Чересчур много, чересчур долго,

Когда же Большой Взрыв разнесет его в клочья?

Он уже грядет, он уже грядет.

В тетрадке было последнее стихотворение Джима, «Ледники и новые звезды».

Гори, гори, гори, гори!

Ничто не покажет, как я накален.

Слова — лишь тени; ярость — вот суть.

Дядя Сэм мой огонь прихлопнет,

Дядя Сэм — ползущий ледник,

В нем пять миль высоты, он горы

Состругивает под гребенку.

Ледник хочет, чтоб все было плоско,

Он хочет всякий огонь загасить.

Папа с мамой — ледовые горы,

Идут на меня охладить мой огонь.

Гигантский айсберг Белого дома,

Тролли из ФБР,

Бесы из ЦРУ,

Оборотни-легавые окружают меня.

Морозильник тюрьмы мой огонь заморозит.

Ахав преследует Моби Дика,

<Герой романа Г. Мелвилла «Моби Дик», капитан, преследующий легендарного белого кита. (Примеч. пер.)>

Белого, как здоровенный член,

Ахав срывает маску с Бога,

Он — снаряд, готовый взорваться,

Но он только свечка по сравнению со мной.

Эру за эрой, век за веком

Старый диспетчер Время при деле,

Экспресс «Солнце» знай себе шпарит

К станции под названием Новая,

Взрывает, сжигает, испепеляет,

Усеет Плутон осколками Марса,

Ледник отдаст мой застывший труп,

Ледник, как и все кругом, загорится,

Застывший труп снова вспыхнет огнем.

Праведный огонь не загасишь.

Гори, гори, гори, гори!

Здесь было сказано все, однако не совсем все.

Вот почему кино, живопись и рок — особенно рок — иногда лучше слов.

Они высказывают то, чего нельзя высказать. Лучше, чем слова.

Улица вокруг Джима на миг заколебалась. Стала мерцающей и зыбкой, как мираж в пустыне. Потом остыла и сделалась опять незыблемой. Корнплантер-стрит стала такой же прочной, как пару секунд назад. И такой же убогой. В семи кварталах от Джима над крышами маячили черные гигантские трубы и верхние этажи сталепрокатного завода Хелсгетса. Гиганты были мертвы, ведь из них не валил больше черный вонючий дым. Джим помнил их живыми, хотя это было давным-давно, точно в прошлом веке.

Дешевая заграничная сталь задушила металлургию района. С той поры — так казалось Джиму — и начались несчастья его родителей, а стало быть, и его несчастья. Плавильные печи, извергая на город грязь и отраву, извергали также и благосостояние. А вместе с чистым воздухом пришли бедность, отчаяние, ярость и насилие. Хотя горожане могли теперь рассмотреть дом в двух кварталах от себя, своего будущего они разглядеть не могли и как будто не очень к этому стремились.

Эта улица и весь город были настоящей «Улицей Отчаяния», о которой поет Боб Дилан.

Джим вез по растрескавшемуся тротуару свои грязные, потертые ботинки. Он шел мимо двухэтажных бунгало, построенных сразу после войны. Перед некоторыми из них были палисадники; заборчики кое-где были выкрашены белой краской и не так давно подправлены. Внутри загородок были кое-где красивые газоны. А там, где травы было мало или вовсе не было, стояли на кирпичах старые машины или разобранные мотоциклы.

Утреннее солнце сияло на безоблачном синем небе. Но Джиму давно уже казалось, что свет в Бельмонт-Сити не такой, как везде. Здесь он был особенно резким и в то же время точно песок. Как может солнечный свет в чистой атмосфере напоминать песок? А вот поди ж ты. Джим не помнил, с каких пор ему стало так казаться. Вроде бы с тех, как у него начали расти волосы на лобке. Бздынь! И вот Он, необоримый Он. Бздынь! Он встает и раздувается, как рассерженная кобра, ни с того ни с сего — был бы хоть малейший намек на секс. Что угодно — фильмы, фото, реклама, шальные мысли, возникающие в уме образы — пробуждает Его к жизни, точно колдунья при помощи волшебной палочки. Бздынь! А вот и Он, хочешь красней, хочешь — нет.

Тогда-то дневной свет в Бельмонт-Сити и стал резким и песчаным.

Или нет?

