Все приемы гоголевского проповеднического стиля комически преувеличены. В "Завещании "Гоголь писал: "Завещаю не ставить надо мной никакого памятника ". Фома восклицает: "Не ставьте мне монумента! Не ставьте мне его! Не надо мне монументов! В сердцах своих воздвигните мне монумент, а более ничего не надо! "
Гоголь думал своею проповедью спасти Россию, мечтал об аскетическом подвиге, о монашеской келье. Фоме Фомичу тоже предстоит подвиг: "написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. А когда уже затрещит вся Россия, то он. Фома, пренебрегая славою, пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества ".
В "Переписке с друзьями "возвышенный пафос сочетался с самыми низменными выражениями: встречались, например, подобные фразы: "Только в глупой светской башке могла образоваться такая глупая мысль ". Проповедь Фомы в том же смешанном стиле; он заявляет: "Только в глупой светской башке могла зародиться потребность таких бессмысленных приличий ".
Фома Опискин, действительно, "огромный типический характер ". Бессмертная фигура русского Тартюфа навсегда вошла в нашу литературу, но тяжело думать, что для создания ее, автор решился так несправедливо унизить своего учителя Гоголя. Издеваясь над его человеческими слабостями и погрешностями стиля, он не оценил громадного духовного и общественного значения "Переписки с друзьями ". Между тем, Достоевский был обязан Гоголю не только техникой своего словесного–искусства, но и основанием религиозного мировоззрения. Мысли Гоголя о роли христианского искусства, об устроении общества на почве церковной соборности и о преображении мира путем внутреннего просветления человека были целиком усвоены Достоевским.
Другой "огромный характер ", о котором говорит автор, остался в состоянии туманности. Полковник Егор Ильич Ростанев не — "характер ", а только набросок "характера ". Да окончательного воплощения этого замысла должир было пройти еще много лет.
Ростанев — богатырь: "высокий и стройный с румяными щеками, с белыми, как слоновая кость зубами, с длинным темно–русым усом, с голосом громким, звонким и с откровенным раскатистым смехом ". Это человек утонченной деликатности, благородный и мужественный; доброта его не знает пределов. Всех людей он считает ангелами и готов все отдать, лишь бы "все были довольны и счастливы ". Его горячее и чистое сердце живет восторгом. Когда племянник излагает ему свои гуманные идеи ( "в самом падшем создании могут еще сохраниться высочайшие человеческие чувства ") и в заключение читает стихи Некрасова:
"Когда из мрака заблужденья "..
дядя приходит в экстаз. "Друг мой, друг мой, сказал он растроганный, ты совершенно понимаешь меня… Так, так! Господи, почему это зол человек? Почему я так часто бываю зол, когда так хорошо, так прекрасно быть добрым! "Восторженный монолог дяди о красоте природы напоминает "гимн "Дмитрия Карамазова. "Но, посмотри, однако же, говорит Ростанев, какое здесь славное место! Какая природа' Какая картина! Экое дерево, посмотри: в обхват человеческий. Какой сок, какие листья! Какое солнце! Как после грозы‑то все повеселело, обмылось! Ведь подумать, что и деревья понимают, тоже что нибудь про себя чувствуют и наслаждаются жизнью… Дивный, дивный Творец! "
Вспоминаются письма Достоевского к брату из Петропавловской крепости: 17 деревьев в тюремном дворике, тоска по зеленым листьям, восклицание: «on voit le soleil». Все экстазы его героев связаны с этими природными знаками.
