Большой Гром перегнулся через балконные перила. Джефф слетел с лестницы и опустился на колени перед неподвижным телом. Но было уже поздно. Джефф все еще стоял на коленях, спрашивая себя, как же он сообщит эту весть миссис Райфенберг и горько сожалея о трагедии и неизбежном ущербе их делу, когда через подавленную толпу галопом пронесся шериф Миллер и пять его помощников.

— Теперь еще и убийство к прочим преступлениям! — закричал шериф, разобравшись в ситуации. Затем, увидев на балконе фигуру Боутона, ликующе приказал: — Вперед, ребята, наконец-то мы взяли Большого Грома!

Со взведенными курками офицеры ворвались в гостиницу. Боутона они нашли в комнате наверху у камина, он был удручен, его рот был искажен от отчаяния, несколько минут он сопротивлялся аресту, напрягая свои невеликие силы и ругаясь. Шесть мужчин стащили его вниз и взвалили на лошадь.

Джефф беспомощно наблюдал за происходящим. Он ничего не мог сделать для друга, а дальнейшие столкновения с законом могли причинить им только вред. Шериф не обращал на него внимания. У него не было ордера на арест доктора Тернера, которого он хорошо знал, и который нравился ему, и спешил убраться от ошеломленной молчаливой толпы, пока она не представляет угрозы. Он хлестнул по крупу лошадь, на которой был связан Боутон. Затем он и его люди вскочили в седла и погнали свою добычу вниз по дороге к Гудзону.

Джефф помог отнести Билла Райфенберга в дом его матери и сделал что мог для вдовы. Затем полный скорби, вернулся в город.

Большой Гром находился в тюрьме, но власти нервничали. Всю эту ночь с холмов, не прекращаясь, доносились звуки рога. Противники арендной системы рассылали угрозы, обещающие освободить своего вождя силой. Они спалят дотла город. Была мобилизована легкая кавалерия Гудзона, из Олбани на помощь пришло городское ополчение. Наконец, когда паника дошла до предела, было отправленно послание в Нью-Йорк, и на рейсовых судах к Гудзону подошла германо-американская кавалерия из войск капитана Крэка.

Джефф стоял на ступенях своего дома и наблюдал, как лихие кавалеристы гарцевали от пристани вдоль Фронт-стрит к Уоррену. Впереди шел духовой оркестр, чей военный шум создавал красноречивый аккомпанемент великолепию золотых эполет и тесьмы, металлических касок с белым плюмажем и золоченых орлов, болтающимся ножнам и сияющим кожаным сапогам.

И все это, чтобы расправиться с горсткой фермеров в ночных рубашках и одним несчастным заключенным. Джефф устало отвернулся и вошел в свою операционную. Он рухнул в кресло и спрятал лицо в ладонях.

Райла, седая цветная старуха, ухаживающая за ним, волоча ноги вошла в комнату и поставила у его локтя кружку с подогретым пивом.

— Выпейте, масса, — сказала она. — Это маломало подбодрит вас.

— Что бы я делал без тебя? — заметил Джефф.

— Что-то вы делали до меня, но я не против, чтоб вы старались, — объявила старуха, качая головой в тюрбане, она была беглой рабыней с плантации в Джорджии, которой три года назад удалось добраться до особой станции подпольной железной дороги, ведущей в Канаду, где она свалилась от воспаления легких. Джефф вылечил ее, и с тех пор она была сильно к нему привязана.

— Теперь вы перестали размышлять об этих бедных фермерах, — добавила она, похлопывая его по плечу. — Но когда-нибудь придет время свободы, как оно придет и для негров. Никто никогда не увидит, как человек страдает из-за людских несчастий. И хватит, сейчас же.

Джефф осушил свою кружку и отсутствующе улыбнулся. Он привык к ее ласковой ругани. Нет, время еще не пришло, размышлял он. Когда-нибудь фермеры действительно победят, но это будет достигнуто не бунтами и насилием. Мы боремся за демократию и должны пользоваться демократическими, методами. Наш путь — это выборы. Мы изберем на пост губернатора справедливого и честного человека.

Джефф встал, надевая шляпу и пальто, и вышел из дома, направляясь в тюрьму, где собирался, как мог, утешить своего друга. Пробираясь по шумным улицам, где на каждом шагу толпились люди в яркой форме, он думал о Николасе Ван Рине. Этот человек станет еще высокомернее, чем сейчас. «Черт бы его побрал», пробормотал Джефф. И он вторично ощутил бессильный гнев.

Ливингстоны и Ван Рансселиры в конце концов осознали, что идет война против арендной системы. Их самодовольство было поколеблено, они даже были напуганы. Но не Николас, вросший в свое превосходство, убежденный что ничто не в силах изменить мир, который он унаследовал, или угрожать его господству.

Полагаю, этот человек действительно опасен, размышлял Джефф. Помоги Господь тому, кто встанет у него на пути, если вообще найдется человек способный пробить его броню.

Затем он подумал о Миранде.. Восторженная дурочка! Упрямо цепляется за атмосферу порочной роскоши, притворяется, будто она аристократка, открыто поклоняется этому темному, непредсказуемому хозяину Драгонвика. Ее крылышки будут сильно опалены, прежде чем она вернется в родной дом. Все, что нужно ее гладеньким, беленьким ручкам, которые она так явно бережет, это честная работа и простой честный муж, который выбьет из нее всю дурь и даст ей полный дом детишек. Она достаточно здорова, хотя ей бы не помешало набрать мяса на свои кости, с раздражением думал Джефф.

В обычаях Ван Ринов было закрывать Драгонвик после нового года и переправляться вместе со слугами в Нью-Йорк, в городское имение. Но в этот раз Николас наложил вето на эти планы.

— Но почему? — обиженно спросила Джоанна. — Зимой здесь довольно скучно, и я не понимаю, зачем владеть городским домом, если мы не можем им пользоваться. К тому же, я хочу пойти в театр.

Был уже вечер и все сидели в Красной комнате. Джоанна, решив с пользой для себя использовать мастерство Миранды в обращении с иголкой, свалила на нее ворох новых салфеток для вышивания. Девушка сидела, рукодельничая, в дальнем углу у клавесина на маленьком прямом стуле, который постепенно в соответствии с неписаным правилом стал ее законным местом. Кэтрин уже была в постели. Этот вечер отличался от многих предыдущих вечеров, которые Николас проводил с ним, когда Джоанна зевала, читала что-то в журнале, вновь зевала, пока часы из золоченой бронзы не отсчитывали время отправляться спать.

— Эту зиму я предпочитаю оставаться в Драгонвике, любовь моя, — повторил Николас. — Если вам нужны новые наряды, вы можете послать за ними в город.

Крупное лицо Джоанны сморщилось и она облизнула губы.

— Но почему, Николас? У меня было так много планов.

Он встал с кресла, обошел большой стол и с легкой улыбкой поглядел на жену. Ее ноги в красных шлепанцах, которыми она выбивала какую-то раздражающую дробь по скамеечке для ног, постепенно перестали двигаться.

— Не может же быть, что это все из-за волнений. Вы сами говорили, что все кончено, раз Боутон в тюрьме, — настаивала она, но ее голос становился все тише. — И зимой здесь нехорошо. Я могу простудиться.

Николас сделал еле заметное движение рукой.

— Это было бы очень прискорбно, моя дорогая. Вы должны принять меры предосторожности. Но мы останемся в Драгонвике.

Джоанна заерзала в кресле. Под пристальным взглядом мужа она опустила глаза. На мгновение Миранде стало жаль ее чувство, которое сразу же растворилось в облегчении. Результатом их переезда в город было бы то, что ее обязательно отправили бы назад в Гринвич. Вряд ли они включили бы Миранду в свою нью-йоркскую жизнь.

И все же, почему я не хочу ехать домой? — страстно думала она. Что удерживает меня здесь? Она подняла голову и посмотрела на Николаса. Мягкий свет свечей отбрасывал тень на красные обои стен. Николас господствовал в комнате, как господствовал над обеими женщинами. Словно почувствовав ее взгляд, он повернул голову и взглянул на Миранду.

И вновь девушка ощутила слабое потрясение, от того, что на темном лице сияли такие светлые ярко-голубые глаза. Должно быть именно эта неправильность создавала эффект отчужденности, закрытых окон, за которыми нельзя было увидеть признаков жизни. По спине пробежал холод, но одновременно и очаровательное влечение, до того сильное, что если бы он протянул к ней руку, она бросилась бы к нему, совершенно позабыв о Джоанне и обо всех приличиях.