— Нисколько. И вот почему, — спокойно ответил Асхат. — Прежде всего вы допускаете путаницу в этом вопросе. Татары, как нация, в плане этнографическом не имели никакого отношения к тому сборищу кочевых племен, которое называли тогда татарской ордой. Это первое. А теперь позвольте мне задать вам вопрос.

— Пожалуйста, — кивнул Земцев.

— А как вы, Яков Николаевич, думаете насчет Девятого мая? Нужно ли нам, советским людям, отмечать День Победы над немецко-фашистскими интервентами? Не задевает ли это национальные чувства немцев?

Вопрос был неожиданный, так что даже искушенный Земцев не сразу нашелся, лишь пожал плечами, и в этом движении было что-то высокомерное. После непродолжительной паузы негромко и не очень уверенно он ответил:

— Может, через шестьсот лет и эта дата не будет отмечаться, если, конечно, к тому времени наша планета не сгорит в термоядерном пекле. — В душе он пожалел, что затеял разговор на скользкую тему, и, чтобы увести разговор в сторону, со вздохом прибавил: — Угроза атомной войны, дорогой Асхат, трагическая реальность, факт, не считаться с которым человечество не может. Но будем надеяться на благоразумие заокеанских властелинов и их европейских вассалов, которые в случае судного дня сгорят вместе с нами. Впрочем, для нас это утешение не ахти какое.

Асхат разгадал его уловку и не стал возвращаться к вызвавшей небольшой конфликт теме. Он видел, что новый гость Земцева нервничает, что ему, очевидно, необходимо о чем-то важном и неотложном переговорить с хозяином наедине, и потому решил уйти и поспешно начал собираться. Яков Николаевич, задержав крепкую руку Асхата в своей узкой мягкой руке, с холодной любезностью спросил на прощание:

— Что на словах передать Нине Файзурахмановне?

— Привет, ну, и что у нас все в порядке. В сентябре ждем их в отпуск.

Проводив Асхата, Земцев с не присущей ему горячностью спросил, глядя на Пришельца:

— Видали, во что превратился потомок Чингисхана? Русский па-три-от…

— У меня недавно произошел подобный разговор с одним интеллигентным киргизом. — Пришелец опустился в глубокое с золотистой бархатной обивкой кресло. — Участник войны, доктор каких-то наук и плюс переводчик. Перевел на киргизский какую-то русскую летопись о нашествии Мамая на Русь. Я говорю ему: «Абдулхай, зачем вам, потомкам великих завоевателей, переводить эту ветошь?» Так он вообще взбесился: представляете, обвинил меня в попытке посеять национальную вражду, подорвать дружбу народов. Хвастался своим советским патриотизмом, в чем, естественно, отказывал мне. — Пришелец зло хлопнул ладонью по подлокотнику.

— Ну да ладно, оставим историю и займемся современностью, — примирительно промолвил Земцев. — Прежде всего дело. У вас все в порядке?

Пришелец неправильно понял его вопрос, и это замешательство не осталось незамеченным Земцевым. Он понял, почему его гость задержался с ответом, и уточнил:

— Вы все принесли?

— Ах, да, это… Конечно, конечно, — с облегчением ответил Ипполит Исаевич. — Принес все, как условились. — И зачем-то неуверенно попытался объяснить свое замешательство: — Меня удивил и, знаете, возмутил этот аллигатор.

— Вам придется иметь дело с его сестрой и говорить об Асхате совсем не то, что о нем сейчас думаете. Говорить приятное. — Земцев наполнил рюмки коньяком и, осанисто выпрямившись, провозгласил тост. — За наши успехи. За общее дело и доверие.

Пришелец почтительно улыбнулся, выпил, вздохнул с облегчением, взял свой «кейс», положил его на край стола и озабоченно посмотрел на Земцева. Ему стало грустно от неизвестности: где гарантия, что содержимое этого «кейса», исключая кулон, он в целости получит уже за рубежом. Такой уверенности не было. Да и кулона жаль, слишком дорогая плата за услугу. Он дивился своей решимости пойти на такой риск, но, помня, что, как и Зубров, Земцев плывет с ним в одной лодке, а потому не посмеет надуть, отмел все сомнения и открыл чемоданчик. Ценности были упакованы в шелковые мешочки, поверх которых надеты целлофановые. Золото — в одном мешочке; кольца, монеты, пластины, платина — в другом, алмазы — в третьем, жемчуг — в четвертом. Валюту он оставил дома: решил переправить ее через границу другим каналом. Он поочередно развязывал мешочки, высыпал содержимое на дно «кейса», вслух считал, ставил галочку в описи, отпечатанной на машинке, и снова прятал в мешочек.

