Отчеканив на одном духу, Ли отходит от карты, застыв по стойке смирно. Гранд размышляет несколько секунд, кивая и под конец довольно крякает.

– Прекрасно. Через три дня подойдут основные резервы, тогда мы и пойдем на штурм. Атакуем всеми силами, сразу с четырех направлений.

Ошарашенный Ли открывает рот и не в силах произнести даже возмущения, задохнувшись от нелепости услышанного. На дворе 19 й, век, а не Готско-Гаэльская война. Это сотню лет назад армии выходили на голое поле, идя в бой маршем плотными колонами. Сейчас не время и не место нестись галопом и размахивать саблей.

– Что-то не так, генерал, – маршал, скрипнув стулом, поворачивается.

– Но, сэр, – Ли ослабляет давящие на горло пуговицы и сглатывает ком, пытаясь успокоиться, – потери при подобной атаке будут чудовищны...

– Не смейте говорить о такой ерунде! – Гранд брызжет слюной, трясясь, будто заводная кукла на шарнирах. Он встает и грохает кулаком о стол. – И вы забываете о храбрости и самоотверженности готских солдат! Не смотря ни на какую дьявольскую магию, они преодолеют и огонь и пули! Мы возьмем Ольхово, клянусь вам, сэр!

Крик взбесившегося командующего погружает штаб в молчание. Гранд, наоравшись вдосталь, кулем падает обратно. Он откидывается на спинку и довольно посмеивается.

– Хотя я готов вас понять, – маршал говорит менее резко, активно размахивая плохо слушающейся рукой. – Не стоит переживать. В первом эшелоне пойдут туземные войска и расчистят дорогу. Мы же не станем жалеть каких-то дикарей, правда?

Скребучий смех маршала никто не поддерживает.

Выйдя на свежий воздух, Ли садится на ящик у пушечного лафета. Не обращая внимания на суету солдат вокруг, генерал долго и пристально смотрит на Ольхово. Проклятый город, а Швецов еще хуже. Хотя ... Симерийский офицер трижды безумец, но на своей земле. А они, что тут делают? Саммерс вспоминает первые дни войны и людей, отказавшихся стрелять. В угаре предстоящих боев Ли считал всех предателями и презирал, как трусов. Но так ли они не правы?

– Где эти чертовы сигареты, – слышит Ли голос, вперемешку с руганью.

Проходящий мимо Джон Браун недовольно пыхтит, по несколько раз проверяя многочисленные карманы. На землю летят коробки со спичками, какие-то скомканные бумажки и мусор, но вожделенный табак так и не обнаруживается. Сжалившись над артиллеристом, бригадный генерал протягивает одну из сигар.

– О! Спасибо, вы мой спаситель, – Джон причмокивая прикуривает от зажигалки Саммерса.

Джон из-за обильного тушка неуклюже опускается на землю, опершись спиной о пушечное колесо. Полковник некоторое время молча курит, выпуская клубы дыма и изредка покашливая – к сигарам не всяк привыкший.

– Ваш план был идеален, – как бы невзначай роняет Браун. Словив скептический взгляд генерала лишь посмеивается, тряся обвислой грудью. – Правда. Гранд просто старый дурак и не нужно так удивляться. Я служил под его началом еще совсем мальчишкой. Пятый кавалерийский, командировка в Южный Сахар. Чертов ад. Жара, дикари, а хуже всего Гранд. Каждая победа и восторженная ода в Стэнтонских газетах обходились ничем не оправданными потерями. Его отстранили, а не с честью отправили на покой. В конце концов даже парламент не мог молчать, гробы из Сахара не умещались на паромы. В толк не пойму, зачем его прислали ...

Зато прекрасно понимает Ли. Тот-то старик маршал двигал губами, а говорил серый кардинал Ольховской компании. Агент АНБ. Теперь картина яснее некуда. Опальный маршал не станет задавать вопросов и пошлет войска на убой лишь бы взять город к сроку.

– Ты ведь прикроешь нас, Джон? – с мольбой говорит Ли. – Когда мои мальки пойдут на приступ, твои пушки справятся?

Саммерс ожидает увидеть улыбку и уверенное "так точно, сэр!" или "черт подери, мы зададим им трепку!". Вот только артиллерист молчит да курит, посматривая на Ольхово.