А может, это началось, когда Джима посетило первое «видение». Или когда на нем впервые появились «стигматы» <Психопатическая реакция, при которой у фанатично верующих появляются раны на тех же местах, что у распятого Христа. (Примеч. пер.)>

За полквартала впереди по Корнплантер-стрит Джим увидел своего закадычного дружка, Сэма Вайзака (Ветряка). Сэм стоял у белого штакетника в своем палисаднике. Джим прибавил шагу. Только дед, Рагнар Гримсон, норвежский моряк и механик по локомотивам, да Сэм Вайзак любили Джима по-настоящему. Все они были точно камертоны, настроенные в унисон. Но дед уже пять лет как умер (может, это тогда свет стал резким и песчаным), и теперь только Джим и Сэм звучали на одинаковой частоте.

Сэм был ростом шесть футов и очень тощий. Его худая и заостренная физия могла бы послужить моделью для Койота из мультика «Догонялки». У Сэма был в точности такой же голодный и отчаявшийся вид, но в близко посаженных, темнокарих глазах не наблюдалось, как у Койота, неугасимой искорки надежды. Блестящие черные волосы стояли на голове шапкой, почти как «африканское солнце».

— Какие люди! — закричал Сэм, завидев Джима. Голос у него был пронзительный и плаксивый. Он проделал танцевальную дорожку, сопроводив ее пением первых шести строк из одного стихотворения Джима. Джим считал, что стих хороший, но «Хот Вотер Эскимос» отвергли его как «не совсем рок». Первая строчка в нем — это фраза, которую сибирские шаманы произносят во время магических обрядов, слова, превращающие хаотические силовые линии в могущественные орудия добра или зла.

Целиком песня звучала так:

АТА МАТУМА M'MATA!

Ты в проблемах, как в дерьме?

Зови сибирского шамана.

Он гарантирует результат,

Он поет, как пел в каменном веке:

АТА МАТУМА M'MATA!

Нужны магические предметы,

У Неймана Маркуса их не купишь.

Перо ангела, зуб Дракулы,

Малярия белого мишки,

Сдержанное слово политикана,

Вопль капитана Крюка у писсуара,

Сера из уха доктора Спока,

Зрительский рейтинг феи Динь-Динь,

<Капитан и фея Динь-Динь — персонажи сказки Дж Барри «Питер Пэн» Доктор Спок — персонаж популярного научно-фантастического телесериала «Звездный путь» (Примеч. ред.)>

Сок томатный с резусом минус,

Джека-Потрошителя нежные чувства,

Игольное ушко, где богач застрянет,

Пупки наших предков Адама и Евы,

Виза со штампом самого Сатаны.

Смешай все это, как Бетти Крокер,

Кипящее варево остуди.

Когда остынет и взвоет в голос,

Выпей его, выпей его!

АТА МАТУМА M'MATA!

— Не помогает заклинание, Сэм, — сказал Джим. — Я в полном провале. И злой, как собака, прямо фитиль в заднице.

Миссис Вайзак смотрела на него в окно. Она была большая, с грудями, как у Матушки-Земли — настоящая могучая Мать. Это она заправляла всем в семье, не то что мать Джима. Мистер Вайзак, и сам не слабак, был тенью своей жены. Она повернется — и он повернется. Она скажет — он кивнет.

Миссис Вайзак глядела как-то странно. Может, она хотела бы, чтобы Джим тоже был ее сыном? Ее бы воля — она бы завела по меньшей мере шестерых, целый род, плодоносила бы, как дерево. Но после первого же ребенка, Сэма, ей удалили матку. Мистер Вайзак, будучи в безжалостном настроении, что случалось с ним часто, говорил, что Сэм отравил ей утробу.

А может, она так странно смотрит, потому что думает, что у Сэма друг со странностями? Не всякая мать захочет, чтобы с ее сыном водился мальчик, у которого бывали какие-то видения и появлялись стигматы.

Мать Джима — дело другое. Сначала ей думалось, что Джим — новый святой Франциск, из-за нездешних вещей, которые он видел, и его необъяснимых кровотечений. Но когда Джим подрос, она перестала мечтать о его канонизации. Теперь она спрашивала себя, уж не совокупилась ли она с дьяволом во сне и не от этого ли родился Джим. Вслух она об этом никогда не говорила, зато отец говорил. И Джим был уверен, что отец повторяет ее слова. Правда, папаша и сам мог выдумать. Если он мучил сына не весь день напролет, так только потому, что у него были другие дела. Например, выпивка и игра.