Драконью невесту вернули в её повозку, к старухе рабыне из Пустоши, и предводитель удовлетворённо кивнул Совьон. Молодая женщина задумчиво сжимала и разжимала ладонь, а её вороной конь фыркал и опускал тяжёлые копыта на тонкие, местами пожелтевшие травинки и затвердевшую землю.

— Кто она такая?

— Дочь Вельша с Мглистого полога, — Тойву, подбоченясь, смотрел вдаль. Тем временем Оркки отстал от него, чтобы ехать вровень со своими людьми, и Совьон воспользовалась случаем.

— Что за Вельш?

— Пастух, женившийся на дочке мельника. Он сильно задолжал кому-то в Черногороде — его сыновья приехали расплачиваться и взяли Рацлаву с собой.

Придерживая поводья одной рукой, Совьон погладила клюв беспокойно трепыхнувшегося ворона.

— Зачем её увезли так далеко от дома? Она же слепа.

— Слепа, — согласился Тойву. — Говорят, она сильно заболела, ещё в младенчестве, и потеряла зрение. А дело было в голодную зиму. — На этих словах Совьон прикрыла глаза. — Мать отнесла её в лес, и — нет, не спрашивай меня, почему она выжила. Никто не знает. Девки при княгине щебечут, что к порогу её принесли волки. А Оркки настаивает, что не выдержал кто-то из её семьи.

— Ты не ответил на вопрос, — оправившись, спокойно заметила Совьон. — Зачем братья привезли её в Черногород?

Мужчина вздохнул и запустил пальцы в гнедую конскую гриву.

— Тот купец, которому задолжал пастух с Мглистого полога… Пошли слухи. О том, что в его доме живет девушка и из её свирели песнь льётся, как из соловьиного горла.

— Купец простил Вельшу долг?

— Доплатил, и Рацлава осталась жить у него.

Совьон вскинула широкую рассечённую бровь, хотя и не выглядела слишком удивлённой.

— Её братья были рады.

— О да, — Тойву похлопал коня по шее. — Ведь они этого и добивались. Позже наш старый, закалённый в боях воевода пустил слезу, слушая её. И я тоже её слышал — за ночь до того, как девушка вошла в Божий терем.

Совьон выжидающе смотрела на него, и предводитель невесело рассмеялся.

— Я, — Тойву облизнул губы, — остался разочарован. Красиво, но не настолько, чтобы сойти с ума. Уверен, в одном только Черногородском княжестве можно найти сотню куда более искусных пастушков. — Он криво улыбнулся и продолжил вкрадчивым полушёпотом: — Так скажи мне, Совьон, кого мы везём Сармату? Одарённую деву или ведьму?

Повисло молчание, и наконец Совьон покачала головой.

— Я не знаю, — ответила она. — Я не знаю… Драконья невеста не ведьма и, похоже, не слишком одарена, но…

Новое молчание нарушал лишь скрип мёрзлой почвы под копытами и колёсами, разговоры людей за спиной.

— Ладно, — Тойву уверенно повёл плечами. — Кем бы она ни была, к зиме она окажется в чертогах Сармата, и пусть боги решают её судьбу.

— Пусть боги решают, — согласилась Совьон и вскинула лицо к небу.

Белёсый луч солнца мазнул её по синему полумесяцу на скуле.

========== Песня перевала II ==========

Рацлава сидела в повозке, когда её пальцы снова начали кровоточить. Прежде чем девушка поняла это, она испачкала платье на коленях — багряные, княжьего цвета капли растеклись по витиеватому узору, вышитому серебряными нитями, хотя Рацлава не видела ни багрянца, ни серебра. Раньше её одежды часто были в крови, и сёстры говорили, что даже на выстиранных юбках и рукавах оставались побледневшие алые пятна.

— Матушка, — она провела рукой над бровями, будто пыталась скинуть невидимую пелену. — Пожалуйста, помоги мне.

Старуха делила с ней повозку и обязывалась исполнять любую её прихоть. Жилистая, желтокожая, как и многие жители Пустоши, Хавтора дочь Ошуна прятала голову под шерстяным шафранным покрывалом и заплетала седые и жёсткие, словно проволока, волосы в два пучка на затылке. Её сухие руки покрывали веточки красных татуировок, а шею окольцовывал широкий рабский ошейник.

— Вих шарлоо, — промурлыкала она, поглаживая пальцы Рацлавы. — Я позабочусь о тебе.

