Вечером ветер неожиданно поунялся. И в конце концов совсем стих.

Он вышел на балкон. Днем меж домами напротив виднелось море. Но сейчас кругом царил мрак. Иной раз он брал с собой на балкон старый английский морской бинокль и смотрел в освещенные окна дома наискось через дорогу. Правда, кончалось это всегда одинаково: его одолевало смутное ощущение, что кто-то там его засек.

Небо чистое, в россыпях звезд.

Осень уже, подумал он. Ночью, наверно, подморозит. Хотя для Сконе все ж таки рановато.

Где-то поодаль проехал автомобиль. Он вздрогнул, вернулся в комнату. Балконная дверь закрывалась туго. В блокноте, который лежал на кухонном столе возле телефона, он сделал пометку, чтобы завтра заняться этой дверью.

Потом он прошел в гостиную. На миг задержался на пороге, обвел взглядом комнату. Поскольку было воскресенье, он успел прибраться и с неизменным удовлетворением отметил, как приятно находиться в чистом помещении.

У торцевой стены стоял письменный стол. Он выдвинул стул, зажег лампу, достал из ящика толстую тетрадь. По обыкновению, сперва перечитал записи вчерашнего вечера.

Ниже он приписал только:

Открыв чернильницу, он осторожно окунул в чернила стальное перышко. Эта ручка досталась ему от отца, который хранил ее с того самого дня, когда совсем молодым парнем начал работать помощником бухгалтера в маленькой банковской конторе в Тумелилле. Записи в своем журнале он всегда делал только этим пером.

Он записал, что ветер поунялся, а потом окончательно стих. Судя по термометру на кухонном окне, было 3 градуса тепла. Ясно. Далее он упомянул, что убрал квартиру, потратив на все про все три часа двадцать пять минут. На десять минут меньше, чем в прошлое воскресенье.

Кроме того, он совершил прогулку к шлюпочной гавани, а прежде полчаса медитировал в церкви Девы Марии.

Немного подумав, добавил еще одну строчку: «Вечером — короткая прогулка».

Потом осторожно просушил написанное промокательной бумагой, вытер перо и закрыл чернильницу крышкой.

Перед тем как захлопнуть журнал, бросил взгляд на старый судовой хронометр, стоявший тут же, на столе: двадцать минут двенадцатого.

Вышел в переднюю, надел старую кожаную куртку, обул резиновые сапоги, проверил карманы, на месте ли ключи и бумажник.

На улице он минуту-другую постоял, укрывшись в тени, огляделся по сторонам. Никого. Ну и хорошо. Он зашагал по тротуару. Как всегда, свернул налево, пересек дорогу на Мальмё, направился к торговому центру и краснокирпичному зданию налогового ведомства. Прибавил шагу, пошел в привычном спокойном ритме вечерней прогулки. Днем он ходил быстрее, нарочито напрягался и потел. Вечерами было иначе, он в первую очередь старался отключить дневные мысли, приготовиться ко сну и к завтрашнему дню.

Перед строительным супермаркетом какая-то женщина выгуливала собаку. Овчарку. Они встречались ему почти каждый вечер. Мимо на большой скорости промчалась машина. Он успел заметить молодого парня за рулем и, несмотря на закрытые окна, услышать музыку.

Они и не догадываются, что их ждет, подумал он. Все эти молодые ребята, что носятся тут на автомобилях под оглушительную музыку, от которой рано или поздно оглохнут.

Не догадываются они, что их ждет. Как не догадываются и одинокие женщины, выгуливающие собак.

Эта мысль развеселила его. Знали бы они, к какой мощи он причастен. Он — один из избранных. Из тех, кто в силах уничтожить старые, закоснелые истины и создать совершенно новые, неожиданные.

Остановился, посмотрел на звездное небо.

В сущности, все совершенно непостижимо, думал он. И моя жизнь, и, к примеру, то, что свет звезд, который я вижу сейчас, добирался сюда на протяжении бесконечных эонов. Единственное, чему я могу придать хоть какой-то смысл, — дело, каким я занимаюсь. Без малого двадцать лет назад мне было сделано предложение, и я без колебаний принял его.

