Тщетно пыталась она вспомнить, когда впервые учуяла одну из этих булочек. Скорей всего, это случилось еще в материнской утробе. Не исключено, что именно редкое сочетание ароматов жареной колбасы и сардин побудило ее покинуть чрево матушки Елены и присоединиться к семейству Де ла Гарса, которое славилось своей кухней и — не в последнюю очередь — приготовленной по особому рецепту колбасой чорисо.
Приготовление чорисо было возведено в доме матушки Елены в ранг ритуала. За день до этого все женщины семейства — матушка Елена, дочери Гертрудис, Росаура и Тита, кухарка Нача и служанка Ченча — принимались шелушить чеснок, чистить чили и молоть специи. Вечером они усаживались за обеденный стол и работали допоздна, болтая и перебрасываясь шутками и репликами. Наконец матушка Елена говорила:
— На сегодня хватит.
Говорят же: умному свистни, он и смекнет. Так и здесь — как только прозвучали эти слова, никому не нужно было объяснять, что делать. Сначала сообща прибирали со стола, потом каждая бралась за свою работу. Одна сгоняла кур, другая таскала из колодца воду на завтра, третья заготавливала дрова для печи. В этот день не гладили, не шили, не штопали. Завершив все дела, домашние расходились по комнатам — читали, молились и ложились спать.
В один из таких вечеров, прежде чем матушка Елена сказала, что на сегодня хватит, Тита — ей тогда было пятнадцать, — едва сдерживая дрожь в голосе, сообщила:
— Матушка, Педро Мускис хотел бы с тобой поговорить.
— И о чем же этот сеньор хочет со мной поговорить? — спросила матушка Елена, выдержав долгую паузу, от которой душа Титы ушла в пятки.
— Не знаю, — чуть слышно пролепетала она.
Матушка Елена смерила Титу взглядом, который, казалось, вобрал в себя все годы царившей в этом семействе муштры, и произнесла:
— Лучше передай ему, что, если он собрался просить твоей руки, пусть даже не старается. Только зря потратит время — свое и мое. Ты прекрасно знаешь: твой долг как младшей из дочерей — остаться здесь и заботиться обо мне до моей смерти.
Сказав это, матушка Елена медленно поднялась, убрала очки в карман передника и тоном, не терпящим возражений, повторила:
— На сегодня все!
Тита знала, что по правилам, принятым в доме, отвечать запрещено, но все же решилась впервые в жизни возразить матери:
— Но я подумала…
— Ничего ты не подумала, помолчи! Несколько поколений нашей семьи неукоснительно следовали этому правилу. Не хватало еще, чтобы первой его нарушила одна из моих дочерей!
Тита опустила голову, и слезы забарабанили по столу с ожесточением, равным по силе удару, который только что обрушился на нее. И в тот момент оба — стол и Тита — осознали, что не способны отвести от себя действие непостижимых сил. Тех сил, что принуждали стол делить с Титой ее рок, принимая на себя с того самого дня, как она родилась, едкую соль ее слез, а саму Титу — подчиниться бессмысленному решению матушки. Тем не менее с решением этим Тита так и не согласилась. Множество сомнений и вопросов крутились в ее голове. Например, она была бы не прочь узнать, кто положил начало этой семейной традиции. Было бы неплохо объяснить этой изобретательной особе, что в ее безупречном плане — обеспечить женщинам рода достойную старость — имеется маленький изъян. Ведь если Тита не может выйти замуж и родить детей, кто же — когда придет время — позаботится о ней самой? Что на этот счет гласила семейная традиция? Или же предполагалось, что младшие дочери будут умирать чуть ли не в один день с матерями, так и не успев состариться? Ладно, а что было делать женщинам, которые после замужества остались бездетными? Кто о них позаботится? И вообще, хотелось бы знать, почему вдруг решили, будто младшие дочери лучше ухаживают за матерями, чем старшие? Принимались ли во внимание доводы пострадавшей стороны? Позволено ли было бы девушкам, не вышедшим замуж, по крайней мере влюбиться? Или даже на это они не имели права?