Любая красавица ужаснулась бы, если бы только увидела ладони драконьей невесты. На них не было ни следа трудовых мозолей, но кипенно-белая кожа плохо переносила мороз, краснела и лопалась, застывая на костяшках розоватой коркой. К тому же, по пальцам тянулись неизвестно откуда взявшиеся шрамы, и плохо заживали борозды ран, тонких, будто оставленных лезвием ножа. Они схватывались новой кожицей и тут же открывались снова.

— Халь фаргальд, — покачала головой Хавтора, перевязывая пальцы тканёвыми лоскутками. — Кто порезал тебя, ширь а Сарамат?

Старуху не трогало ни то, что её подопечная ничего не видела, ни то, что она принадлежала к народам Княжьих гор — их в степной низине считали захватчиками. Рацлаву назвали невестой Сармата-дракона, и за это Хавтора была готова целовать её искалеченные руки и исполнять любой приказ.

— Меня никто не резал, — покачала головой Рацлава.

Отпустив ладони, Хавтора дотронулась до красно-розовой коросты у неё на лице и шее.

— Это от холода, верно, ширь а Сарамат? Ну ничего, ничего… Дыхание твоего господина жарче пламени подгорных плавилен. Он согреет тебя, — старуха тихо засмеялась. — Сколько тебе лет? Шестнадцать? Семнадцать?

— Девятнадцать.

— Ты засиделась в девушках, — жёлтые пальцы потрепали круглую белую щёку Рацлавы. — Но теперь ты станешь хозяйкой Гудуш-горы, Матерь-горы по-вашему, и все подземные народы будут кланяться тебе и рассыпать перед тобой невиданные богатства, — она устроилась на подушках напротив девушки и, скрестив ноги в коричневых шароварах, подперла подбородок кулаком. — Возможно, ты даже встретишь Чхве, искуснейшего кузнеца, который ростом в полчеловека. Что он выкует для тебя? Ожерелье из огней чрева горы? Корону из обломков великанских пальцев?

— Глаза, — обронила Рацлава, и свет, просочившийся в окно повозки, тускло сверкнул на её молочных бельмах.

Не успело зайти солнце, как случилась первая неприятность. Мерно покачивающаяся телега драконьей невесты и её рабыни подпрыгнула, противно заскрипела и накренилась — камень, прокатившийся под ногами лошади, попал в колесо. От неожиданности Рацлава не смогла удержаться, и её резко повело в сторону. Ударившись о стену повозки, девушка разбила себе подбородок.

— Нарьян, пёсий ты сын! — взревел где-то обычно сдержанный Оркки Лис, и из его рта полился поток отборной черногородской брани. — Тойву, всыпь этому вымеску тридцать плетей, и раз он не может усидеть на вожжах, то пусть идёт пешком!

— Хая адук, — зашептала Хавтора, обнимая Рацлаву за шею. — Жинго-ка, ширь а Сарамат?

Рацлава понимала, что всё — дорогие одежды и забота старухи с Пустоши — досталось не именно ей, а случайной девушке, отданной Сармату на растерзание. Но она не раздражалась и не дерзила, аккуратно носила платья и украшения и вежливо говорила с Хавторой — но только не в этот раз. Не успев вытереть кровь с подбородка, Рацлава грубо отпихнула кинувшуюся к ней рабыню.

— Прочь, — зашипела она, и её полное лицо сделалось страшным.

Она судорожно захлопала себя по горлу, как будто ей не хватало воздуха, и дрожащими, перетянутыми лоскутками пальцами подцепила кожаный шнурок. Спустилась по нему вниз и с невероятной осторожностью ощупала подвешенную на нём длинную свирель.

— Слава богам, — слабо выдохнула Рацлава.

В повозку заглянула женщина.

— Как ты, Раслейв? — весело спросила она с акцентом не жителей Пустошей, но воинов высокогорий. — Не слишком испугаться?

На Рацлаве лица не было. Она сжала в кулаке кожаный шнурок, и только тогда к ней начала возвращаться краска. С ней бы ничего не случилось от удара и крепких объятий рабыни, а свирель могла переломиться напополам.

— Всё обошлось, — Рацлава повернулась к окну, — спасибо. Кто ты?

— Меня звать Та Ёхо, — улыбнулась молодая женщина с широким скуластым лицом, узкими глазами и приплюснутым носом. Кожа у Та Ёхо была смуглая, но коричневая, а не жёлтая, как у Хавторы. Испокон веков её народ жил на смертельной высоте, почти под самым солнцем, где загар приставал быстро. Та Ёхо носила подбитые мехом куртку и штаны, ездила на крепкой, но до того маленькой мохнатой лошадке, что она напоминала помесь кобылы с пони. И если бы Рацлава могла видеть, то очень бы удивилась, что Та Ёхо сидела без седла, а её лошадь не имела удил.