В фигуре смиренного и чистого сердцем Ростанева можно видеть первую попытку автора изобразить "положительно прекрасного человека ". Она не удалась: дядя вышел слишком безхарактерным и безличным человеком. Но в его душе уже загорелся "космический восторг "Дмитрия Карамазова. Еще и другая нить протягивается от "Села Степанчикова "к * Братьям Карамазовым ". Она связывает лакея Видоплясова с лакеем Омердяковым. Одна из самых зловещих и трагических фигур в мире Достоевского при первом своем воплощении носит характер комический. Но странно — даже и в этом шутовском обличии, она не смешит. "Видоплясов был еще молодой человек, для лакея одетый прекрасно, не хуже иного губернского франта… Лицом он был бледен и даже зеленоват; нос имел большой с горбинкой, тонкий, необыкновенно белый, как будто фарфоровый. Улыбка на тонких губах его выражала какую‑то грусть, и однако же, деликатную грусть. Глаза большие, выпученные и как будто стеклянные, смотрели необыкновенно тупо и однако же, все таки, просвечивалась в них деликатность. Тонкие, мягкие ушки были заложены из деликатности ватой. Длинные белобрысые и жидкие волосы его были завиты в кудри и напомажены. Ручки его были беленькие, чистенькие, вымытые чуть ли не в розовой воде. Роста он был небольшого, дряблый и хилый, «и на ходу как‑то особенно приседал ". Он, как и Смердяков, жил в Москве, презирает деревню, пишет стихи, "Вопли Видоплясова ", нахватался идеек. "Все отличительные люди говорили, заявляет он, что я совсем на иностранца похож, преимущественно чертами лица ". Культуру он воспринимает по лакейски,, как "дединам ность "и щегольство, сходит с ума от чувства собственного достоинства и желает переменить свою фамилию на более изящную, вроде: Олеандров, Тюльпанов, Эссбукетов. Герои Достоевского характеризуются прежде всего речью; все незабываемые интонации резонера Смердякова уже даны в "лакейской речи "Видоплясова. "Неосновательная фамилия–с, рассуждает тот. Так–с.
Изображает собой всякую гнусность–с. Это подлинно–с, что через родителя моего, я, таким образом, пошел на веки страдать–с, так как суждено мне моим именем многие насмешки принять и многие горести произойти… "
Видоплясов благоговеет перед "философом "Фомой Фомичем. Помещик Бахчеев говорит племяннику Ростанева: "А только он (Фома) у дядюшки вашего лакея Видоплясова чуть не в безумие ввел, ученый то твой! Ума решился Видоплясов‑то из‑за Фомы Фомича ". Так намечаются будущие отношения между лакеем Смердяковым и "ученым братом ", "философом "Иваном Карамазовым. Отметим, наконец, в "Селе Степанчикове "один, брошенный мимоходом намек на драматическую ситуацию, из которой в "Братьях Карамазовых "выростает большая сцена свидания двух соперниц — Грушеньки и Катерины Ивановны. В ней идиллия примирения заканчивается разрывом после того, как Грушенька просит "ручку барышни "… и не целует ее. В "Селе Степанчикове "бедный чиновник и добровольный шут Ежевикин, при знакомстве с племянником Ростанева, тоже просит "ручку ". "Раздался смех… я было отдернул руку, этого только, кажется, и ждал старикашка. "Да ведь я только пожать ее у вас просил, батюшка; если только позволите, а не поцеловать. А вы уж думали, что поцеловать? Нет, отец родной, покамест еще только пожать… А вы меня уважайте: я еще не такой подлец, как вы думаете "[115].
Среди гостей, собравшихся в усадьбе Ростанева, "всех более выдавалась на вид одна престранная дама, одетая пышно и чрезвычайно юношественно, хотя она была далеко не молодая, по крайней мере, лет тридцати ". Старая дева Татьяна Ивановна, прожившая всю жизнь у "благодетельниц "и испившая до дна чашу унижений, получила большое наследство и помешана на женихах. Кроткая, мечтательная, великодушная "дурочка ", ждет своего суженого; он — "идеал красоты ", "всевозможное совершенство ", художник, поэт или генеральский сын.
"Лицо у нее было очень худое, бледное и высохшее, но чрезвычайно одушевленное. Яркая краска поминутно появлялась на ее бледных щеках, почти при каждом ее движении… Мне, впрочем, понравились ее глаза, голубые и кроткие, и хотя около этих глаз уже виднелись морщинки, но взгляд их был так простодушен, так весел и добр, что как‑то особенно приятно было встречаться с ним ".
