Лигачев правильно понял Андропова и поручение выполнил немедленно. В январе он приехал в Свердловск: формально — принять участие в областной партконференции, а на самом деле — увидеть, каков Ельцин в деле. Егор Кузьмич не мог не доложить Андропову, что генеральный секретарь, как всегда, прав в подборе кадров. Тем более что энергичный и решительный первый секретарь понравился и самому Лигачеву. Но Андропов умер. Обновление кадров приостановилось и возобновилось уже при Горбачеве.

Горбачев поинтересовался мнением тогдашнего секретаря ЦК по экономике Рыжкова. Николай Иванович, бывший директор «Уралмаша», хорошо знал Ельцина по Свердловску и отозвался о нем неодобрительно:

— Намыкаетесь вы с ним. Я его знаю и не стал бы рекомендовать.

Тогда Горбачев поручил Лигачеву, ведавшему кадрами, еще раз взвесить все «за» и «против». Егор Кузьмич поехал в Свердловск и через несколько дней позвонил Горбачеву:

— Я здесь пообщался, поговорил с людьми. Сложилось мнение, что Ельцин — тот человек, который нам нужен. Все есть — знания, характер. Масштабный работник, сумеет повести дело.

С Ельциным Егора Кузьмича роднили бешеная энергия и отсутствие иных интересов, кроме работы. Но, говоря словами Николая Рыжкова, «как одноименные заряды, они обязаны были рано или поздно оттолкнуться друг от друга…»

Первый секретарь Свердловского обкома был заметной фигурой, считался сильным и перспективным партийным работником, поэтому Горбачев и поспешил включить его в свою команду. 12 апреля 1985 года Ельцин уже приступил к работе на Старой площади. Вероятно, в разговоре с Лигачевым мелькнуло обещание не держать его долго в кресле заведующего отделом: это положение временное.

Но пока что Борис Николаевич, который уже привык быть полным хозяином, оказался в кресле подчиненного, высокопоставленного, но чиновника. Это сильно угнетало самолюбивого и самостоятельного Ельцина. Руководитель отдела ЦК был хозяином в своей отрасли. Он вызывал к себе на Старую площадь не только министров, но и заместителей председателя Совета министров СССР. Однако внутри аппарата ЦК Ельцин был всего лишь одним из двух десятков руководителей отделов. Он получал указания от курирующего секретаря ЦК и отчитывался перед ним. А он уже привык к самостоятельности, к тому, что сам решал, чем заняться сегодня, а чем — завтра.

На приеме в Кремле по случаю дня победы в Великой Отечественной, как вспоминает руководитель кремлевской медицины академик Евгений Чазов, «среди гостей я увидел Ельцина. Он скромно и, как мне показалось, одиноко стоял за столиком среди малоизвестных ему представителей тогдашней московской элиты. Я подошел к нему и искренне поздравил с переездом в Москву. Он обрадовался знакомому человеку, разговорился, сетуя на то, что пока еще не может привыкнуть к новой работе и московской жизни».

Борис Николаевич видел, что, несмотря на высокую должность, он всего лишь исполнитель. Ключевые решения принимались на секретариате ЦК, где он мог присутствовать с правом совещательного голоса — сидеть у стеночки и слушать. На заседания политбюро его приглашали только в том случае, если рассматривался вопрос, связанный со строительными делами. Как только его вопрос заканчивался, Ельцин должен был выйти. Члены политбюро, занятые государственными делами, смотрели на него невидящими глазами.

Но мнительный Ельцин напрасно обижался на Горбачева, который положительно оценивал активную работу нового завотделом. Он писал: «Ельцин мне импонировал, и на июльском Пленуме я предложил избрать его секретарем ЦК. Не скрою, делал это, уже “примеривая” его на Москву».

Ельцин с трудом привыкал к московским нравам и обычаям. Провинциал, он втайне боялся показаться смешным и нелепым и потому настороженно относился к москвичам. Борис Николаевич никак не мог привыкнуть к цековским нравам, удивлялся, что в шесть вечера здание на Старой площади пустело — он привык работать допоздна.