Тита отлично знала, что ее сомнения пополнят копилку вопросов без ответов. В семействе Де ла Гарса распоряжения просто выполнялись — и точка. Матушка Елена, даже не взглянув на дочь, разъяренная вышла с кухни и за всю неделю не обмолвилась с ней ни единым словом.
Общение возобновилось, когда, рассматривая платья, которые шили дочери и служанки, матушка Елена обнаружила, что, хотя Тита справилась с работой лучше всех, она, перед тем как приступить к шитью, не озаботилась наметкой.
— Поздравляю, — сказала она, — твои стежки превосходны, но ведь ты не наметывала, не так ли?
— Нет, — ответила Тита, удивившись, что матушка решила больше не наказывать ее молчанием.
— Что ж, придется все распороть. Наметаешь, прошьешь заново и принесешь показать. Чтобы помнила: делаешь наспех — делаешь на смех.
— Но ведь так говорят, когда сделано плохо, а вы сами только что сказали, что мои стежки…
— Снова дерзишь? Ты и так уже позволила себе черт-те что, когда возомнила, что можешь шить не по правилам.
— Прости, мамочка, я больше не буду.
«Мамочка», прозвучавшее в нужный момент и с нужной интонацией, заставило матушку Елену сменить гнев на милость. Она полагала, что «мама» звучит как-то пренебрежительно, и приучила дочерей с самого детства называть ее «мамочкой», и никак иначе. Всех, кроме Титы, которая всячески упиралась либо выбирала такой тон, что рука сама тянулась отвесить ей оплеуху.
Но зато как хорошо у нее получилось сейчас! Матушка Елена возрадовалась, что ей наконец удалось обуздать непокорный нрав младшей. Правда, продолжалась радость недолго. Ведь уже на следующий день Педро Мускис, сопровождаемый почтенным родителем, заявился к ним на порог с твердым намерением просить руки Титы. Его появление вызвало в доме большой переполох. Визита не ждали. Накануне Тита через брата Начи послала Педро письмо, в котором просила его отозвать предложение. Брат Начи клялся и божился, что передал письмо Педро. И все же они пришли.
Матушка Елена приняла их в гостиной. Она была сама любезность и объяснила, почему Тита не может выйти замуж.
— Конечно, вы хотите, чтобы Педро женился, и я хотела бы обратить ваше внимание на мою дочь Росауру. Она всего на два года старше Титы, не связана обязательствами и готова к браку.
Услышав это, Ченча едва не перевернула на матушку Елену поднос с кофе и печеньем, который притащила, чтобы угостить дона Паскуаля и его сына. Рассыпаясь в извинениях, она поспешно ретировалась на кухню, где ее ждали Тита, Росаура и Гертрудис, и в деталях расписала им, о чем говорилось в гостиной. Она ворвалась, как тайфун, и девушки, побросав свои дела, сгрудились вокруг нее, чтобы не упустить ни единого словечка. Они как раз собрались все вместе, чтобы приготовить рождественские фаршированные булочки. Как можно заключить из названия, это блюдо обычно подают на стол к Рождеству. Но на этот раз их делали ко дню рождения Титы. 30 сентября ей исполнялось шестнадцать лет, и она хотела отметить эту знаменательную дату с любимым лакомством на столе.
— Вот так так! Матушка ваша говорит, она к браку готова. Готова, значится, словно о каше какой речь. Разве ж так можно одну девку заместо другой выдавать?! Это ж как пирог на тако[2] поменять!
Подобными замечаниями Ченча обильно приправила весь рассказ о беседе, свидетельницей которой стала. Тита знала, что Ченча горазда преувеличить да приврать, поэтому не позволила отчаянию завладеть сердцем. Она отказывалась верить тому, что только что услышала. Выказывая всем видом полное безразличие, она продолжала разрезать булочки, пока Нача и сестры возились с начинкой.
Лучше всего испечь булочки самим. Если нет возможности, закажите их в пекарне, только попросите сделать поменьше — большие плохо подходят для этого блюда. Начинив, булочки отправляют на десять минут в духовку и подают к столу горячими. Но лучше всего завернуть их в ткань и оставить на ночь пропитаться колбасным соком.
Когда Тита уже заканчивала начинять булочки, приготовленные на завтра, на кухню вошла матушка Елена и сообщила, что Педро все же женится, но только на Росауре.
