— Аникита, дуй за меня! Притомился. — Отправил я того в игру.

— Как скажешь, Пётр Алексеевич. — Он легко поклонился мне, потом царевне и выбежал на поле.

Я устало подошёл Наташе.

— Поздорову ли, сестрица?

— Поздорову, Петя.

— Что это ты, свет моих очей, на Никитку глаз положила?

Царевна тихонько фыркнула:

— Вот ещё! Мне только десятый годок пошёл. Рановато ещё. Да и на кого? На Никитку? Он же глуп.

— Зато ростом вышел, спаситель твой. С того ли дня, с пожару, приметила?

— Эку нелепицу ты сказываешь, братец. Что ж с того, упала я тогда на него? Постой? Не ревнуешь ли ты часом?

— Ну уж нет, сестрица. Только ты таким взглядом его одарила… — Даже не понял, я это сказал или Пётр. Решил опять отстраниться, давая ребенку волю пообщаться.

— Молчи! Сам посидел бы в тереме! Играешься со своими потешными, а меня позабыл! На реку не зовёшь, нового ничего не рассказываешь! Кругом меня одни старухи. Дочек бояре своих мне вовсе не шлют. Только тетка Евдокия боле по возрасту сродна, да тупа она как пробка — совсем на матушку не походит. Будто и не сестра вовсе! Матушка всё кручинится — по Кремлю скучает. Сидит с приживалками своими сплетничает. И меня никуда не пускает. Вот насилу уговорила её на луг выйти — на игры ваши смотреть.

Царь, ошарашенный её напором, виновато потупил взор. "Да, действительно Пётр забыли мы с тобой о сестре". Но не прошло и минуты, как он встрепенулся:

— Ладно, полно дуться, Наташка! Мне тоже не сладко — загонял вконец постельничий!

Та чуть заметно улыбнулась.

— Так ты царь или не царь, повели отставить. Разве ж не хозяин ты в своих потехах?

Мысль так и поступить молнией пролетела у меня, но Пётр сам отказался от неё.

— Не можно, Наташа, сейчас уже поворотить. Невместно мне свои решения менять столь часто. А ты ведь думала домоводству учиться, чего ж не получается?

— Получится тут! Всех домашних дел только вышивание, да ткачество. Видел бы тутошний станок — просто орудие пыток какое-то: пыльно, шумно и совсем не интересно. Вышиванием все пальцы себе исколола! Крючком пробовала плести — не получается. Вязание скучно. Бабки всё пристают со своими россказнями — там глупости одни. А ещё по три раза в церкви стоять, ходить плавно, говорить тихо, на людей других смотреть прямо нельзя! Одно слово тюрьма! Как представлю, что так всю оставшуюся жизнь — выть хочется. Очень я сейчас Софьины мотивы понимаю. А ты как в солдатиков играть начал, так и на завтрак к нам не выходишь и в церковь только с "робятами". Хоть по воскресеньям выходил бы к матушке.

— Бабки, сестрица, говоришь? Скучно? Так ты, Наташа, сказки записывай и собирай! — Тут я немного посуфлировал. — Вот и будет памятник тебе нерукотворный. Можешь ещё казначеев да ключников пошерстить. Инвентаризацию помнишь? — Наташа кивнула — Вот и сделай, можешь не только во дворце, но и на стройке учёт поправить.

— Бог с тобой братец! Не в мои лета этим заниматься. Царевну едва читать выучили.

— Ну, тогда готовкой вот займись. Или ты в той жизни и кулинарию не любила?

— Да нет, готовить любила и люблю, только выматывало раньше стоять каждый день у плиты. Видно прав ты, Петруша. Я подумаю, может и схожу проведать поварню. А что, тебе наскучили разносолы царские? Кормят-то качественно.

— Качественно, да больно однообразно. Мне пюре картофельное уже давно снится, да котлеты по-киевски. Давай, придумай мне их! И никто тебя торопить не будет — свободное творчество. А с матушкой коли надо — переговорю.

— Не надо, сама попробую. Это ныне не запрещено. — Она отвернулась, пытаясь опять следить за игрой. — А вот и Федор Матвеевич к нам пожаловал.

Подошёл разгорячённый от игры Апраксин.

— Ну, что доволен, Пётр Алексеевич? Видел, как Никитка в одно касание восьмерочку оформил?

— Да видел. Удар у него пушечный, только кто бы ещё ему ассистировал грамотно. Остальные так толпой и бегают. Может, надо было для начала регби вводить?

