Том сказал, что она ушла…

 Внутри пусто.

 И очень больно.

 Даже не попрощалась.

 Не заслужил?

 Черт, как же больно и неприятно.

 И закричать не могу. Чертово горло.

 Билла Каулитца бросила какая-то журналистка. Обычная, простая журналистка. Вот взяла и примитивно бросила, предварительно наставив рога. Ладно, если бы хотя бы наорала, наговорила всего, смешала с дерьмом. Она просто ушла. Я, наверное, не достоин даже пары слов на прощание. Убогий неудачник. Ну, конечно, зачем я ей сдался? Кто я теперь? Немой бывший певец. Какой с меня прок? Никакого. Людей подвел, за неустойки лейбл за яйца повесит на центральной площади (это еще Дэвид до Германии не добрался и не отчитался перед компанией), выступать теперь не смогу. Ребят с руками в другие коллективы оторвут, меня заменят, на фига ей нужен бывший солист некогда популярной группы? Ненавижу ее. Она мне так нужна. Все бабы сволочи. И эта такая же. Том тоже брат называется. Мог же сказать, мог предупредить. Ну разве бы я его не понял? Разве бы не пошел навстречу? Если он с ней будет счастлив, то пусть остается с ней. Главное, чтобы им было хорошо, а я как-нибудь… справлюсь… Бля, опять температура… Ну сколько можно?

 — Я не мог такого сказать! — Смотрел брату в глаза, пытаясь понять, что за мерзкую игру он затеял. На грудь как будто чугунную плиту положили — все сдавило, расплющило. И еще паника. Потому что я видел — Том не врал. И сейчас бил словами так сильно, что, казалось, душа вот-вот покинет тело. Мари! Я не мог такого ей сказать! — Категорически не мог! У меня бы язык не повернулся, такое ей сказать!

 — Он серьезно так сказал? Вот прям так и сказал? — наперебой спрашивали ребята.

 — Практически слово в слово, — с вызовом подтвердил Том.

 — Я не мог! — заорал на них. — Не мог! — Мари не простит. Если я сказал ей это, то она не простит. Содержанка — это самое страшное для нее оскорбление. Я просто не мог ей такого сказать, я же понимаю, что она никогда меня не простит за это.

 — На, позвони ей и узнай, из-за чего она сбежала от тебя, в чем была, без документов и денег, бросив всё, — глумился Том. Это все из-за тебя! Если бы не ты, то ничего бы этого не было! Как ты вообще посмел до нее дотрагиваться?

 — А кто она? Живет на полном нашем обеспечении, мотается с нами в туре… Теперь, Билл, ты свободный мужик и можешь развлекаться вместе со всеми… Человек в чужой стране остался без средств к существованию и документов!

 Без денег и документов? А как же она? А на что же она жить будет? Мари… Мари… Маримаримари! Ты сошла с ума? Ты вообще спятила? Ты… Как же так?

 — Ну, это была ее инициатива, согласись.

 — Вот именно, — отвечаю на полном автомате. — Так ей и надо.

 — А ты вообще, блядь крашеная, заткнись! — заорал Том. Меня словно током ударило. Это все из-за тебя, а я же еще и блядь крашеная?!

 — Я — блядь?! — схватил его за грудки и тряхнул со всей силы. — Это ты меня, мразь, блядью называешь? Любимую шлюху обидели? Ну и как тебе? Понравилась? Каково ****ь телку своего брата, а? — двинул коленом в пах. Потому что хотелось бить его, пока не разобью лицо в кровь. Бить за себя, потому что был слеп, как крот. Бить за Мари, потому что безумно ее люблю и не могу отдать никому. Бить за него самого, потому что предал. Хотелось убить нас троих, потому что Я НЕ ОТДАМ ЕЕ НИКОМУ. Георг, скотина, не дал довести дело до конца. Дьявол! Сейчас посреди гостиной лежал бы труп моего брата. Я не отдам ее никому!

