Однако понять все это Юрий мог – ведь ему было уже тринадцать лет. А Шарик этого не понимал – ему шел всего третий год. И потом, он был собакой. Поэтому он беспомощно шевелил своей огромной головой и косил глазами по сторонам.

Но Шарик не знал, что все его мысли – хочет он того или не хочет – все равно усиливаются и передаются. И каждый может их услышать. Поэтому все услышали, что думает Шарик:

– Странно… если бы я сам знал, что со мной случилось. Есть хочу. И кто это говорит? Как хочется есть – кажется, все бы съел, даже кошку. И голос какой-то незнакомый. Как все болит, и особенно левая задняя лапа! Она, наверно, затекла и теперь зудит. Как хочется есть и пить! Пить даже больше, чем есть.

Он еще долго рассуждал, пытаясь понять, что же с ним происходит. Но космонавты уже поняли главное: Шарик совершенно незаметно, или, как говорили на Голубой земле, втихаря, разросся до таких размеров, что его тело уже не вмещалось в кухне. Тело все росло, а кухня оставалась прежней, и кости Шарика упирались в стены. Шарик не мог развернуться, чтобы напиться или поесть. Он стал пленником и жертвой собственного обжорства, того еще неизвестного космонавтам недомогания, которое привело космическую собаку на край гибели.

Он, пожалуй, этого еще не понимал. А космонавты поняли. Если его не освободить, то Шарик так разрастется в тесной кухне, что задушит сам себя.

– Нужно что-то делать! – взмолился Юра.

– Что делать? – мрачно вмешался Квач. – Придется расширять стены.

– А… а разве это возможно? – удивился Бойцов.

– Все возможно, – опять буркнул Квач. – Но это и неудобно, и… может быть, даже опасно.

– Ты думаешь, что кухонное и синтезирующее биохимическое оборудование придется опускать к двигателям? – деловито осведомился Миро.

– А куда еще?

– Да, но там необходима дополнительная радиоактивная защита.

– Вот в том-то и дело, – причмокнул Квач.

Голубые космонавты задумались. Юрий мог только гадать, как они собираются решать, хотя он понимал, что раз на корабле установлены атомные или ядерные двигатели, значит, они могут выделять вредные излучения. Если облучения попадут на продукты или их полуфабрикаты, они станут непригодными для питания. А если учесть, что с продуктами и так дело швах, то…

И тогда, впрочем, как всегда в трудные моменты, прозвучали мысли Зета:

– А зачем нам нужно опускать кухню к двигателям?

– А куда же ты ее денешь?

– Давайте потеснимся сами – это и проще и безопасней.

Решение и в самом деле было таким предельно простым, что все переглянулись. Обо всем думали космонавты, но вот только Зет сумел подумать правильно. Почему? Наверное, потому, что он всегда умел думать не столько о себе, сколько о других. Больше того, думая о других, он всегда был готов поступиться собственными удобствами. И хотя, как заметил Юрий, все космонавты отличались этим качеством, но Зет почему-то всегда делал это первым.

– Решено! – согласился Миро. – Тэн, начинай перестройку.

Тэн, кряхтя, поднялся с кресла и подошел к стене. Он долго присматривался к ритму мигающих и блуждающих огоньков, потом быстро и решительно начал нажимать на какие-то одному ему заметные кнопки.

– Что он делает? – тихонько, чтобы никому не помешать, спросил Юрий.

Но он забыл, что теперь все, что он говорил, все, что думал, слышали все остальные. Поэтому все обернулись и посмотрели на него. Даже Шарик с экрана посмотрел на своего старшего товарища.

– Н-ну как тебе объяснить… – пожевал губами Миро, но сейчас же оживился: – Впрочем, ты кое-что знаешь и умеешь схватывать самую суть. Ну а всех деталей и подробностей мы, наверное, тоже еще не знаем. Не проходили…

Все засмеялись, и даже Шарик, кажется, улыбнулся.

– Так вот, как ты знаешь, всякий материал составлен из молекул. А молекулы – из атомов. Чем крепче связь между атомами, тем крепче и материал. Так вот, у нас на корабле все сделано так, что мы можем ослаблять или, наоборот, усиливать связь атомов и, значит, молекул между собой. Как только Тэн настроит систему, начнется ослабление внутримолекулярной связи. Те стены, где будет ослаблена эта связь, станут текучими и переместятся туда, куда нам хочется. Вот и все.

