Проклятый оборотень.

Бэрин почти засыпал, когда услышал произнесенное с мягкой насмешкой:

– Да ты никак влюбился?

Сон как рукой сняло. Он повернул голову: Натин, приподнявшись на локте, смотрела на него сверху. Пробивавшийся сквозь занавески свет факелов ярмарки позволял увидеть на лице женщины лукавую улыбку.

– Кто-то из наших девушек? Или ваша?

От растерянности он молчал слишком долго, чтобы соврать убедительно. Но Бэрин все же попробовал:

– С чего ты это взяла?

Женщина повела круглым плечом.

– Ты такой страстный, неутомимый, напористый… Словно пару месяцев ни с кем не любился. А ведь был у меня только на прошлой неделе! Уж точно на моем месте ты сейчас другую представлял! Не то чтобы я жаловалась, еще какая довольная! Просто любопытно – кто она? Ваша или наша?

И ваша. И наша. Но не моя. Он не думал, что так прозрачен: хорошо еще, не начал во время ласк называть женщину Интой… А вдруг и Фэрлин и сама Инта тоже что-то замечают?

Бэрин встал с кровати, шагнул к узкому окну, сдвинул занавеску и уставился невидящим взглядом на освещенную ярмарочную площадь. Скрипнули половицы – подошла Натин, обвила его торс мягкими руками, прижалась горячим полным телом. Сказала:

– Ну а почему бы тебе наконец не влюбиться? Ты молод, силен, хорош, обходителен. Любая тебе будет рада, любая не откажет…

Только не она.

Почувствовав, как он напрягся, женщина замолчала. Но ее ласковые, умелые руки продолжали двигаться, гладить, трогать – и он постепенно стал расслабляться и возбуждаться одновременно. Натин горячо шепнула ему в ухо:

– Пошли в кровать, мой волчонок! Пошли, пока ты еще мой…

Окоченев от холода, я приплясывала над своим скудным товаром, выложенным на расстеленной прямо на снегу шали: шарфы, рукавицы и носки. Шерсть я вычесывала кое у кого из мохнатых побережников – и им в линьке легче, и мне для вязанья сгодится. Спряденные нитки кипятила в красящем отваре из коры и травы, а узоры вывязала так, как когда-то научила мать: руки у той тоже были ловкими, умелыми. Почти человечьими… просто пальцев слишком много.

С самой ранней зимы, едва Реку сковал лед, я бегала на другой берег и уже научилась разбираться с деньгами, ценами и людскими повадками. Иногда казалось, что я легко могла бы затеряться меж людей, если б только не приходилось возвращаться из-за Рыжика. Всего раз я попыталась перевести с собой брата – до сих пор перед глазами стоит картина, как тот, визжа и извиваясь от боли, катается на заснеженном льду. Бывалые побережники потом говорили, что нам еще повезло, волчье заклятие ударило вскользь, не в полную силу, и потому брат остался жив. Проклятые, злобные, жадные Волки! Кому мог помешать и навредить безобидный мальчишка? А Рыжик до сих пор боится даже на берег выходить…

Надвинув капюшон пониже, я рассматривала меховые сапоги остановившихся неподалеку мужчин. Голенища вышиты яркими нитками и бисером: сколько же времени мастерица тратит хотя бы на одну пару? Может, вырезать деревянные бусины да начать обшивать свою одежду? Уж на это-то много времени не уйдет – из всей одежды у меня две сменки да теплый плащ…

– Ты погляди, какие рукавицы!

Мужчины закончили разговор и направились ко мне. Я поспешно откинула капюшон, нацепила на лицо льстивую улыбку, приготовившись расхваливать свой товар, как у других торговцев подсмотрено.

Слова замерзли у меня на губах.

Это были Волки.

Не то чтобы они чем-то отличались от людей, толпившихся на Зимней ярмарке: ни внешностью, ни одеждой; здесь были купцы и крестьяне, одетые куда богаче и ярче. Но я чувствовала их силу, как любой зверь чует запах крупного опасного хищника. Инстинкт кричал: «Беги!» – разум приказывал стоять, а чувства бессмысленно метались в ледяной оболочке оцепеневшего тела.

Тот, что постарше, без интереса рассматривал вязанье. Младший же присел на корточки, перебирая вещи. Вскинул голову, сверкнул темными глазами и яркой улыбкой:

– Да ты мастерица! Где ты взяла такие узоры?

