— Михалыч, не волнуйся, я спирту в жестянках закупил перед отплытием, вот фельдшер тебе сейчас немного разведет, только теплый будет[260]. Будет всем и на Рождество и на Новый год и на винную порцию хватит.
Пошел посмотреть, как поставили палатки — вроде все правильно, по подразделениям, без обид, как и было решено на крайнем военном совете. Моя палатка в центре, рядом палатка под оружейную и хранилище денежных средств и подарков, она же — интендантская, Титов решил спать прямо на ящиках с добром, ну прямо царь Кащей, который над златом чахнет (лишь бы не зачах совсем), да, а где он? Ответили, что пошел к тележке ехать на пароход, ну мне туда же, — крикнул, чтобы обождали.
Приехали, когда на понтон выгружали ящики с оружием. Я пошел в трюм посмотреть, как поставлено дело. У открытой оружейки стоял со списком в руке дежурный офицер — сотник Стрельцов. Один караульный был с ним, другой стоял у сетки, куда матросы укладывали ящики с полосами. Здесь же был и корабельный суперкарго, который на глаз оценивал вес груза и кричал боцману: "вира помалу". Лебедка поднимала груз и слышался крик сверху: "майнай, майна помалу", иногда прерываемый густым матом, если какой-нибудь сомаль лез под сеть с грузом. Не обошлось без ЧП — для начала уронили в воду ящик с пулеметом — просто спихнули его за борт сетью. Но сомали нырнули в воду, нашли ящик, завели под него стропы и достали пулемет на понтон. Теперь его надо чистить и заново смазывать, а то от соленой воды от в момент покроется ржавчиной. Потом в трюм е уронили с пятиметровой высоты ящик с ТНТ, ящик естественно разлетелся, рогожа разорвалась и "мыло" вывалилось. Матросы подивились, что мыло хранили под охраной, но все собрали, а сеть заменили — она просто прохудилась и расползлась. А что если так же разорвалась бы сеть с царскими подарками или денежными ящиками, да не здесь, где собрать можно, а над водой? Отправили на берег оружие и присели передохнуть. Сейчас будем выгружать самый ценный груз. Послал одного из матросов за парусиной, чтобы постелить ее в сеть и дополнительно увязать, закрепив страховочным стропом — сказал, что, если "мыло" в воду упадет, то испортится (не говорить же про деньги, а то специально грохнут, черти, чтобы ящики развалились и добро по трюму раскатилось). Так и сделали. Убедился, глядя с палубы, что понтон с ценностями благополучно достиг берега, все выгружено и под конвоем поехало на тележке в лагерь.
Ну все, теперь можно и своими делами заняться. Вернулся в каюту, Артамонов еще с одним добровольцем понесли мои вещи в лодку, а я сел дописывать донесение Обручеву. Написав, запечатал в конверт и понес капитану. Нашел его на мостике, оказывается он тоже наблюдал за выгрузкой и удивился как быстро мы справились, он рассчитывал остаться в Джибути на ночь, а теперь может, не спеша и не форсируя машин, спокойно идти экономическим ходом до Бомбея. Передал ему конверты с дипломатическими посланиями — Обручеву и Императору Всероссийскому, попросил в Бомбее отправить их дипломатической почтой через русское консульство, а два личных — управляющему и Лизе, я отправлю отсюда, почта и здесь есть. Тепло простился с капитаном, выразив надежду, что через год, дай бог, пойду с ним обратно в Россию. Он пожелал мне удачи и счастливого пути, спросив напоследок, не видел ли я мисс МакКонен и кто та восточная женщина, которая в сопровождении двух абреков, один из которых тащил вещи, вышла из ее каюты.
— Так это и есть мисс МакКонен, она же Мариам Мэконнэн, дочь князя Хараре и Шоа, — оставил я в изумлении капитана, закончив день сюрпризов на борту "Орла".