Ельцин получил квартиру на четвертом этаже нового дома у Белорусского вокзала. Этот из светлого кирпича дом, построенный для начальства, стоит в глубине квартала, укрыт от нескончаемого потока машин на улице Горького (теперь Тверская), но после Свердловска район показался Борису Николаевичу грязным и шумным. В квартире — два туалета, большая кухня, лоджии, просторный холл, две спальни, кабинет Бориса Николаевича, комната дочери Татьяны и ее мужа Алексея Дьяченко и небольшая комнатка внука Бориса. В квартире развесили много картин, большей частью уральские пейзажи. В этом же доме получит квартиру сотрудник идеологического отдела ЦК КПСС Геннадий Андреевич Зюганов.

Столичного начальника Горбачев сменил одним из первых.

Тут, несомненно, были и личные мотивы — первый секретарь МГК КПСС Виктор Васильевич Гришин когда-то не очень приветливо встретил человека из Ставрополья. Горбачев это запомнил. А когда умирал Константин Устинович Черненко, ходили упорные слухи, что Гришин вознамерился сменить его на посту генерального секретаря. Это, разумеется, исключало возможность совместной работы Горбачева и Гришина.

Хозяином Москвы Михаил Сергеевич предложил сделать Ельцина. Москва должна была стать витриной перестройки — и как можно скорее. Горбачев и Лигачев резонно предполагали, что Борис Николаевич, человек со стороны, способен быстро добиться успеха, стать примером для всей страны, продемонстрировать колеблющимся реальные результаты перестройки.

Борис Николаевич перебрался из ЦК в соседнее здание, где располагался горком, с твердым намерением показать, на что он способен. Москва, конечно, больше Свердловска, но эта работа ему знакома. Ельцин не сомневался, что справится с задачей, и принялся за новое дело со всей свойственной ему энергией. Он исходил из того, что ключ к решению всех проблем — это кадры. Надо решительно убирать неумелых и разленившихся гришинских людей, поставить вместо них новых и дельных работников.

24 января 1986 года на городскую партийную конференцию — небывалый случай! — приехали члены политбюро во главе с Горбачевым. Михаил Сергеевич хотел поддержать Ельцина, если понадобится, а заодно посмотреть, как справляется новый первый секретарь и как к нему отнесется городской актив.

Ельцин произнес невиданную по тем временам речь — о бюрократизме и показухе, о том, что московская парторганизация оказалась вне зоны критики. Впервые за десятилетия первый секретарь горкома говорил о провалах и бедственном положении столицы. Причины — старое мышление руководителей и оторванность аппарата от жизни. Горком производит тонны бумаг, а на предприятиях партийные руководители не бывают.

Его речь напечатала «Московская правда». За скучной городской газетой утром выстроились очереди. Ее читали, не веря своим глазам. Вся Москва обсуждала Ельцина, которого еще никто не знал. С этого момента и началась его слава.

На первом после XXVII съезда партии пленуме ЦК Ельцина избрали кандидатом в члены политбюро. Из третьего класса партийных руководителей он перешел во второй и был уверен, что в самом скором времени займет место среди членов политбюро. Первый секретарь Москвы по партийной традиции всегда был членом высшего руководства.

На съезде Ельцин говорил:

— Нет у ряда партийных руководителей мужества своевременно и объективно оценить обстановку, свою личную роль, сказать пусть горькую, но правду, оценивать каждый вопрос или поступок — и свой, и товарищей по работе, и вышестоящих руководителей…

Далее он произнес фразу, сразу расположившую к нему людей:

— Делегаты могут меня спросить, почему же об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии? Ну что ж, могу ответить, и откровенно ответить: видимо, тогда не хватило смелости и политического опыта…

Резкая речь Ельцина не могла не обратить на себя внимания. Как странно: Ельцин никогда не умел говорить так складно и легко, как Горбачев. И речи Михаилу Сергеевичу писали лучшие в стране мастера. Но по прошествии лет никто не вспомнит ни одной речи генерального секретаря, поразившей людей. А выступления Ельцина всякий раз производили неизгладимое впечатление.