— Никого нет дома, — сказал наконец я, понимая, что это не самый удачный ответ.

— Странно, — отозвался он. — А кто искал?

И тогда я прошел сквозь стены и попал в Огонь.

Что стало началом более тонкой и изощренной части моего (Саймонова) образования, в которой мы пока еще не можем за ним угнаться. Сейчас он спит, скорее учитель, чем ученик, а бодрствующая Мэри Лу Сервикс лежит возле него и пытается понять, что же это было: то ли дело в траве, то ли с ней действительно случилось что-то необъяснимое. Говард резвится в Атлантике. Бакминстер Фуллер, пролетая на Тихим океаном, пересекает часовые пояса и снова попадает в 23 апреля. В Лас-Вегасе светает, и Мочениго, забыв о ночных кошмарах и тревогах, предвкушает создание первой живой культуры антракс-лепра-пи, что превратит этот день в достопамятный еще по многим причинам, о которых он даже не догадывается. А Джордж Дорн, выпавший из этой системы времени, пишет в свой дневник, причем каждое слово каким-то магическим образом появляется само, без всяких усилий с его стороны. Он читает слова, нацарапанные его карандашом, но они кажутся мыслями, надиктованными чужим разумом. При этом фразы продолжают мысль, оборвавшуюся в номере гостиницы, и в них чувствуется присущий ему стиль:

…Вселенная — это внутреннее без внешнего, звук, созданный одним открывающимся глазом. В сущности, я даже не знаю, что это универсум. Скорее всего, есть множество мультиверсумов, и у каждого — свои собственные измерения, время, пространство, законы и странности. Мы блуждаем среди этих мультиверсумов, пытаясь убедить других и самих себя, что находимся в одной общей вселенной. Ибо отрицание этой аксиомы ведет к тому, что зовут шизофренией.

Ага, вот именно: кожа каждого человека — его собственный мультиверсум, как дом каждого человека — его крепость. Но все мультиверсумы стремятся слиться, создав истинную Вселенную, которую мы прежде себе лишь представляли. Возможно, она будет духовной, как дзэн или телепатия; возможно, она будет физической, эдакий Большой Трах, но это должно произойти: создание одной Вселенной и Великий Глаз, который открывается, чтобы наконец увидеть себя. Аум Шива!

— Эй, парень, ты обкурился в камень. Что за бред ты несешь?

Нет, я пишу с предельной ясностью, впервые в моей жизни.

— Неужели? Тогда не расскажешь ли, почему вдруг Вселенная — это звук одного открывающегося глаза?

Не твое дело. И вообще, кто ты такой и как ты проник в мою голову?

— Теперь твоя очередь, Джордж.

В дверях стояли шериф Картрайт и монах в странной красно-белой рясе, державший что-то похожее на жезл цвета пожарной машины.

— Нет… нет… — забормотал было Джордж. Но он знал.

— Конечно, ты знаешь, — ласково сказал шериф, словно сожалея о том, что происходит. — Ты знал еще до того, как покинул Нью-Йорк и приехал сюда.

Они стояли у подножия эшафота. «…Каждый в своих собственных измерениях, времени, пространстве, законах и странностях», — отчаянно думает Джордж. Да: если Вселенная — это один большой глаз, взирающий сам на себя, то телепатия — никакое не чудо, потому что любой, кто полностью открывает глаза, способен смотреть глазами остальных (на какой-то миг Джордж увидел мир глазами Джона Эрлихмана в тот момент, когда Дик Никсон бесстыдно его наставляет: «Скажи, что ты не помнишь. Скажи, что не можешь вспомнить. Скажи, что никак не можешь объяснить то, что помнишь». Я никак не могу объяснить то, что помню.). «И узрит ее всякая плоть»: кто это написал?

— Я буду по тебе скучать, малыш, — произнес шериф, смущенно протягивая ему руку. В полном оцепенении Джордж пожал ее. Рука была горячей и напоминала скорее лапу рептилии.

Монах прошел мимо него и начал подниматься по лестнице на эшафот. «Тринадцать ступенек, — подумал Джордж. — На эшафот всегда ведут тринадцать ступенек. И ты всегда кончаешь в штаны, когда тебе ломают шею. Это как-то связано с давлением на спинной мозг, которое передается предстательной железе. Берроуз называет это „Трюк Оргазма Смерти“».

