— Статуи в храме, — сказала я.
— Вот это да! — воскликнула она, бросая карандаш. — Я тоже пойду с вами.
Возле храма Абу я увидела лишь Сетона и Ганса. Они стояли на четвереньках перед нишей у алтаря, а вокруг них на чистом полу валялись новые кучи щебня. Ниша была настолько узка, что они вдвоем целиком заполняли ее. Взобравшись на нижнюю часть алтаря, я заглянула через их головы.
— Смотрите сюда, — сказал Ганс, — Сетон заметил, что в этом месте в полу имеется проем.
В полу ниши я увидела длинное прямоугольное углубление, забитое до отказа блестящими статуями из белого, серого, кремового и желтого камня. На меня в упор глядел какой-то глаз, а немного поодаль чьи-то длинные пальцы сжимали кубок. Когда Сетон осторожно смахнул с пальцев пыль, они как бы ожили и затрепетали.
— Изумительно! — тихо сказал Ганс. — Давайте начнем извлекать их.
Он отодвинулся, уступая дорогу Сетону. Одну за другой Сетон доставал статуи из ямы и передавал их Гансу, а тот клал их на вату, разложенную на земле. Большая часть статуй была высотой более фута; многие оказались разбитыми, но все осколки лежали тут же. Ганс предполагал, что их зарыли целыми, но они раскололись во время многочисленных перестроек храма. Появлялись все новые статуи: мужчины в юбках с бахромой и кистями, женщины в длинных, надетых на одно плечо покрывалах. Руки у всех были сложены на груди, некоторые держали чаши.
— Это, конечно, жрецы, — сказал Ганс.
Сетон подобрал несколько осколков и сунул их в коробку.
— Здесь остались еще две статуи, — сказал он, — но они гораздо крупнее, придется значительно расширить отверстие.
Рэчел вошла в храм и остановилась как вкопанная: двенадцать каменных фигур со скрещенными на груди руками в немой мольбе уставились на нее своими огромными глазами.
— Посмотрите сюда, Рэчел! — сказал Ганс.
Рэчел вскрикнула от изумления, испуга и восхищения. Ничего удивительного: из мрака на нас уставились две пары огромных, страшных черных глаз с блестящими белыми глазными яблоками. Они принадлежали бородатому мужчине и женщине. Оба держали в руках чаши. Рэчел, лишившись на мгновение дара речи, отступила назад, и Сетон принялся извлекать их. Сначала он осторожно высвободил их от земли, а затем, отложив нож и кисть, засунул обе руки в углубление. Статуи местами дали трещины, но почти полностью сохранились. Наконец их извлекли и поставили рядом с остальными. Они действительно были значительно крупнее и тяжелее других, причем мужчина оказался более двух футов высотой. Как и остальные, они стояли на тяжелых каменных постаментах.
С минуту все молчали. Мы смотрели на них, а они на нас — своими огромными, невидящими, кошмарными глазами. Когда наконец я смогла протиснуться к ним поближе, то заметила, что в постаменте скульптуры женщины возле левой ноги имеется небольшое углубление: здесь когда-то стоял ее ребенок, маленькие ступни так и остались на месте.
— По-видимому, это богиня-мать с сыном, — сказал Ганс. Стало заметно, как он побледнел, несмотря на загар.
У мужчины была копна густых, черных как смоль волос и длинная кудрявая борода, а волосы окрашены битумом. Белые глазные яблоки были сделаны из раковин, а в круглые отверстия вставлены огромные радужные оболочки из черного камня.
— Он просто изумителен, — прошептал Ганс, покачивая головой. — Как жаль, что у него отбит кончик носа, остальное все сохранилось.
Сетон осмотрел отбитый нос.
— А что если… — Он поспешно вытащил из кармана спичечную коробку и извлек из нее треугольный осколок беловатого камня, гладкий со всех сторон, кроме основания. Затаив дыхание, мы следили, как Сетон прилаживал его к носу. Осколок точно подошел!
— По-моему, на его постаменте что-то выгравировано, — нарушил молчание Ганс.
На всех статуях еще лежал густой слой пыли. Поспешно, но осторожно Ганс очистил кисточкой фронтальную сторону низкого постамента статуи. По мере того как исчезала пыль, появлялось углубленное рельефное изображение; две газели, подобно геральдическим фигурам, мирно сидели спиной друг к другу на фоне изогнутых ветвей с листьями, а между ними pаcпростер крылья орел с львиной головой — Имдугуд.
— Пастырь стада, бог растительности и природы, — еле слышно произнес Ганс. — Так, значит, перед нами бог этого храма — сам Абу!
Эту находку можно считать уникальной не только по количеству статуй, но и потому, что все они относятся к чрезвычайно раннему периоду. Ничего подобного не было обнаружено в Месопотамии ни ранее, ни после. До этого периода скульптурные изображения почти не создавались, а если создавались, то в основном статуэтки небольших размеров. Здесь же при отсутствии данных о развитии искусства обнаружены эти странные, угловатые, мастерски выполненные статуи, в которых стремление к реалистическому изображению человека сочетается с чисто абстрактной формой. Кажется, будто древние скульпторы, задавшиеся целью создать образ молящихся в храме мужчины и женщины, стремились в основном выразить идею самого богослужения, а не форму бренного человеческого тела, поклоняющегося божеству. Формы, конечно, переданы, но весьма упрощенно. Они подчинены более важной основной идее. Торсы статуй угловаты, черты лица примитивны, ноги невероятно толсты, чтобы выдержать значительный вес каменного туловища, и тем не менее спокойная гармоничность позы, чуть приподнятые в смирении плечи, скрещенные на груди руки, исполненные благоговения лица — все это мастерски передает молитвенный экстаз. Это яркие произведения мастеров, творивших на заре появления оседлой цивилизации, почти за три тысячелетия до н. э., когда впервые появилось совершенно новое для древнего мира стремление воплотить глубокие эмоции в круглой скульптуре, стремление, которое затем уже никогда не умирало в сердцах скульпторов, работавших в камне и дереве.
По мнению Ганса, в отличие от клада медных сосудов и ножей, найденных в здании храма Абу, статуи были зарыты в землю не с целью уберечь их в смутное время. В ближайших, расположенных над статуями слоях не обнаружено следов ни пожара, ни применения более поздней строительной техники. По-видимому, Малый храм был просто воздвигнут над ними. Вероятно, существовал обычай, согласно которому при каждой перестройке храма создавались новые статуи богов и жрецов, а старые зарывались в специально отведенную для них землю близ алтаря. В верхних, более поздних слоях нам попадались фрагменты скульптуры. Кто знает, быть может, это все, что осталось от статуй времен аккадского завоевания. Во всяком случае найденные нами статуи попали в землю не оттого, что они обветшали. Углы их сохранили заостренную форму, поверхность не повреждена временем, волосы на головах и бородах были темные, не выцветшие. Все повреждения и трещины, как я уже сказала, вызваны давлением новых построек на плотно сложенные статуи. Давление, по-видимому, было колоссальным, так как на высеченной из желтого известняка юбке одного жреца спереди и сзади остались глубокие отпечатки бахромы с юбок двух других прилегавших к ней статуй.
Вскоре стал ощущаться конец сезона, особенно после того, как последние рабочие, получив расчет, ушли на север, а над опустевшими руинами вновь воцарилась мертвая тишина.
Целыми днями мы с Рэчел упаковывали древности, многие предметы мы видели, вероятно, в последний раз, если только случай не занесет нас когда-нибудь в Чикаго. Эта кропотливая работа отнимала уйму времени: мы то клали в коробки вату и укладывали в нее мелкие находки, то изобретали наиболее надежные способы упаковки больших горшков, статуй и медной посуды.
Но все это пустяки по сравнению с той задачей, которая несколькими годами ранее, тоже в конце сезона, выпала на долю Пьера, когда он переправлял крылатого быка (изображение которого было помещено на странице 251) из Хорсабада к берегу Тигра, а оттуда — в Чикаго. Огромный горельеф весил сорок тонн, а грузоподъемность единственного бывшего в его распоряжении грузовика — около пятнадцати тонн. Горельеф был распилен на куски, но и тогда самый большой кусок весил девятнадцать тонн. Один за другим фрагменты совершили путешествие на грузовике по ужасной грязной дороге вдоль берега реки Хоср к отлогому берегу Тигра, откуда маленькое грузовое суденышко должно было доставить их на большой корабль, ожидавший в Басре. К огромной девятнадцатитонной махине прикрепили стальные тросы и включили лебедку. Тросы натянулись и трещали, но груз не двигался с места. Казалось, бык не хотел покидать свою родину и отправляться в неведомые дали. Лебедка вновь заработала на полную мощность. Бык чуть было не одержал победу: вдруг все увидели, что он лежит неподвижно на берегу, а маленькое суденышко неумолимо приближается к берегу. Но в конце концов расчлененное строптивое чудовище кое-как удалось водворить на борт; теперь крылатый бык красуется в глубине большого зала Чикагского музея. Обиды позабыты, раны залечены; целый, без единой трещины, он невозмутимо смотрит вдаль поверх голов восхищенных посетителей.
