– Рас Александр, ты говоришь разумные вещи, я сам много думал над этим, но собирался заняться объединением племен чуть позже. Ты прав, больше медлить нельзя, но я не думаю, что кочевники согласятся поехать в Харар, – они боятся городов и видят в них ловушку.
Я ответил, что можно встретиться где-то недалеко, ближе к границе, чтобы никто не чувствовал, что его заманили вглубь вражеской территории. Я возьму с собой пулеметы, а при условии заранее оговоренной небольшой охраны с каждой стороны (не более сотни вооруженных людей), это нам даст преимущество в случае, если нас попытаются захватить: для того чтобы перестрелять сотню всадников, мне хватит двух лент с патронами и двух минут времени. Рас согласился, поблагодарив за предложение помощи в переговорах и сказал, что немедленно разошлет гонцов к заинтересованным сторонам. После этого рас сказал, что с государственными делами закончено, можно перейти к семейным:
– Рас Александр, я не возражаю против того, что ты назовешь Мариам своей невестой, но окончательное решение остается за негусом, так как она – принцесса императорской крови: ее отцом был негус Йоханныс IV, а, когда она осталась сиротой, я взял девочку в свою семью и дал ей хорошее воспитание и образование, но никогда не забывал, что она не просто уойзэрит (княжна) но и возможная наследница престола, в настоящий момент, третья в очереди. Сейчас мы пройдем в тронный зал и ты сможешь официально попросить ее руки. Не удивляйся, я отвечу тебе точно так.
– Рас Мэконнын, но я увижу Мариам сегодня? – сердце у меня сделало паузу.
– Да, Александр, но видеться наедине ты с ней не сможешь, пока не получишь благословение от негуса Менелика II.
Мы с Нечипоренко немного постояли перед тронным залом, потом двери его открылись и я увидел, что сегодня зал полон придворных в праздничных шамах (я как-то привык к тому, что они босиком и в серых фетровых шляпах). На троне восседал рас Мэконнын в золотой шаме и чем-то похожем на золотую митру. Сопровождаемый идущим чуть сзади Нечипоренко, я, держа треуголку на сгибе руки, приблизился к трону и поклонился расу, и громко, так чтобы все слышали, попросил руки его дочери Мариам, поклявшись любить ее до самой смерти.
После этого рас спустился с возвышения и взяв руку неизвестно откуда появившейся Маши (потом я припомнил, что в зале, с противоположной окнам стороны, было несколько дверей). Я достал кольцо и встав на колено, поцеловал ее пальчики и одел на безымянный палец правой руки бриллиантовое колечко: несмотря на то, что в зале было тускловатое освещение, камень отчетливо блеснул гранями. Пока, поднявшись с колена, я размышлял, могу ли я поцеловать невесту, Маша сама кинулась мне на шею, стоявший рядом рас легонько похлопал нас по плечам: мол, хватит целоваться, люди смотрят, неудобно, но Маша, отцепившись от меня, теперь обняла за шею отчима, чуть было не уронив его золотую шапку (тиару – вспомнил как называется эта штука, читал в свое время про одесского ювелира по заказу авантюристов подделавшего тиару скифского царя Сайтаферна[61], которую они потом ловко впарили Лувру за сумасшедшие деньги. Так вот, головной убор будущего тестя и был точь в точь такой тиарой).
Потом рас хлопнул в ладоши, дав понять, что представление окончено и нас пригласили пройти через боковые двери в соседний зал поменьше, где на длинном столе были разложены княжеские закуски. Нас с Машей посадили по разные стороны от Мэконнына, рядом со мной с другой стороны сел Нечипоренко, а Машиной – женщина в скромной одежде и платке, как я понял, жена раса. Стол был постным: фрукты и местные крендельки, но все же стояли серебряные кубки и кувшины с местным пивом. Нам же с Машей, расу и ее мачехе было налито шампанское.