– Нам нужны осадные мортиры большого калибра, – прерывает молчание, сморщившись от крепкого табака. – Эта чертова "Мэри" из половины снарядов благо если половину по городу попадет. Орудия везут, но для них нужно залить бетоном площадки ... Гранд назначил безумные сроки. Простите генерал, мы не успеем.

Извинившись, расстроенный Браун оставляет Ли одного.

Нет. Родина может быть не права, но это Родина. Саммерс касается кобуры с пистолетом – он последует ее зову, даже до стен ада.

Симерийское царство. Екатеринград. Правительственный квартал.

9 июня 1853г. Ок. 9 – 00 (19 день войны)

Облаченный в строгий сюртук, управляющий стоит по средине холла. Водрузив на левый глаз монокль, пожилой мужчина строгим взглядом следит за действиями дворовых мужиков, то и дело перебирая листы толстой учетной книги. Прислуга как раз заканчивает и у входа вырастает груда вещей. Открытые настежь окна пускают яркий свет на опустевший дом. Сняты картины, пустуют многочисленные стеллажи и полки. Даже чирикающая в клетке птица аккуратно завернута и поставленная рядом с остальными чемоданами.

– Все готово, барин, – глухим голосом констатирует управляющий, закрывая книгу и завязывая.

Престарелый хозяин, не смотря на спорые сборы до сих пор кутается в расписной по восточному халат. Барон, раскачиваясь в кресле-качалке, долго смотрит на голую стену.

– Не переживайте, – он поворачивает голову к слуге в пол оборота. – Мы уезжаем первыми, но никого не бросим. Никто не останется тут. Заберем, как устроимся, всех, от последнего конюха, до поваренка.

Хозяин прерывается, видя спускающуюся с лестницы дочь. Мария тяжело переживает войну, чистая душа невинной девушки не в силах вынести рухнувший в одночасье мир. Лицо побледнело и исхудало, пусть до сих пор пленя красотой.

– Машенька, -с неподдельной скорбью говорит отец, глядя на черное платье и чепчик, скрывающий прекрасные русые волосы. – Сколько раз я тебе говорил, ты не обязана держать траур по Алеше. Понимаю, вы дружны с детства, но эта помолвка ..., – барон Богумилов вел разговор не один раз, не зная подходов к замкнувшейся Марии.

Девушка, никак не отреагировав, пристально смотрит на собранные вещи.

– Все кончено, Маша, – продолжает отец, растирая покалывающие виски. – Царь даже столицу не контролирует, гвардия скоро запрется в правительственном квартале. Монархии конец, аристократов не пожалеют, пойми ты наконец. Мы обязаны уехать в Цинь. Я обо всем договорился, мой старый друг из консульства в Нанкине подготовил дом. Его сыну двадцать лет, он очень хороший и перспективный юноша. Уверен, вы хорошо поладите.

Не желая слушать или как-то отвечать, девушка выходит на веранду. С опустевшего двора имения открывается вид на сердце Симерии. Умирающее. На западе вдалеке грохочут взрывы, горизонт испещрен крошечными, но не менее пугающими струйками дыма. Враг еще не вошел на улицы Екатеринграда, а столица уже смердит разложением, исходя трупным ядом.

– Долой военщину! Мы хотим мира! – доносится где-то рядом.

Привстав на цыпочки и опершись о перилла, девушка разглядывает группу людей. Человек десять, по виду мастеровые. Рукава, а то и ноги обмотаны красными лентами, в руках какие-то транспаранты. Раздается свисток и на другом конце улицы появляются конные казаки. Один из демонстрантов достает из-за пазухи револьвер, всадив весь барабан и по счастью никого не задев. Побросав плакаты, бунтари бросаются наутек, ища спасение в подворотнях.

"Значит и сюда добрались, – думает Мария, уже не раз наблюдая подобные картины. – Неужели и правда конец?"

Девушка собирается вернуться внутрь, как замечает мчащуюся на всех парах карету. Из экипажа, путаясь в юбках выскакивает растрепанная сестра Швецова.

– Оленька? – обеспокоенная Маша торопится встретить подругу.

– Ты новости слышала? – запыхавшаяся и раскрасневшаяся, та вкладывает в руки помятую газету. – Скорее же, смотри!

На титульной странице изображено нечеткое фото. Смутно знакомый усатый офицер в кожаном летном шлеме. Позади в кадр едва умещается объемное тело дракона, свернувшегося кольцом вокруг всадника.