Он зашагал дальше. Правда, быстрее, потому что мысли, роившиеся в голове, взбудоражили его. Отметил, что стал нетерпелив. Они так долго выжидали. И вот теперь близится минута, когда они опустят незримый прицел и увидят гигантскую волну, которая накроет весь земной шар.

Но час еще не пробил. Время еще не пришло. И нетерпение — непозволительная слабость.

Он опять остановился — кругом виллы, сады. Дальше идти не стоит. Сразу после полуночи надо быть в постели.

Он повернул, зашагал обратно. А когда миновал налоговую контору, решил наведаться к банкомату возле универмагов. Ощупал карман, где лежал бумажник. Деньги он снимать не собирался. Хотел взглянуть на выписку из счета, удостовериться, что все обстоит как надо.

Остановившись в круге света перед банкоматом, вытащил синюю банковскую карточку. Женщина с овчаркой уже ушла. По шоссе из Мальмё прогромыхал тяжелогруженый трейлер. Наверно, спешит к парому, идущему в Польшу. Судя по шуму, выхлопная труба требует ремонта.

Он ввел свой ПИН-код, нажал на кнопку «Выписка из счета». Банкомат выплюнул карточку, и он убрал ее в бумажник. Внутри механизма задребезжало, залязгало. Он усмехнулся, даже тихонько фыркнул.

Если б люди знали, подумал он. Если б только знали, что их ждет.

Из прорези выполз белый листок с выпиской. Он поискал в кармане очки и сообразил, что оставил их в пальто, в котором обычно ходил к шлюпочной гавани. На миг нахлынула досада: как же он их забыл!

Шагнул туда, где свет уличного фонаря был ярче всего, сощурясь, всмотрелся в выписку.

Автоматическая выплата, произведенная в пятницу, уже учтена. Как и наличные, снятые со счета накануне. Остаток равнялся 9765 кронам. Все как надо.

Случившееся затем грянуло без предупреждения.

Казалось, его настиг удар конского копыта. Боль была жуткая.

Он рухнул ничком, судорожно скомкав в ладони белую бумажку с цифрами.

Когда голова ударилась о холодный асфальт, он на секунду очнулся.

Последняя мысль была: я ничего не понимаю.

Потом его объяла тьма, нахлынувшая разом со всех сторон.

Только что минула полночь. Настал понедельник, 6 октября 1997 года.

По шоссе снова проехал трейлер, направляясь к ночному парому.

И опять все стихло.

Садясь на истадской Мариягатан в свою машину, комиссар полиции Курт Валландер крепко сердился на себя. Было утро понедельника, 6 октября 1997 года, самое начало девятого. Он выехал из города, не переставая думать о том, почему не ответил отказом. Похороны вызывали у него глубокое и сильное отвращение. И тем не менее сейчас он направлялся именно на похороны. А поскольку имел в запасе достаточно времени, не поехал прямо в Мальмё. Свернул на прибрежную дорогу в сторону Сварте и Треллеборга. По левую руку завиднелось море, паром на пути к гавани.

За семь лет это уже четвертые похороны, думал Валландер. Первым ушел его коллега Рюдберг, умер от рака. А перед тем долго, мучительно хворал. Валландер часто навещал его в больнице, где он в конце концов и угас. Смерть Рюдберга стала для комиссара тяжелым ударом. Ведь не кто иной, как Рюдберг, сделал из него полицейского. Научил задавать нужные вопросы. Помог мало-помалу овладеть сложным искусством — умением читать место преступления. До того, как начал работать вместе с Рюдбергом, он был самым что ни на есть заурядным полицейским. Лишь много позже, уже после смерти коллеги, Валландер понял, что обладает не только упорством и энергией, но и немалым профессиональным мастерством. Он и сейчас нередко вел с Рюдбергом безмолвные беседы, когда предстояло нелегкое расследование и он не знал, на каком направлении сосредоточить поиски. И чуть ли не каждый день сожалел, что Рюдберга нет рядом. Наверно, это сожаление сохранится в нем навсегда.