На берегу меня встретил старшина грузчиков, потребовавшей свои 60 талеров и еще 20 за особые условия, назвав их словом "бакшиш" известном всем, кто посещал азиатские страны. Я ему сказал, что его люди утопили и испортили чрезвычайно ценный прибор, который стоит в 100 раз дороже, чем все здешние грузчики, поэтому будут только 60 талеров или вообще ничего. "Атлет" с серьгой поворчал, после чего мы сели на тележку и поехали в лагерь. Велел ему обождать возле часового под "грибком" из парусины, натянутой на каркас и приделанным к столбику, сделанному из пиломатериалов, закупленных за десяток талеров у корабельного боцмана. По распоряжению капитана боцман должен был дать их бесплатно, но, посмотрев на горбыли, которые предложил этот рыцарь якорной цепи и ржавых клюзов, я одобрил интенданту мелкие траты. Теперь я послал его расплачиваться с главным грузчиком, предупредив, чтобы бакшиша не давал. Ящик же утопили и привели в негодность ценный груз, да, вспомнил, еще и ящик с водкой разбили, вот за это надо бы вычесть. А будет бакшиш выклянчивать — Михалыча позовите, он за разбитую водку из них бурдюки сделает или на барабан натянет.
Зашел в палатку — Артамонов уже ждал меня там, развесил обмундирование в полотняных чехлах от пыли. Я сказал, чтобы принес воды сполоснуться, помылся над тазом как мог, вытерся чистым полотенцем и надел свежую сорочку. Стемнело, только светились костры на которых булькал кулеш, сваренный казаками, артиллеристы ели кашу, у них же свое довольствие с самого начала, а Букин с Нечипоренко объединили припасы, так как получали поровну на добровольцев и казаков, казаки даже выиграли: вместо 50 планировавшихся добровольцев на десяток меньше набрано, да минус Львов и трое, оставленных в Александрии, зато на довольствие добавились я, Букин, доктор с фельдшером, интендант, топограф и мой денщик, то есть в остатке лишних семь пайков — на всех хватит, даже если кто в гости зайдет.
Поужинали, трубач артиллеристов сыграл, как мог, вечернюю зорю, провели перекличку — по списку все, никого и ничего не забыли на пароходе, груз доехал полностью, потери в конском составе — пока две. Потом хором, нараспев, прочитали "Отче наш" и "Спаси, господи, люди твоя" и разошлись по палаткам.
Я же, как и обещал, пошел к Маше. Она ждала меня. В шатре неярко горела масляная лампа, стоял кувшин с водой и блюдо с виноградом и инжиром. Я снял китель и присел на ковер, опершись спиной на подушку. Маша присела рядом, положив голову мне на плечо. Мы сидели рядом и молчали. Она сказала: "Я чувствую, что ты устал, поспи немного". День действительно выдался суматошным и я не заметил, как задремал, потом, еще сквозь сон, почувствовал, как Маша гладит мои волосы, грудь, расстегнув рубашку. И тут я почувствовал ни с чем не сравнимое желание, нет не похоть, а именно желание, желание обладать ею, сделать ее счастливой, хочу, чтобы она родила мне детей, много, но сначала мальчика и девочку, а дальше — как получится. Я стал ее целовать, сначала осторожно, потом все более страстно, она только прошептала "только будь осторожен, не сделай мне больно". Я говорил ей, что люблю и буду любить ее вечно, до самой смерти… и много других нежных и глупых слов, что обычно говорят в таких случаях. И я был нежен и осторожен, а Маша — податливой и ласковой. Потом мы лежали, утомленные, насладившись друг другом и я подумал, что это, наверно, сказка из "Тысячи и одной ночи" и сейчас я проснусь старым пенсом в своей хрущобе…
Но нет, это явь, вот Маша спит на моем плече, а я глажу ее шелковистые волосы и целую их, душистых и пахнущих каким-то нездешним ароматом, то ли цветов, то ли пряностей, а может и того и другого вместе. Не заметил, как и меня сморил сон, а когда проснулся, то уже светало, полотно шатра уже не было черным, а слегка просвечивало. Почувствовав, что я проснулся, услышал:
— Хорошо ли ты спал, муж мой?
— Так хорошо, моя милая жена, что и в сказке не приснится.
— Расскажи мне сказку, Саша, — попросила она, — у тебя так хорошо получается, только говори по-русски, я попробую понять, о чем она.
И я рассказал ей "Морозко" (было интересно узнает она, что это про снег, про зиму и что такое замерзать). Маша долго морщила лобик, но потом заявила, что это не про любовь, а сказка для детей с назидательным концом, чтобы дети росли послушными и не шалили, а она хочет сказку для взрослых, про любовь, чтобы был король, рыцарь и принцесса, чудовища не надо. Сказка должна быть доброй и с хорошим концом. Тогда я как мог, с переводом на англо-французский диалект, рассказал ей "Обыкновенное чудо". Маша просто захлопала в ладоши:
