Каков же критерий истинности наших знаний? Философ пришел к выводу, что Декартов критерий (истинно то, что отчетливо осознается в мышлении) недостаточен (3, с. 38; 14, 4, S. 328) и указывает лишь на общую тенденцию познавательного процесса — от смутного к отчетливому, от неясного к ясному. Не может быть искомым критерием и врожденность как признак идеи, так как все идеи врожденны. Кроме того, «отчетливость», «ясность» и близкие к ним понятия не тождественны: ясной идеей может быть и идея не очень отчетливая (4, с. 330). Многое из того, что представляется нам ясным и отчетливым, лишь кажется таким, и чувственные критерии вообще ненадежны и недостаточны. Ощущения «могут подсказывать и подтверждать эти (разумные. — И. Н.) истины, но не доказывать их безупречную и постоянную достоверность» (4, с. 75), так что к чувственным критериям следует добавить логические правила (3, с. 45). Недаром «признак существования — согласованные чувства» (8, с. 33; ср. 4, с. 329–330).
В «Размышлениях о познании, истине и идеях» (1684) сложилась схема признаков истинных идей (см. схему 4), которая построена путем формальнологической дихотомии, но отражает процесс и отчасти способ восхождения ко все более истинным идеям. В результате образуется градация характеристик истинной идеи, в которой на смену чувственным приходят рациональные характеристики. Аналогично тому, что низшие монады только смутно познают облик высших, низшие уровни идеи не перерастают в высшие, а как бы служат им пьедесталом: как впоследствии у Гегеля, рациональный этап познания «накладывается» на чувственный, но не питается его «соками». Интуиция у Лейбница вырастает из рационального этапа. В отличие от Декартовой интуиции самоочевидность идеи в число свойств интуиции уже не входит.
Схема 4
Под «темной идеей» Лейбниц имел в виду смутные ощущения, которые настолько неотчетливы, что разум не в состоянии судить об их совместимости или несовместимости (4, с. 346). Идея «ясная» обладает яркостью, т. е. интенсивностью воспринимаемых качеств (5, с. 145), и очевидностью, т. е. непосредственной достоверностью, на которую способна чувственность (4, с. 393), но определенность ее содержания невелика, ибо позволяет лишь узнать вещь (3, с. 39). «Смутная идея» также обладает ясностью (яркостью), но она не позволяет четко перечислить в уме ее признаки (3, с. 39, 88, 172, 203). Таковы ощущения сильных, но трудно определяемых запахов и смешанных окрасок. В качестве примера «смутной идеи» Лейбниц приводит и неопределяемые понятия, так что, надо полагать, именно в этом пункте схемы имеется в виду переход от чувственных идей к рациональным, от познания «пассивного» к активному. Идеи «отчетливые» содержат в себе поддающиеся строгому перечислению признаки, которые позволяют получить понятие вещи, резко отличающее ее от других вещей.
«Отчетливое познание имеет степени» (3, с. 88), и достижение более высоких из них требует дальнейшего разделения идей. Нужно отсеять «неадекватные идеи», в которых строгого перечисления всех признаков предмета достигнуть не удалось и которые познаются нами в спутанном, даже неполном виде. Зато в идее «адекватной» мы обладаем полным познанием в том смысле, что анализ отчетливо познаваемых нами признаков, например, некоторого числа доведен до осмысления и формулировки каждого из них (3, с. 40; 4, с. 233). Адекватному познанию, по мнению философа, свойственны всеобщность, строгая четкость и направленность на раскрытие возможностей вещей, т. е. диспозиций их развития. Делится же оно на два вида, из которых первый имеет дело с «символизируемыми» идеями, а второй — с идеями «интуитивными» (в смысле рациональной интуиции).
Под первым следует понимать мышление в умозаключениях, суждениях и понятиях, обозначаемых символами. Иными словами, речь идет об оперировании символами, и Лейбниц, хорошо понимая важную роль знаков в познании, упрекает Локка и даже Декарта в недооценке ими формальной логики. Однако он выступает против ее абсолютизации, когда ее применяют, не умея перейти от «слепых» символов к содержательным интерпретациям. Символическое познание осуществляет знаковую фиксацию признаков, коннотацию терминов в понятиях и оперирование ими по законам и правилам логики, и оно неизбежно утрачивает наглядность, которая далеко не тождественна глубокому знанию. Но символическое познание должно быть увенчано интерпретациями, а истоки его четкости — в интуитивном познании. «Первичное отчетливое понятие мы можем познать только интуитивно, в то время как сложные понятия — по большей части только символически» (3, с. 41).
