чувствуешь себя способным взяться за работу? Не хотелось бы перегружать тебя…

Все ясно! Мир, рожденный безумием госпожи Эдит Притчет, легко предвидеть — дружественный, полный взаимопомощи, приторный, как патока. В нем можно замыслить и осуществить только прекрасное и доброе.

— Вы меня не уволите? — с надеждой спросил Джек.

— Уволить тебя? — моргнул Тиллингфорд. — Чего ради?

— Я ведь грубо оскорбил вас.

Доктор смущенно хмыкнул:

— Забудь об этом. Мой мальчик, твой отец был лучшим моим другом. В свободную минутку я расскажу тебе, какие мы порой устраивали схватки… А ты, Джек, молодец! Снял стружку со старика.

Отечески похлопав Гамильтона по плечу, доктор провел его в лаборатории. Секции и отделы с аппаратурой и специалистами расходились во все стороны, как паутина. Пространство вокруг наполнял ровный гул — это вовсю работали электронные мозги вычислительных машин.

— Доктор, — сомневаясь, стоит ли начинать разговор, обратился тем не менее к Тиллингфорду Джек. — Можно задать один вопрос? Просто для полноты картины?..

— Конечно, конечно, мой мальчик. Спрашивай!

— Вам ни о чем не говорит имя «Тетраграмматон»?

Тиллингфорд растерянно почесал затылок.

— Как ты говоришь? Тетраграмматон? Нет, не помню.

— Спасибо, — выдавил через силу Гамильтон. — Просто хотел убедиться.

Я так и думал, что вы его не знаете.

Доктор взял со стола ноябрьский номер «Прикладных наук».

— Здесь есть статья, она прямо-таки ходит в агентстве по рукам. Может, и заинтересует тебя, хотя касается вещей несколько устаревших. Это анализ текстов одного из величайших мыслителей нашего столетия — Зигмунда Фрейда.

— Чудесно, — безжизненным тоном отозвался Джек. Он был готов ко всему.

— Как тебе известно, Зигмунд Фрейд разработал психоаналитическую концепцию секса как сублимации эстетических устремлений. Он доказал, что основополагающее стремление человека к художественному творчеству, если оно не находит адекватных средств самовыражения, преобразуется в уродливый суррогат — в половую активность.

— И это правда? — огорченно промямлил Джек.

— У здорового человека, — повысил голос доктор, — чьи устремления не подавляются средой, не может быть сексуальных вожделений и даже любопытства к сексу. Вопреки традиционным представлениям, секс есть не что иное, как искусственно вызванная озабоченность. Когда мужчина или женщина получает возможность свободно проявить себя в пристойной форме художественной деятельности — в живописи, литературе, музыке, — тогда так называемое вожделение пропадает. Сексуальная деятельность — скрытая форма вырождения артистической одаренности человека, имеющая место, когда общество всячески подавляет таланты индивидуума.

— Да, да, — сказал Гамильтон. — Я проходил это в школе. Или что-то похожее.

— К счастью, мы преодолели первоначальное сопротивление эпохальному открытию Фрейда. Он столкнулся со страшным противодействием, и это вполне естественно. К счастью, теперь все в прошлом. Редко уже встретишь образованного, культурного человека, который говорил бы о сексе. Конечно, я сейчас употребляю эти термины в их клиническом значении — как описание клинически аномального состояния!

Пораженный дикой догадкой, Джек все-таки тихо спросил:

— Но остатки традиционного мышления еще встречаются в низших социальных слоях?

— Да, — признал Тиллингфорд, — понадобится время, чтобы новое мышление проникло повсюду.

Лицо озарилось огнем энтузиазма, глаза победно заблестели. Со стороны, впрочем, могло показаться, что доктора на пару секунд окунули лицом в начинающий закипать борщ.

— И это наше главное предназначение, мой мальчик! Основная функция электронного ремесла.

— Ремесла!.. — эхом отозвался Джек.

— Да, боюсь, что это не вполне художественная сфера. Но близка к творческому началу. Наша задача, мой мальчик, состоит в продолжении поиска предельного медиума коммуникации. Такого средства, которое пробуждало бы даже камень. С его помощью живущие на земле представители рода человеческого будут обладать — непосредственно — всем культурным и художественным наследием минувших веков. Улавливаешь?

— Я в это уже залез по самые уши, — хмуро ответствовал Джек. — У меня много лет стереосистема дома.

— Стереосистема? — Если бы смог, Тиллингфорд, наверное, подпрыгнул бы в порыве поросячьего восторга. — А я и не знал, что тебя интересует музыка.

— В основном качество звука.

Игнорируя это уточнение, Тиллингфорд радостно продолжал:

— Тогда тебе нужно срочно вступить в наш симфонический оркестр. Мы вызываем на состязание оркестр полковника Эдвардса. У тебя, черт возьми, будет шанс выступить против своей старой фирмы. Ты на каком инструменте играешь?

— На одноклавишном рояле.

— Стало быть — начинающий?.. А как твоя жена? Она играет?

— На шарманке.

Озадаченный Тиллингфорд отступил.

— Хорошо, обсудим это позже. Видно, тебе не терпится приступить к работе.

В половине шестого того же дня Джек с полным правом отложил в сторону бумаги. Влившись в поток направляющихся со службы людей, Гамильтон с чувством облегчения вышел на посыпанную гравием дорожку, что вела к улице. Едва он успел оглядеться, припоминая путь к железнодорожной станции, как к тротуару подкатила знакомая голубая машина. За рулем «форда» сидела Силки.

Джек беззвучно чертыхнулся.

— Ты что здесь делаешь? Я как раз собирался начать поиски своей машины. Силки, улыбаясь, распахнула дверцу.

— Я нашла твое имя и адрес по регистрационной карточке.

Она показала белую полоску на рулевой колонке.

— Выходит, ты мне правду говорил. А что значит "У" перед фамилией?

— Уиллибальд.

— Кошмар!

Усевшись рядом с девушкой, Джек осторожно заметил:

— По одной только карточке трудно узнать, где я работаю.

— Конечно. Я просто позвонила твоей жене, и она объяснила, где тебя найти.

Пока Гамильтон тупо взирал на нее, пытаясь переварить это заявление.

Силки включила передачу и, сильно газанув, рванула с места.

— Ничего, что я села за руль? — спросила она. — Мне так понравилась твоя машина! Красивая, послушная!

— Продолжай, — махнул рукой Джек, все еще пребывая в трансе. — Так, значит, ты звонила Марше?

— Да, мы долго говорили по душам, — не моргнув глазом, сообщила Силки.

— О чем?

— О тебе.

— Обо мне?

— О том, что тебе больше всего нравится, о твоей работе. Обо всем! Ты же знаешь, женщины так любят посплетничать.