Заметив, что окружающие начали прислушиваться к нетрадиционным оборотам в речи государя, Апраксин оставил этот вопрос без ответа.

— Не сумлевайся, государь, научатся! Наталья свет Алексеевна, а тебе-то люба игра наша новая?

— Люба, Фёдор Матвеевич, люба. Странно только называется она — по-немецки фунтбалом. Почто так?

Капитан понял, что Наташа тоже перестроилась и играет сейчас больше на местных.

— Не фунтбалом, а футболом. Название это Яшка Брюс предложил, и по-аглицки оно значит нога-мяч, а Петру Алексеевичу зело понравилось.

— Нога-мяч? Чудно. А почто сам Брюс не играет? Ужели до сей поры не позволено ему во дворце быть?

Пётр ответил быстрее:

— Он, сестрица, изрядно в деле ныне — под присмотром святых отцов и мастера Гриммана готовит новую потеху огненную. Пойдёшь ли с нами завтра смотреть?

— Пойду, Петя, коли зовёшь. Только у матушки спрошусь.

— А мы и матушку позовём.

И царь поспешил к Наталье Кирилловне. Я же, окончательно отстранившись от контроля, стал просто "смотреть кино".

— Матушка! Матушка! Завтра в вечор немец мой Гримман будет новый фейерверкус устраивать. Очень я желаю, что бы вы с сестрицей увидали сиё чудо!

— Постой, Петруша, не горячись. Всё бы тебе потехи. Да не опасна ли такая забава? Ну, как и в том разе, дурное с ферверкусом окаянным приключится? Погорим все.

— Нет, Матушка, мы шутих пускать с новым зельем не будем. И не Яшка Брюс потеху готовит, а Фриц Гримман. Делал он такой уже три седмицы назад, но ты не изволила смотреть. Я же зело желаю, чтобы ты видела, как красива забава сия. Да и сестрицу, прошу, с собой возьми. Почто ей киснуть среди мамок?

Наталья Кирилловна слегка улыбнулась.

— Хорошо, посмотрим мы с Наташей, коли ты так просишь. Поведай лучше, что за игру вы с Фёдором Матвеевичем удумали. Вон потешные твои который час уже бегают гурьбой, а те что стоя кричат, да ярятся. На что така потеха надобна?

Пётр растерялся, как объяснить. Я демонстративно отстранился: "Сказывай, Петя, как можешь, как сам видишь". Апраксин улыбнулся царю ободряюще. К моему удовольствию, ребенок справился вполне прилично:

— Сия забава матушка для того надобна, чтобы каждый познал себя среди другов к одной цели идущих, да чтобы стоял не только для себя, но и для всех своих товарищей, навык. К тому же понимал, что одной только силой победу не имать, а надобно и разум применить.

— Так это ж и чернь творит, когда в кулачных боях тешится. Нешто пристало царю такие забавы? Кто ж из самодержцев такое творит ещё?

— Да… Да просто любо мне это! — почти крикнул, не найдясь, что добавить к своим аргументам Пётр.

Царица покачала головой, вздохнула.

— Вот и бояре сказывают, мал ты ещё и не царского образа жизнь правишь. А Иван да Софья в Кремле обустраиваются.

Её голос слегка дрогнул и Пётр опять начал поддаваться накатывающейся волне жалости к матери.

— Не кручинься, государыня Наталья Кирилловна, — помог Апраксин. — Богатырь-сын растёт у тебя. Не стоит его с прочими царями равнять. Не только для потехи мы игрой этой забавляемся. Те робяты, кто привык в игре за Петра стоять, и в жизни с ним будут помощниками не за страх и награды. Пусть с дружиной тешится, пока есть время тешиться. А будет час и станут его робяты кругом него в споре с Милославскими. Иван в тереме чахнет-болеет, а наш свет-государь на вольном воздухе мужает и силой растёт.

Ничего не ответила на это царица. Покачала головой, перекрестила сына и повернула обратно в покои.

— Ну, довольно, утомили вы меня. Пора и почивать. Уж и звезда вечерняя взошла. — Через пару шагов обернулась. — Фёдор Матвеевич, не знаешь ли где Зотов Никита ноне? Неужто опять ему нездоровится?

— Он, матушка, в заботах всё о строительстве кирпичного заводика и бумажного тож. Да царски лампы сейчас для патриарха тщится сделать. Заказал владыка их три десятка для монастырей, а за ним и бояре московские ещё с полста на круг просят. Вот, во хлопотах своих и не поспевает он у царя бывать. Но завра фейерверкус посетить обещался непременно…