- Могли бы и не торопиться, - бросил я вызвавшую у них удивление реплику.

- Как "не торопиться"? Материал - в номер!..

Реплика же была не случайной. О Ржевско-Сычевской операции до сих пор ни слова. Ставка решила ничего о ней не публиковать до ее завершения. А. Карпов написал статью "Бои за Ржевский плацдарм". Сурков сочинил стихи еще на фронте и в пути. Сдал свои снимки Кнорринг. И лишь сегодня все это напечатано.

А у Симонова дело не клеилось. Он зашел ко мне на второй день и сказал, что очень туго идет его очерк. Гитлеровцев много наколочено, но и наши потери велики. О главной задаче операции - предотвратить переброску немецких резервов на Юг - все равно не напечатать... Словом, договорились, что он напишет о своих впечатлениях на дорогах войны, в освобожденных селах и городах.

Через день очерк уже был у меня. В очерке, конечно, есть строки, посвященные разгрому немецких дивизий. Но Симонов описал главным образом картину разрушений, разорения, смерти в деревнях и городах, где и печных труб не осталось. А для того чтобы рассказать то, что он увидел в старом уездном городке Погорелое Городище, достаточно было одной только фразы: "Сейчас он, к сожалению, оправдывает свое название".

В память писателя врезался такой эпизод:

"Мы стоим на краю города, около разрушенных домов, среди пепелищ и развалин. Вдруг женщина, рассказывавшая мне о своей страшной жизни за эти семь месяцев, поднимает голову и смотрит вдаль. Долго, упорно смотрит. Я тоже смотрю туда и не вижу ничего особенного: вечернее небо с мягким, красноватым закатом, зеленые луга и темные перелески, как будто обведенные карандашом, - так резко отделены они от вечернего неба. Но женщина смотрит туда долго, долго. И вдруг, без всякой связи с тем, что она рассказывала, говорит очень тихо:

- Как красиво...

И я вдруг понимаю, что она после всех этих семи месяцев впервые заметила эту знакомую русскую природу. Она семь месяцев не глядела в небо, не замечала закатов, рассвета, лугов, перелесков, зеленых ветвей. Она только страдала и ждала. У ее души было отнято чувство родины, чувство своей земли. И вдруг мы вернулись, и она посмотрела и увидела опять небо, землю, и невольно сказала:

- Как красиво..."

Не это ли навеяло Симонову название очерка "Земля моя!"?

Укором нашим воинам звучит такой эпизод. В одной только что освобожденной деревне встретил писатель худого, почерневшего от горя старика. "Сейчас, - писал Симонов, - я вижу его наяву. Вот он стоит передо мной, опираясь на суковатую палку. Он смотрит на меня и, подняв дрожащую голову, говорит:

- Кабы на месяц раньше...

Он повторяет несколько раз эту фразу, И я понимаю, что нет на земле более горьких слов, чем эти. Если бы на месяц раньше, не умерла бы с голоду его старуха Прасковья Ильинична и не расстреляли бы 25 дней назад его дочь Наталью, которая пошла без пропуска в соседнюю деревню достать отрубей для умирающей с голоду матери. И он повторяет, без конца повторяет: "Кабы на месяц раньше..."

Читая очерк Симонова, я сказал ему, чтобы он как-то связал события на Ржевском плацдарме с событиями на Юге:

- Но не прямолинейно. А как - сам подумай.

И вот появились в его очерке строки, которые не могли не тронуть сердце каждого воина, кто ведет бой там, на Северном Кавказе и под Сталинградом:

"День проходил в кровавых схватках. Землю, которую ты раз отдал, приходится брать обратно ценою жертв, смерти и крови... Это расплата за отступление".

Заканчивался очерк Симонова проникновенно поэтической зарисовкой, в которую автор вложил символический смысл:

"Я выхожу на поле за деревню. За околицей, в укрытиях, стоят изуродованные длинноствольные немецкие пушки. Они стоят, задрав в небо искалеченные стволы, они никогда больше не выстрелят - эти, что стоят здесь. А рядом в борозде лежит плуг, он прошел одну борозду и не мог закончить вторую, - не знаю почему. Может быть, был убит пахарь, может быть, он бросил свою пахоту, когда пришли немцы, и ушел в леса. Плуг лежит давно, он заржавел, комья земли ссохлись с прошлого года. Но немецкая пушка, которая рядом с ним, уже не будет стрелять, а этот русский плуг еще допашет свою борозду. И ржавчина постепенно сойдет с него от прикосновения к черной животворящей земле. И пахарь найдется. А если он будет убит, за плуг станет его сын".