Ответить удалось не с первой попытки. Когда непослушные губы наконец шевельнулись, они выговорили правду:

– Мать научила.

Волк примерял рукавицу – на его крупную руку она еле натягивалась. Он огорченно поцокал языком.

– А ты можешь связать на мой размер? Я хорошо заплачу!

Мне надо было лишь качнуть головой. И объяснить – мол, шерсть закончилась. Но губы ответили:

– Могу.

Парень, не вставая, протянул мне руку.

– Будешь снимать мерку?

Я беспомощно смотрела на такую близкую руку. Рука как рука: мужская, сильная, обветренная. Но если б он знал, кто я такая, он бы убил меня одним движением этой руки.

– Я запомню…

– Ну вот, – сказал Волк торжествующе, – я же говорю – мастерица! Беру все.

– Что?

Поднявшийся парень смотрел на меня сверху с интересом:

– Говорю – все беру. А свои рукавицы жду через неделю, на субботнем базаре. Договорились, да?

Он кинул пару монет, сгреб все вязанье в охапку, улыбнулся мимолетно на прощанье. Я провожала мужчин застывшим взглядом. Услышала сказанное старшим:

– Куда тебе столько?

– Да девчонку жалко, видел, совсем замерзла, даже говорить уже не может? Отвезу вещи парням на заставу. А вот эти перчатки – смотри – подойдут леди Инте!

Я растерянно разглядывала монеты. Хотя цены на мясо поднялись, купленного на это хватит нам с братом на полмесяца. Самое время благословить за это Волка.

ДоброгоВолка!

Чуть позже я вновь увидела его. Темноволосый парень помогал слезть с лошади какой-то женщине. Та с благодарной улыбкой приняла предложенную руку. Когда они пошли по утоптанному грязному снегу площади, стало видно, что женщина заметно хромает. Следом, зорко поглядывая по сторонам, двинулась еще пара Волков. Лишь увидев на руках женщины собственные перчатки, я сообразила, что это и есть та самая леди Инта. Группа явно направлялась в мою сторону, и я поспешно шмыгнула за ближайший возок с бочками. Подойдя, они остановились и закрутили головами. Темноволосый Волк сказал с сожалением:

– Наверное, уже убежала. Тебе правда перчатки понравились?

Женщина покрутила руками, разглядывая узор.

– Конечно, мягкие, теплые, красивые, прямо льнут к рукам! Только не могу понять, что за шерсть?

Я чуть не фыркнула: уж и не пересчитать, чью шерсть я туда примешала! Да еще и насобирала пуха, который нацеплялся за кустарники в лесу.

– И узоры, – продолжала леди Инта. – Странные узоры. Никогда таких не видела. Похоже на руны, смотри!

Парень смотрел. Но вовсе не на перчатки, а на саму женщину. С очень странным выражением: теплота в его глазах мешалась со странной жадностью. Почти с голодом. Кто она ему? Судя по простоте и легкости в общении – родственница или давняя знакомая. На вид – ровесница или постарше. А если судить по выражению его глаз – насколько я уже могла разбираться в человечьих… человечьих?.. взглядах, – мужчина был к ней неравнодушен. Если не сказать больше.

Когда они повернули обратно, Инта вновь – привычно – оперлась о его руку. И я поняла, что она ждет ребенка. Нет, еще не было заметно живота – да и что разглядишь под многослойной зимней одеждой? – особая плавность в движениях, изгиб спины…

И – что поразило меня больше всего. Она была просто женщиной.

Человеком.

Не Волком.

Сытый Рыжик дремал. Я вязала у тлеющего очага: света для привычной работы не требовалось, руки двигались сами по себе, машинально сбрасывая петли. Над размером рукавиц особо и задумываться не приходилось – как наяву я видела его руку. Крупная, сильная… наверное, он превращается в очень большого Волка.

Побережники рассказывали, как несколько лет назад эти самые Волки – огромные безжалостные звери – перебрались через границу и попросту опустошили весь правый берег. Видимо, им показалось, что он слишком густо заселен. Немногие уцелевшие после той резни с неизбывным ужасом рассказывали, как Волки перекусывали побережников пополам и ломали хребты одним ударом мощной когтистой лапы. Наверняка этот мило улыбавшийся мне парень тоже участвовал в том кровавом набеге.