Под вторым, интуитивным, познанием надо понимать познание, при котором мы одновременно мыслим все признаки, составляющие данную вещь (3, с. 91). Рациональная интуиция — это как бы «монада» всех рациональных доказательств, содержащая все предикаты вещи самым очевидным и отчетливым образом в субъекте. Этот высший уровень познания позволяет нам актуально осознавать всеобщие рациональные истины, которые бесспорны и очевидны, как очевидно всякое самотождественное предложение, в котором S = P (8, с. 105). Лейбниц усовершенствовал учение Декарта об интуиции: характеристики правых звеньев дихотомии в вышеприведенной схеме очерчивают структуру этого понятия, а с другой стороны, указывают на подчиненные в отношении к интуиции критерии нижележащих уровней знания. В этой связи допускается (4, с. 382) применение интуитивного критерия и к утверждениям опытного характера. Интуитивное познание, по Лейбницу, не изначально, хотя оно позволяет обрести начальные пункты рационального познания в символах, но само есть результат длительной предшествующей познавательной деятельности, выводящей в конце концов интуитивные истины из потенциального скрытого состояния в актуальное.
Эта деятельность совершается с помощью дискурсивного мышления, строго соблюдающего законы логики и обеспечивающего предсказательную силу наших знаний. Нередко говорят, что верховный критерий истинности у Лейбница — это формальнологический закон противоречия (ср. 4, с. 76). В данном контексте его можно рассматривать как требование считать достоверно истинным только то, обратное чему логически противоречиво, а значит, ложно. На этом законе, функционирующем в области разума (19, S. 454), основаны доказательства через приведение к абсурду, которые действуют с полной надежностью. Действительно, интуиция у Лейбница самоочевидна именно потому, что этот закон, соединенный с законом тождества, проявляется в ней всеобъемлюще.
Но всеобъемлюще ли действует этот закон во всей области познания, по Лейбницу? Ведь он признает существование смутного и приблизительного знания, а также знания о вероятном (4, с. 327), в котором этот закон, как и вообще на чувственном уровне, не может проявиться вполне определенно. В соответствии с гносеологической направленностью своей теории Лейбниц указывает: «Не следует пренебрегать никакой истиной» (4, с. 322).
Логика вероятного должна базироваться на логике необходимого (4, с. 428), но высказывания о возможности бытия тех или иных вещей «следует вывести из природы вещей» (4, с. 328), что требует, конечно, применения логических законов, но на уровне наблюдений и констатаций они едва ли составят достаточное условие истинности формируемых утверждений и прогнозов. С другой стороны, в пользу всеобщности действия закона тождества-противоречия как закона, регулирующего достижение истинности, говорит то, что во всех случаях суждения для Лейбница либо истинны, либо ложны. Он убежден во всеобщности действия двузначной логики.
Как бы то ни было, действие принципа тождественности-непротиворечивости в качестве критерия истинности было шагом вперед по сравнению с предшествовавшим рационализмом середины XVII в. «Лейбниц, — писал В. Каринский, — заменил менее определенное Декартово понятие об ясном и отчетливом знании во всяком случае более строгим требованием необходимой связи между субъектом и предикатом умозрительных истин» (24, с. 99). Но здесь же следует подчеркнуть, что принцип тождественности-непротиворечивости не есть, строго говоря, высший логический принцип у Лейбница. Разбирая его метод, мы видели, что этот принцип возводится к принципу достаточного основания, и это происходит и тогда, когда эти принципы выступают в функции критериев истинности (ср. 3, с. 330, 347; 17, sect. 11–16). Правда, закон достаточного основания при его всеобщем употреблении ведет к произвольным результатам: ведь окончательное достаточное основание всех истин охарактеризовать определенно не удается и остается прибегнуть к ссылке на «решение божье», что ни к чему не обязывает (12, с. 120).
