В коридоре всё на первый взгляд было, как обычно, то есть доносились обрывки разговоров и смех из обеденного зала, какая-то возня из номеров, но я не позволяла себе расслабиться. Сняв туфли, прокралась к окну, прижалась к стене и выглянула наружу.

Факелы! Целое море факелов! И какие-то люди… Пешие, сжимающие гостиницу в кольцо.

Приблизительно оценив их количество и уверившись в недружественных намерениях толпы: «Смерть ведьмакам и ведьмам!» – звучало не двусмысленно, – поспешила обратно.

– Ну? – набросилась на меня магистр.

– Да я тебе и так скажу, что там, – раздался усталый голос Лазавея за моей спиной. Руки легли мне на плечи, подталкивая в комнату. – Весь оставшийся в живых Орден явился нас убивать и грозит поджечь гостиницу со всеми постояльцами, если хозяин нас не выдаст.

Магистр снова перешёл на «ты» в общении с Тшольке – значит, на душе неспокойно, и он непроизвольно переходит на неформальное общение. Наверняка все преподаватели говорят друг другу «вы» только при студентах, соблюдая кодекс поведения.

В комнате попала в руки Ксержика, всё ещё не отмывшегося от крови. Наоборот, порезов на руках прибавилось. Заметив мой интерес к своим увечьям, некромант покосился на магистра Лазавея, коротко пояснив: «Ему нужна сила».

Убедившись, что Липнер всё сделал правильно, Лазавей вышел на середину комнаты и прикрыл глаза. А Тшольке замкнула контур заклинаний, цепным псом вместе с Юлианной став у дверей.

– Идут, – сквозь зубы процедила она.

Магистр Лазавей вздохнул, открыл глаза. Его рука налилась сиреневым свечением и неожиданно наполовину исчезла, будто погрузившись в невидимый слой воздуха.

Лазавей замер, превратившись в каменное изваяние.

– Ничего, стража их задержит, – немного утешила Тшольке. – Выиграем пять минут.

– Разве стражники их не повяжут? – удивлённо поинтересовалась я.

– Агния, десять стражников и пятьдесят-шестьдесят разгневанных священников, напичканных дешёвыми заготовками заклинаний – и кто кого? Без подмоги ничего не сумеют.

– Но как они прошли незамеченными, как такую толпу пропустили?

– Они не дураки, – хмыкнул Ксержик, – в стадо сбились только у наших дверей. А так по двое-трое пробирались улочками. Многие здесь живут, кто-то на самоходах приехал… Жаль, не удалось накрыть всех каменными глыбами: не успел. И не сумел, потому что жить хотелось. Долго и счастливо, а не геройски и пару минут.

Похоже, некромант забыл об обещании выпороть меня ремнём. Я напоминать не стала, как и называть его трусом: кто в одиночку справится с сотней народа в критических условиях?

– А Первосвященник?

Ксержик кивнул, заверив, что только с замком и послушниками вышла осечка: уничтожил частично. Но Златории уже ничего не грозило.

Я отвлеклась, перестала следить за Лазавеем, но он сам напомнил о себе, с натугой, очевидно, испытывая жёсткое физическое напряжение, процедил:

– Сгруппировались, тесно встали – и вперёд. Не гарантирую, что попадём в Вышград: некогда было делать точные расчёты.

И в это время в дверь настойчиво постучали. Сначала колотили руками, потом, видимо, уже ногами, громогласно требуя открыть именем кого-то, мне неизвестного. А ещё лучше убираться из добропорядочной гостиницы.

Тшольке эффектно их послала, заявив, что неодета и вообще занята крайне приятным делом, которое на троих не делят.

За дверью на миг воцарилась тишина.

Мы дружно обернулись к Лазавею: перед ним дрожало, дыша то холодом, то жаром пространство. Рваные края переливались сиреневым цветом, а глубина зияла чернотой.

Магистр удерживал проход между мирами разведёнными руками, сквозь которые, словно молнии, сочилась, искрилась магия. Он едва заметно мотнул головой, поторапливая беглецов.

– Эдвин, не разумнее ли перемещать по одному, ты не удержишь контроль, – с сомнением и тревогой в голосе заметила Тшольке.

– Времени нет, Осунта. Молись, чтобы удержал.

Меня первой толкнули в знакомую вязкую субстанцию, мгновенно наградившую мигренью и носовым кровотечением.

Воздух сжал тело в тиски, лишив слуха и возможности передвигаться.

Странное состояние: ты есть – и тебя нет. Умом я понимала, что зависла между сущностями, удерживаемая раскрывшим их магом.

Это ещё Оморон, просто одно из его измерений. Надеюсь, оно меня не сплющит.

В этот раз я не была голодранкой: прижимала к груди сумку со всяким барахлом.

Через мгновение – это потом выяснилось, что мгновение, а тогда время остановилось, ко мне присоединился Липнер. Тесно прижался, обхватив за локти.

Хотела мысленно возмутиться, но потом вспомнила: перенос. Чтобы попасть всем в целости в Златорию, необходимо стать единым целым, единым предметом.

Звуки из реального мира до нас не доходило, мы пребывали в своём и ждали остальных.

Вдруг дверь взломали, вдруг магистры ведут бой?

Но вот наконец и Юлианна. Испуганная – значит, не всё гладко. Прижалась ко мне, будто сестра. Теперь она защищала меня спереди, а Липнер – сзади. Закралось нехорошее предчувствие, что живой щит – это неслучайно.

И верно – нас тряхнуло. Сильно тряхнуло, лишив равновесия.

Приглушённый, раздался голос Лазавея:

– Задержите их, не обращайте на меня внимания! Ставьте закладки – и прыгайте. Без меня.

То есть как, неужели магистр останется там? Неужели мы вернёмся не все?

Осунта. С красными пятнами на щеках, подрагивающая от нервного напряжения.

Голубоватые искры с её пальцев мгновенно впитала густая чернота окружающего пространства.

Магистр чувствовала здесь себя вольготнее нас, сумела развернуться, протягивая руку. Плотно сжала губы, вцепившись ногтями в запястье.

Вот и Ксержик. Занял место возле нас, дополнив живой клубок тел. А вот Тшольке не торопилась, ждала Лазавея.

Вокруг всё завыло, загудело… Непроизвольно закрыв глаза, я всё равно не прозевала вспышку – настолько она была яркой.

Тиски, сжимавшие грудь, разомкнулись; мир снова наполнился звуками.

Открыв глаза, увидела выпас, коров, деревеньку неподалёку.

Златория! Милая сердцу Златория! Это она, её я узнаю хоть днём, хоть ночью. Сейчас, к слову, был вечер: время опять сдвинулось.

Мы все вповалку лежали на траве, являя, наверное, потешное зрелище.

Только магистра Лазавея нигде не было…

Все старательно отводили глаза и, видимо, думали об одном. Что Эдвин Лазавей пожертвовал своей жизнью ради нашего спасения.

Тшольке встала, как потерянная, начала бродить по выпасу, силясь отыскать следы переноса.

Юлианна с Липнером о чём-то шептались, Ксержик обтирал кровь с лица, рук и одежды, а я неожиданно расплакалась. Сидела и ревела, как последняя деревенская баба. Мельком взглянув на Осунту, поняла, что и у неё губы подозрительно скривились.

– Ладно, всё, – неожиданно резко сказала она, вскинув голову. Знакомое движение: так не дают себе расплакаться. – Пошли!

– А как же… – начала Юлианна и осеклась, поймав взгляд магистра.

– Вернее, лучше вы идите, а я останусь. Нужно… нужно перед ректором отчитаться…

Я не женщина, если Тшольке отсылала нас, чтобы порыдать. При свидетелях ей стыдно, а так, в сумерках, можно вволю беззвучно предаваться горю. И снова оказалась права: Осунту Тшольке и Эдвина Лазавея что-то связывало. И это что-то – любовь Осунты. Даже жалко её стало, потому что потеряла любимого. И потому, что тот её не любил. Это видела – не слепая. Спал наверняка, но не более.

Встала, понуро побрела вслед за остальными, постоянно оглядываясь.

Сердце ныло, нос хлюпал. Хотелось остаться и тоже смотреть на небо. Что бы я там ни говорила, Лазавей мне нравился, успела привязаться. Конечно, не так, как Осунта, но среди магистров я его выделяла.

Только Тшольке хотела отправить меня по известному адресу, как воздух пронзила яркая вспышка.

По-моему, завизжали мы обе. И обе же кинулись туда, где полыхнуло. По дороге я убеждала, что владею врачеванием и могу быть полезна.