 Что с тобой? Где ты? Куда ушла? Где затаилась? Тебя не могут найти лучшие детективы. Как ты живешь? Что ты ешь и как спишь? Тебя нет нигде. Ни у всех консульств страны, ни у посольства. О тебе никто и ничего не знает. Ты не звонила домой, друзьям, не появлялась в сети. Я чувствую, что с тобой что-то случилось. Тебе плохо, очень плохо. Я чувствую твою боль и отчаянье. Где ты? Просто дай о себе знать, и я немедленно там появлюсь. Не знаю, что скажу, не знаю, как вымолю прощение, но дай мне хотя бы один шанс. Только один самый маленький шанс и я все исправлю. Я никуда тебя не отпущу и никому не отдам. Только дай мне этот шанс. Каждую ночь думаю о тебе, говорю с тобой. Прижимаясь щекой к подушке, мечтаю вдохнуть твой запах, коснуться мягких волос, поцеловать бархатную кожу. Я очень скучаю по тебе. Привык, что с тобой можно говорить, о чем угодно, делиться сокровенным, не бояться, что осудишь, зато всегда поддержишь и защитишь. А сейчас я остался совсем один. Нет, есть Том, и с ним тоже можно поговорить, но это немного не то. С тобой мне не страшно быть слабым. Когда ты вынужден быть постоянно сильным, принимать удары на себя и оттягивать внимание, так приятно осознавать, что есть кто-то, кому не нужны подвиги, кто укроет и пожалеет, позволит набраться сил, чтобы завтра снова стать сильным. Вернись, вернись, пожалуйста, мне так не хватает тебя.

 И пишутся песни тебе по привычке...

 Прости…

 — Поехали к нему. Мари надо забрать. Я не допущу, чтобы моя девушка жила у какого-то придурка.

 — Билл, время — два часа ночи, ты в своем уме? — Том устало тер глаза. Я понимаю его. Он вымотался и хочет спать. Да и дорога от Гамбурга до Берлина была трудной, несколько крупных аварий, которые жутко давят на нервы. Брат дергался весь путь.

 — А если он с ней что-нибудь сделает?

 — Что? Я не думаю, что Мари сейчас пустится во все тяжкие. У нее депрессия, она наоборот будет стараться уединиться, спрятаться от всех. Давай завтра утром, а?

 — Нет, тогда я поеду один.

 — Ага, чтобы ты мне машину разбил?

 — Я хочу ее забрать.

 — Она не пойдет. Хочешь, чтобы тебя выгнали? Хочешь опять ее искать? Ты уже сделал для нее всё, что мог. Давай теперь думать головой и просчитывать последствия. Полина сказала, чтобы мы ее не трогали и дали отойти, значит, Мари нельзя трогать и надо дать ей возможность прийти в себя.

 — Том, она живет у мужчины! Как я могу не волноваться?

 — Вот пусть и дальше там живет. Билл, она очень переживала, когда ты уехал. Она любит тебя не за то, что ты Билл Каулитц, а просто потому, что ты есть, любит таким, каков ты есть. И это быстро не проходит, не выключается и не забывается. Мари сейчас больно и очень обидно. Возможно, она бы хотела, чтобы ты за ней явился. Но это потому, что она любит тебя и все еще тянется к тебе. Я больше чем уверен, что разум и гордость не позволят ей к тебе вернуться, тем более просто так, только из-за того, что ты сейчас в два часа ночи ввалишься в квартиру Штефана Шолля и потребуешь, чтобы она вернулась. Ты унизил и оскорбил ее при чужих людях. Всё, что тебе сейчас надо сделать — это доверять ей. Ты сам виноват в этой ситуации с другим мужчиной. Это твое говно, которое тебе придется съесть. Тебе сказали — сделай так, чтобы она захотела вернуться. Делай. Думай и делай. Я тебе ее нашел? Нашел. Теперь, давай, шевелись сам. Я помогу тебе во всем. Но я не позволю тебе обидеть ее еще раз и опять спугнуть непродуманными поступками. Поедем, попробуем найти их дом с башенками и восемнадцатой квартирой на втором этаже, окна которой выходят на парк и озеро. Но если ты сунешься к нему, я лично спущу тебя с лестницы.

 За Мари установлено постоянное наблюдение. Ее ведут несколько человек. Саки и герр Цирке — молодцы! В нашем распоряжении две машины такси и одна обычная, ни чем не примечательная машинка. Агенты всегда рядом с ней, но не приближаются и часто меняются, чтобы не привлекать внимания и не примелькаться. Судя по первым фотографиям, Мари сейчас действительно надо дать остыть — она совершенно не улыбается и раздражена, ходит только в черном. Утром была в посольстве, потом зачем-то пошла пешком в консульство (там же идти дофига!). В обед поехала в полицию. Выглядит очень странно. Такое чувство, что ей плохо. Впрочем, если учесть, что она болела и только-только из больницы, то ничего удивительного в этом нет. Я чувствую ее слабость. Совершенно не понятно, зачем она нарезает такие круги пешком. Этот Шолль зажал ей денег на такси? Ублюдок!