Земцев стоял рядом, замкнутый и строгий, молча следил за руками доверителя. Выложив на стол все мешочки, Пришелец взял один экземпляр описи, положил его на дно опустевшего «кейса», щелкнул замочками и устало посмотрел на Якова Николаевича. Потом, не говоря ни слова, достал из кармана брюк бордовую бархатную коробочку, дрожащей рукой открыл крышку. Переливчатый игристый блеск бриллианта отразился в глазах Якова Николаевича. На лице его возникло подобие улыбки, оно сразу как-то разгладилось, оживилось и потеплело. Ипполит Исаевич торжественно протянул ему открытую коробочку. Яков Николаевич, не прикасаясь к футляру, двумя тонкими подрагивающими пальцами извлек кулон и, держа его на весу, стал внимательно рассматривать. Кулон медленно поворачивался в его руке, трепеща искрометными гранями.

— Красавец. Цены ему нет, — глухо выдохнул Пришелец, облизал сухие губы и прибавил почти шепотом: — Его место в Алмазном фонде Кремля. Целое состояние.

— Не преувеличивайте. Какое это состояние? — Земцев криво усмехнулся и спрятал кулон в футляр. — Вы были в Загорске в Троице-Сергиевой лавре?

— Конечно.

— И в Ризнице?

— Разумеется.

— Обратили внимание на митру Мстиславских?

— Миллионы, — только и молвил Пришелец, считая, что этим словом сказано все.

— Вот эту вещь можно считать состоянием. А лежит, между прочим, открыто, под прозрачным колпаком, как говорится, у всех прохожих на виду. Присаживайтесь, — Земцев снова наполнил рюмки и продолжил: — И охраняют такие сокровища сиделки-старушки, не считая постового милиционера, который, как я заметил, всегда стоит в первом зале. На Западе при такой охране. давно бы исчезли и бесценные митры, и другие вещи из жемчуга и золота.

«К чему он все это говорит, — думал Пришелец, — словно подает идею? Нет уж, покорнейше благодарю, достопочтенный Яков Николаевич. С меня довольно. Вы уж сами при ваших-то масштабах и аппетитах».

Но чтобы поддержать разговор, начатый хозяином, заметил:

— Между прочим, в последнем зале есть еще одна митра, сплошь из жемчуга. Но обе они подключены к сигнализации.

— Для опытных умельцев сигнализации не помеха. Средь бела дня на десять минут в Лавре отключается ток. Не во всем городе, а только в Лавре. И ни старушки, ни милиция даже внимания не обратят, что сигнализация не действует. Всего десять минут. Больше и не нужно.

— Такое возможно в Штатах или Италии. У нас пока исключено. Нет специалистов, — будто бы даже с досадой заметил Пришелец, сделав ударение на слове «пока».

— И слава богу, — мгновенно подхватил Земцев. — Наше счастье, что мы не боимся вечером выходить на улицу, гулять в парках, выезжать за город, не врезаем в двери квартир десятки хитроумных запоров, что нас не раздевают в подъездах. Вы говорите — «пока». Думаю, что вы не правы: организованный гангстеризм, мафия сюда не придет.

Неожиданно Пришелец расхохотался, чем удивил Земцева.

— Придет! Уверяю вас, придет, как пришли твисты и рок-н-роллы, длинные прически и короткие юбки, абстракционистская мазня и музыка, рвущая барабанные перепонки. Поверьте — в этом я ни на миллиграмм не заблуждаюсь. Мода не знает государственных границ. А мафия — тоже мода. И я не удивлюсь, если под прозрачным колпаком в Ризнице будет лежать не подлинная митра Мстиславских с ее бесценными бриллиантами, а ловко сделанный дубликат, где и жемчуг, и бриллианты, и изумруды будут фальшивыми. А подлинная спокойно пересечет государственную границу. Но меня сейчас беспокоит другое: чтобы государственную границу благополучно пересекло содержимое этих вот мешочков. Это мое скромное состояние, которое, надеюсь, даст мне возможность начать новую жизнь в новом, свободном мире.