Рас что-то произнес по-амхараски, разобрал в его речи наши имена и гости выпили, а потом принялись есть. Нечипоренко выпил свой кубок сразу до дна и жестом попросил слугу, чтобы тот наполнил кубок снова. Я забеспокоился, как бы казак не захмелел от местной браги, но, вскоре мачеха увела Машу, которая бросила на меня жалобный взгляд, мол, уводят в царские покои, прощай любимый, а потом все же улыбнулась и помахала рукой, и прием закончился. Посидели недолго, рас спросил, почему мне не понравился его дворец, я честно объяснил, что индус-архитектор не видел дворцов «царя Москова», да и во Франции тоже не был, иначе бы не стал городить такое безобразие. Сказал, что среди подарков негусу есть альбом с фотографиями и цветными литографиями Петербурга и Москвы и, если бы я знал, что расу потребуется достойный образец для его дворца, непременно бы заказал еще один, а так, каждый килограмм груза был взят по необходимости и второго альбома у меня нет. Рас попросил хотя бы глянуть на фотографии в альбоме и я обещал его принести.
Наступил канун Рождества. Вчера казаки устроили баню во дворе дома: натаскали воды за день она нагрелась и можно было помыться в палатке, которую оборудовали как моечную – с тазами и ведрами. Сделали и парную, для чего сложили пирамиду из камней, обложили ее дровами и раскалили камни, потом аккуратно смели ветками угли и золу с камней, в пирамиду воткнули шест и на него водрузили палатку. Буквально через минуту воздух в ней раскалился настолько, что стали трещать волосы, потом можно было выскочить во двор и броситься в огромный чан с холодной водой, а после похлестать себя распаренными в кипятке можжевеловыми «веничками», ну а дальше – просто помыться, не жалея мыла и воды в соседней палатке. Банную процедуру с удивлением наблюдал полковник Шлоссер, даже сунул голову в палатку – парную, чтобы посмотреть, что там делают эти сумасшедшие русские, после чего спокойно прыгают в чан с холодной колодезной водой, но был с возмущением изгнан, так как «немчура жар из бани выпускает». После бани, переодевшись в чистое, с наслаждением пили чай часа три, сидя на плоской крыше старого дворца.
Сегодня разговлялись с наступлением темноты (неделю, что здесь стоим, ели только постное) и появлением первой зведы: «Вот она звезда-то Вифлеемская, указывая на яркий Сириус на черном абиссинском небе», – говорили казаки. Я не стал их разубеждать, что Вифлеем находится от нас на севере, а Сириус – на юге, пусть запомнят этот праздник недалеко от святых мест. После решили поехать в главный храм Харара, отстоящий от нас версты на три, купол его хорошо был виден с нашей крыши и казаков поражало, что купол не золотой, а из обычного железного листа, практически, жестяной.
На улицах были толпы народа, все веселились, плясали под барабаны и пели песни.
– Глядите, вашскородь, – сказал один из казаков, – они и хороводы водят, совсем как у нас!
Я посмотрел, но это мне напомнило не хоровод, а боевой мусульманский танец, когда мужчины выстраиваются гуськом и распевая тексты из Корана или просто повторяя речитативом: «Бисмилля, ва илля иль Алла», приплясывая, идут по кругу. Пусть это и мусульманский танец, но я видел, что радуются все: и христиане, и мусульмане и представители других конфессий, радуются потому, что их соседям и друзьям хорошо и у них сегодня праздник. Я подумал, что, наверно, и христиане здесь празднуют Курбан-Байрам, распевая свои песни и стуча в барабаны (других музыкальных инструментов я не видел и не слышал, или просто их заглушал грохот барабанов). Наконец, пробиваясь сквозь все более густую толпу, доехали до площади перед храмом. Здесь мы поняли, что дальше даже пешком будет нельзя протиснуться (планировали мы, конечно, остановиться где-то здесь, в проулках и, пока коноводы будут у лошадей, дойти до храма, а потом подменить оставшуюся половину, чтобы сходили они. Но план рухнул: вся площадь была запружена танцующими людьми, развевались их шамы, которые пляшущие держали в руках как флаги, приплясывая в такт барабанам. Постояв и поглазев на действо, мы решили повернуть назад и завтра прийти в храм попроще, тем более, что кто-то из казаков видел церковь Святого Георгия рядом с нашим гарнизоном. Доехав до дома. Мы опять поднялись на крышу и долго смотрели на город, на улицах которого безостановочно танцевали и пели под ритм барабанов все его жители[62]. Пропев вечернюю молитву, казаки отправились спать. Кому-то из них было интересно сегодняшнее празднование, но большинству не понравилось: «бесовство какое-то». Я подумал, как-то отнесутся к столь необычным празднествам мои старообрядцы, ценящие дедовское благолепие, думаю что отрицательно.
