Вспышка. — «Это песня про нас…» — Его рука по щеке.
Стикер. «Море улыбок и море желаний, Времени нет и нет расстояний».
Вспышка. — «Про нас…» — Губы пересохли.
Стикер. «Воздух вокруг ни на что не похожий, Нет ни машин не случайных прохожих. Есть только ты и я».
Вспышка. — «Я так по тебе соскучился…» — Его поцелуй на моих губах…
Я ухватилась за полку двумя руками, боясь, что сейчас просто рухну на пол. Закрутила головой — все полки на уровне моих глаз были обклеены стикерами. Как я не заметила этого раньше? Песня. Та глупая песня, которая привязалась ко мне в самолете и преследовала до самого отеля в Париже.
Еще один. «Когда ты плачешь, Помоги мне, я не знаю, что мне делать». — Душу рвет внутри на части. Мне больно. Мне физически очень больно в районе сердца. Не могу стоять.
— Мари! — зовет Штефан. — Что ты там застыла? Быстрее. Ждут только нас.
Я рассматривала стикеры, мелкими шажками кидаясь от одной полки к другой. Это… Боже! Вот Москва. Парк Победы. Мой дом.
«Может в птицу превратиться и улететь».
Наш дом в Гамбурге. Квартира. Все откадрованно, не целиком, намеком. Но я-то знаю! Глупо улыбаюсь таким знакомым предметам. Касаюсь их кончиками пальцев, закрывая глаза. Я ощущаю их шероховатые поверхности.
«Помоги мне, я не знаю, что мне делать».
Мой ноутбук у Билла на столе. Мой любимый, самый лучший ноутбук. В нем вся моя жизнь. Открыт. Включен. Дата… 30 марта. 2-35. Он не спал в ту ночь перед операцией. Так же, как не спала я.
«Там, где я был, или там, где я буду, Я никогда о тебе не забуду».
Моя любимая чашка с кофе и его «Мальборо лайт». Прикурена. Перед глазами поплыло: Билл держит сигарету — по-женски, нежно, затягивается блаженно…
«Это любовь или мне это снится».
Наша фотография из Австралии и его пальцы, как будто гладят ее.
«Солнце встает и обратно садится В наших с тобой глазах».
— Мари! Идем!
Я провела рукой по его пальцам без маникюра. В глазах стоят слезы. Я все гладила картинку и не могла заставить себя сдвинуться с места. Я приросла к этой фотографии. Приклеилась.
Про нас — пульсирует сердце.
«Помоги мне».
Про нас — шепчет кровь.
«Помоги мне».
Про нас — искорками рассыпается разум.
«Помоги мне».
Касаюсь губами его пальцев. Чувствую их тепло. Прикосновение ладони к щеке. Тело бьет мелкая дрожь. Я сошла с ума…
— Тебе плохо? — Штефан отрывает меня от стикера, заглядывает в глаза. — Что с тобой? Ты плачешь? — Нет, бля, не видишь, ржу стою! — Мари? Твою ж мать!
Хватает на руки и несет к кассам, где кассир уже пробивает покупки. Охранник тащит стул. Я поворачиваю голову и, как в тумане, вижу Билла, идущего к дверям. Зажмурилась. Открыла глаза — нет никого. Галлюцинации.
— Саша, — вдруг вспомнила про собаку.
— Дьявол! Гребаная сука! — рычит Штефан и отправляется на поиски шпица. Интересно, сукой он меня назвал или Сашу? Сознание куда-то уплывает… Погружается в темноту…
На улице мне стало лучше. По крайней мере, голова заработала. Штефан оплатил доставку и предложил пройтись. У меня такое состояние, как будто я только что упала в обморок — голова никакая, черные точки бегают перед глазами, ноги ватные, сердце бешено колотится и истерика стоит комом в горле. Надо завтра сходить в магазин и как следует все рассмотреть. Стикеров было больше. Значительно больше. Черт, Штефан не дал мне их изучить. Билл нашел песню, они откадровали знакомые мне снимки, сняли легко узнаваемые места. Так, они меня нашли или они облепили все магазины в Берлине этими стикерами? Надо бежать. Нет, чего это я побегу-то? Сначала надо проверить. Если стикеры только в этом магазине, значит, они меня нашли. И вот тогда надо бежать. Если во всех, то можно расслабиться.
— Что с тобой происходит? Ты вчера тоже так же — была нормальной, а потом — раз — и словно программу в тебе заменили, — спросил Штефан, спуская Сашу с поводка в парке. Блоховозка тут же полетела к любимому мопсу. Хорошо, что старик не стал к нам подходить, а культурно сел на ближайшую лавку.
— Ты видел стикеры в магазине?
— Какие стикеры?
— Ну, ими весь магазин был обклеен. Полки… Длинные такие. По ребру полки картинка такая и текст. Видел?
— Нет.
— Странно. Я сначала тоже не видела. А потом вот…
— А в чем дело-то?
— Просто там… Как бы тебе объяснить? — Я вдруг поняла, что никаких объяснений делать не нужно, вообще ничего ему говорить не надо. — Штефан, скажи, а к тебе никто не обращался по поводу меня? Вот совсем никто?
— Нет, — пожал плечами. — Ты можешь объяснить нормально?
— Он ищет меня, — выдохнула я не то с удовольствием, не то с болью.
— Твой парень? — улыбнулся Штефан.
Кивнула.
— А ты?
— А что я? — возмутилась.
— Ну, ты хочешь, чтобы он тебя нашел? Или ты хочешь ему позвонить? Или ты хочешь с ним встретиться? Может быть, вам есть смысл поговорить?
— О чем? Не смеши меня. Домой. Я хочу домой. Я не та, об кого можно вытирать ноги.
— Домой, так домой, — легко согласился он. — Можно подумать, я тебя уговариваю остаться. Хотя… Знаешь, я уже так к тебе привык, что твой отъезд, кажется, меня убьет.
— Не все коту масленица, — мрачно пробормотала я по-русски. Добавила по-немецки: — Мне тоже у тебя хорошо, но от безделья я загибаюсь. У меня крыша едет.
— Надеюсь, что русский консул над тобой еще поглумится, — противненько хихикнул Штефан и потер руки.
— Угу, радуйся-радуйся. Ни тебе с друзьями погулять, ни девушку в дом привести. Радуйся, — ехидно сморщилась я.
— Мне тебя хватает, — рассмеялся он. — Пошли домой, пить вино и смотреть фильмы. Завтра суббота, можно хоть до утра комедии смотреть. Саша, иди сюда, глупый комок шерсти! На-на-на!
Дома Штефан вылакал всё виски, я — вино, мы ели пиццу и смотрели французские комедии. Об истерике в магазине никто не вспоминал. Со стороны, наверное, казалось, что мы семейная пара, живущая в браке лет десять — отношения теплые, уважительные, немного более близкие, чем между друзьями. Мы смеялись, обсуждали трогательные приключения Пьера Ришара и Жерара Депардье в «Беглецах». Штефан с умным видом заметил, что американский ремейк гораздо слабее, похвастался знанием полного имени месье Дефей — Пьер Ришар Морис Шарль Леопольд. Я в свою очередь похвалила вина, которые мы дегустировали с его сыном Оливье, знаменитым саксофонистом, и рассказала смешную историю о том, как однажды Ришар должен был играть на сцене одного сибирского городка в России. Зал ждал, но спектакль все не начинался. Тогда он спросил, в чем дело, и выяснилось, что местная мафия хочет забрать себе всю выручку за спектакль. Ришар категорически отказался играть при таком раскладе. Они долго торговались, сошлись на том, что бандиты заберут себе только треть выручки. Но самое поразительное было в другом. После спектакля во время ужина вместе с ним за столом оказались три бандита. Они произносили тосты за здоровье дорогого гостя. Один из них сказал: «Для нас большая честь, что с нами сидит сам Пьер Ришар». Штефан комичность ситуации не оценил и спросил, точно ли я хочу вернуться в свою варварскую страну? Увы, Штефан, я очень хочу обратно в Россию. Здесь, в Берлине, я схожу с ума. На улицах мне мерещатся близнецы, мне кажется, что за мной следят люди, нанятые Каулитцами, я начинаю кокетничать с дредастыми мальчиками, воображая, что это Том, а за занавесками приличных бюргеров мне мерещится Билл. Молчу уж о магазине, где висят стикеры со словами «нашей» песни, с нашими фотографиями, моими вещами и его руками, которые я полезла целовать, как последняя дура. Я ненормальная. Домой, надо вернуться домой. Потом уеду куда-нибудь далеко и окончательно от него оторвусь.
Я не спала всю ночь. Убитая нервная система отказывалась успокаиваться. Я опять проговаривала встречу с ним. Мысленно кричала, ругалась, плакала, любила и ненавидела. Казалось, что вот он пришел или позвонил, а я набрасываюсь на него с кулаками, или, нет, обдаю леденящим душу холодом, или, нет, вешаюсь ему на шею и мне не нужны больше никакие объяснения. Я придумывала ему оправдания. Я отвергала их. Если Билл пошел на такое, то что-то произошло в его голове и сейчас он просит прощение, хочет, чтобы я простила и вернулась. Если он нашел меня, то почему действует настолько издалека? Боится реакции? Он где-то рядом? Наблюдает? Следит? Тогда он, наверняка, видел и наши отношения с Штефаном. И как он к этому относится? Я ведь живу у мужчины. Билл такой ревнивый… Штефан ничего не знает про него. Или знает? Столько вопросов и ни одного ответа. Завтра утром я схожу в магазин, потом пробегусь еще в пару мест, и все станет ясно — нашел ли он меня или это стрельба из пушки по воробьям. Одно точно — Билл знает, что я в Берлине.