И это тоже объясняет, почему Симонов назвал свой очерк "Земля моя!"

* * *

Надо еще сказать о снимках Кнорринга. Их напечатано шесть. Прежде всего - панорама разгромленных и сожженных немецких танков. Затем снимок 12-летней девочки Нины с биркой на шее за номером 195. Немцы заставили ее, как и все население деревни, носить такие дощечки. Еще три снимка сожженные села и жители, рыдающие у могилы замученных немцами односельчан и родственников. И наконец, фото переднего края противника после бомбежки нашей авиации. Кнорринг остался верен себе. И на этот раз он упросил летчиков, они посадили его в самолет, и с воздуха он и сделал этот панорамный снимок...

* * *

Сегодня получено много примечательных документов. Приказ наркома обороны о преобразовании 17-го казачьего кавалерийского корпуса, всех его дивизий и отдельных частей в гвардейские. Указ о награждении орденами Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды командира корпуса, командиров дивизий и целой группы командиров и политработников. Постановление Совнаркома о присвоении Кириченко звания генерал-лейтенанта, а всем трем командирам его дивизии - С. И. Горшкову, Б. С. Миллерову и И. В. Тутаринову - звания генерал-майора. Кроме того, сообщение спецкора о награждении Военным советом фронта 555 казаков орденами и медалями!

Не трудно себе представить, какая радость царила среди казаков! Радовались и мы, ведь это герои наших корреспонденции, очерков, передовиц!

Появился новый район боев на Юге - Моздок. Еще более реальной стала угроза Грозному, да и самому Кавказу.

В связи с тем, что в сражение вступили войска Закавказского фронта, на Юг вернулся Петр Павленко. Выехали туда Зигмунд Хирен и фоторепортер Федор Левшин. Хирен, один из самых оперативных корреспондентов, прислал подряд три очерка. Один из них - "Над Кавказским хребтом" - рассказывает о фронтовых буднях летчиков, сражающихся в непривычных и крайне трудных условиях:

"Всюду чернеют горы. Над ними вечно клубится дым, над ними вечные туманы. Летать приходится в облаках и над облаками, пробивая облачность перед заходом на цель. Даже аэродром и тот со всех сторон окружен горами. Взлет и посадка во много раз усложнились. Штурмовку и бомбометание приходится производить с больших высот. На таких высотах ИЛы никогда не работали. С двух сторон скалы. Часто снижение вовсе невозможно. Движение воздуха в ущельях настолько быстрое, что самолет засасывает. Малейший просчет - и самолет врежется в горы. И все же наши летчики работают так же спокойно и уверенно, как и над ровной местностью. Жарко, очень жарко. Напряжение большое, одолевают головные боли. Болтанка. Ко всему этому привыкли, об этом не принято говорить".

Много добрых слов в очерке о командире штурмового полка майоре Смирнове. Меньше чем за год он награжден тремя орденами Красного Знамени. Корреспондент увидел в штабе полка телеграмму командира казачьего корпуса генерала Кириченко. Комкор благодарит штурмовиков за боевую помощь корпусу: летчики сожгли танковую колонну врага, за которой скрывался пехотный полк. Надо ли большее свидетельство доблести летчиков!

Другой очерк Хирена, опубликованный в сегодняшнем номере газеты, называется "В горах Северного Кавказа". Это уже о том, как сражается наша пехота в тех же горных условиях. Главный герой повествования - младший лейтенант Чибисов. Вместе с тремя красноармейцами он остался в селении, когда немцы его уже захватили. Получив задание взорвать мост, они не ушли из селения, пока не выполнили приказ. И сделали они это чуть ли не на глазах противника! А потом выбрались к своим. Третий очерк корреспондент посвятил опыту боевых действий в горах.