– Так, значит, вы и мебель так делаете?

– Конечно! Ослабляем связь между атомами и молекулами материала и заставляем принять их форму кресла, или дивана, или кружки с водой. – Миро быстро поправился: – Конечно, не мы лично, а наши роботы. Это настолько сложно, что ты даже себе не представляешь. Мы даем им команды, а они уже рассчитывают, насколько нужно расслабить связи, чтобы сделать тот или иной предмет. Сейчас Тэн передает такие команды.

– И это можно сделать в любом месте корабля?

– Конечно! В каждом отсеке есть места, где сходятся кнопки управления роботами. А когда нас нет на корабле, или когда мы спим, или просто недосмотрим, например, если какой-нибудь невероятный метеорит врежется в корабль, роботы сами сделают необходимые расчеты и перестановки. Залатают пробоину.

– Точно! – прошептал Юрий, вспоминая, как его вышвыривали из корабля неумолимые роботы. – Точно!

– Значит, понял?

– Факт, – решительно ответил Юрий и уже не так уверенно подтвердил: – Факт.

Стены, которые были ближе к входу в ведущий на кухню коридор, начали медленно надвигаться и как бы суживаться. Все центральное помещение неумолимо уменьшалось.

Юрию вдруг показалось, что медленное, неотвратимое снижение потолка, наступление стен никогда не прекратится, что они раздавят космонавтов. Он уже начинал привыкать к тому, что его мысли могут быть услышаны другими, и поэтому усилием воли заставлял себя не пугаться. Но подумать о том, что должен делать в подобном случае настоящий мужчина, он не успел. Потолок и стены все надвигались, и Юрий наконец спросил:

– А куда же девается лишний материал?

– Какой это лишний? – не понял Миро.

– Ну вот… всего же становится меньше.

– Ах этот… Уплотняется. Переходит в запас – это же наше атомное горючее. Вот оно и переходит в резерв.

– Так… понятно… в резерв, – тянул Юра, посматривая на потолок.

И вдруг все услышали вздох. Счастливый вздох освобождения и избавления. Он был гулким и веселым, как будто кто-то очень большой, очень усталый и огорченный весело сказал: «Ух! Наконец-то!»

И все посмотрели на экран. Морда у Шарика была прямо-таки блаженная. Он даже прикрыл глаза от счастья и высунул кончик розового языка. Таким он казался довольным и в чем-то по-мальчишески легкомысленным, что его непомерный рост совсем забылся: Шарик казался веселым и лукавым щенком.

Но уже в следующую секунду шлемы приняли и усилили мысли этого веселого щенка-великана.

– Пить! Как хочется пить. И еще бы повернуться. Хоть немного повернуться. Есть! Хочу есть.

С этой секунды Шарик вел себя очень невоспитанно. Он так дергался, так скулил и вымаливал есть и пить, что казалось, весь корабль ходит ходуном.

– Дело плохо, – сказал невидимый, потому что он не мог попасть в экран, озабоченный Зет. – Нормального общения с собакой не получается. Она как будто сошла с ума.

– Ничего! – бодро и уверенно ответил за всех Миро. – Подождем, пока она удовлетворит свои потребности.

– Хорошенькое дело! – возмутился Квач. – «Свои потребности»! Эти потребности и так опустошили все наши запасы. А сейчас она доест все, что мы наготовили в дорогу.

Не согласиться с Квачем было невозможно. Угроза над кораблем нависла немалая. Продукты питания приходили к концу, а Шарик мечтал только об одном: есть, как можно чаще и больше есть! И если он буквально за несколько дней разросся так, что пришлось расширять кухонное помещение, чтобы вызволить его из плена, что же будет дальше?

Наверное, поэтому у каждого первым делом мелькнула мысль: пора прекратить это обжорство. Оно не доведет до добра. Ни Шарика, ни весь экипаж.

– Нельзя давать Шарику пить или есть! – в отчаянии подумал Юрий. – Ни в коем случае нельзя.

Но его мысль, принятая товарищами, которые всего секунду назад, может быть, могли бы подумать точно так же, теперь не была понята ими.