На пятой ступеньке монах неожиданно воскликнул: «Слава Эриде».

Джордж ошарашенно уставился на монаха. Эрида? Это, кажется, что-то из греческой мифологии, но что-то очень важное…

— Все зависит от того, хватит ли у этого дурака мозгов, чтобы повторить.

— Тише, болван: он может нас услышать!

«Мне попалась плохая трава, — решил Джордж, — и я до сих пор лежу на постели в гостиничном номере, а это всё галлюцинации». Но он неуверенно повторил: «Слава Эриде».

И в тот же миг, как во время его первого и пока единственного кислотного путешествия, пространство начинает изменяться. Ступеньки становятся выше, круче — подняться по ним кажется таким же гиблым делом, как взойти на Эверест. Воздух внезапно осветился красноватым пламенем… «Точно, — думает Джордж, — какая-то странная, совершенно левая трава…»

А потом, по какой-то причине, смотрит вверх.

Теперь каждая ступенька стала выше обычного здания. Он стоит у подножия небоскреба в виде пирамиды, к вершине которой ведет тринадцать гигантских ступенек. А на вершине… А на вершине…

А на вершине Один Громадный Глаз — кровавый дьявольский шар холодного огня, без сострадания, жалости или презрения — смотрит на него, в него и сквозь него.

Рука опускается вниз, открывает до отказа вентили обоих кранов над ванной, затем то же самое проделывает с краном умывальника. Малдонадо по кличке «Банановый Нос» наклоняется вперед и шепчет Кармелу: «Теперь можно говорить».

(22 ноября 1963 года Мао Цзуси встретила в международном аэропорту Лос-Анджелеса пожилого мужчину, пользовавшегося именем «Фрэнк Салливан», и отвезла его в дом на Фаунтин-авеню. Его отчет был лаконичным и бесстрастным. «Боже мой, — сказала она, когда он умолк, — и что вы об этом думаете?» Он надолго задумался. «Ума не приложу. У тройного туннеля был, безусловно, Гарри Койн. Я узнал его, глядя в бинокль. В окне школьного книгохранилища я, скорее всего, видел того лоботряса, которого потом арестовали, Освальда. Парень на травяном холме — это Бернард Баркер из цээрушной банды Залива Свиней. К сожалению, я не смог хорошо рассмотреть человека в здании окружного архива. Но в одном я уверен: мы не должны об этом молчать. Необходимо, как минимум, сообщить об этом в ЭФО[16]. Возможно, они захотят изменить свои планы насчет ОМ. Ты слышала об ОМ?» Она кивнула. «Слышала. Операция «Мозготрах». Большой проект, на целое десятилетие или около того. Самая масштабная операция за всю историю существования ЭФО».)

— Красный Китай? — недоверчиво шепчет Малдонадо. — Ты, верно, начитался «Ридерс дайджест». Мы получаем весь наш героин от дружественных правительств вроде Лаоса. Иначе ЦРУ давно схватило бы нас за задницу.

Стараясь, чтобы Малдонадо услышал его слова в шуме текущей воды, Кармел подавленно спрашивает:

— Значит, ты не знаешь, как мне встретиться с коммунистическим шпионом?

Малдонадо бесстрастно его рассматривает.

— Сейчас коммунизм не слишком популярен, — произносит он ледяным тоном. Этот разговор происходит третьего апреля, через два дня после переворота на Фернандо-По.

Бернард Баркер, бывший чиновник при режимах Батисты и Кастро, надевает перчатки возле комплекса Уотергейт; в его памяти мелькает воспоминание: Травяной Холм, Освальд, Гарри Койн и — еще дальше в прошлом — Кастро, ведущий переговоры с Банановым Носом Малдонадо.

(Но 24 марта нынешнего года генералиссимус Текилья-и-Мота наконец-то нашел книгу, которую искал. Это была такая же подробная инструкция для пользователей, как и «Государственный переворот» Луттвака, но только об управлении страной после захвата власти. Книга называлась «Правитель», а написал ее ловкий итальянец по фамилии Макиавелли. Она поведала генералиссимусу почти обо всем, что он хотел узнать, за исключением того, как справиться с американскими водородными бомбами. Увы, об этом Макиавелли ничего не писал, ибо жил задолго до их изобретения.)