При этом бесчувственность распространялась и на жизнь и смерть даже близких людей (есть записи свидетелей и самого царя о том, как он вел себя при гибели от рук террориста, например, премьер-министра Столыпина). 4 февраля 1905 г. эсеры убили в Москве дядю царя, великого князя Сергея Александровича. Находившийся в тот момент при дворе принц Фридрих-Леопольд Прусский был, однако, приглашен в тот день к обеду, как будто ничего не произошло. После обеда, по воспоминаниям Б.Бюлова, царь и вел. кн. Александр Михайлович «развлекались тем, что перед изумленными глазами немецкого гостя сталкивали друг друга с узкого и длинного дивана».
После начала войны с Японией, которую большинство народа быстро стало воспринимать как трагедию, в правящей верхушке возникла теория «большой победоносной войны», которая, как считалось, укрепит монархию. Насколько верхушка уже была оторвана от реальности, говорит простодушная похвальба по этому поводу царя П.А.Столыпину, тогда саратовскому губернатору: «Если б интеллигенты знали, с каким энтузиазмом меня принимает народ, они так бы и присели». После цусимской катастрофы в течение нескольких лет в Госдуме и правительстве шли очень тяжелые дебаты о доктрине развития российского военного флота. Реакция царя на них также выглядела как фарс. Военный министр Сухомлинов рассказывал, как Николай II, одетый в морскую форму, сделал ему выговор: «Разрешите уж нам, морякам, самим принимать решения по тем вопросам, которые касаются флота».
Царь не ценил преданных России и самодержавию государственных деятелей, даже выдающихся (подобно Столыпину). Во многом это было вызвано тем, что из-за болезненно развитого самолюбия царь не любил спорить. Как-то он сам признался: «Я всегда во всем со всеми соглашаюсь, а потом делаю по-своему». Это создавало множество конфликтов на высших уровнях управления, сведения о них проникали в общество и подрывали авторитет верховной власти. Так, например, развивался большой конфликт монархии с земством в 1905 г. С одной стороны, царь как будто разрешал министру внутренних дел П.Д.Святополк-Мирскому вести переговоры с земцами и давал согласие на проведение ими своего съезда, а с другой — готовил отставку министра, который якобы зашел слишком далеко в соглашении с либеральной оппозицией.
За неделю до решающей беседы Мирского с лидером земцев Шиповым И.Л.Горемыкин, который четыре года был министром внутренних дел, предупредил Мирского об этой особенности царя: «Помните одно: никогда ему не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете» [8, c. 22]. И сам Святополк-Мирский в беседе с С.Ю.Витте заметил, что царю нельзя верить, «ибо то, что сегодня он одобряет, завтра от этого отказывается». Он считал даже, что «все приключившиеся несчастья основаны на характере государя».
С ненавистью говорили в царской семье даже о представителях крупной буржуазии, которая в то время могла быть единственным сильным союзником монархии. Когда в 1915 г. лидер октябристов А.И.Гучков был избран в Государственный совет от торговли и промышленности, императрица написала царю: «Как противно, что Гучков, Рябушинский, Вейнштейн (наверно, настоящий жид), Лаптев и Жуковский выбраны в Гос. Совет всеми этими скотами!»27
Генерал А.А.Мосолов, начальник канцелярии Министерства двора в 1900-1917 гг. писал:
«Он увольнял лиц, даже долго при нем служивших, с необычайной легкостью. Достаточно было, чтобы начали клеветать, даже не приводя никаких фактических данных, чтобы он согласился на увольнение такого лица. Царь никогда не стремился сам установить, кто прав, кто виноват, где истина, а где навет… Менее всего склонен был царь защищать кого-нибудь из своих приближенных или устанавливать, вследствие каких мотивов клевета была доведена до его, царя, сведения» [53].
В верхах государственного аппарата в целом царила обстановка подозрительности. После убийства Столыпина, в организации которого, видимо, участвовала охранка, подозрительность лишь усилилась. Министр внутренних дел Д.П.Святополк-Мирский вел свой дневник в форме дневника жены, диктуя ей записи. После смерти Витте его кабинет в Петербурге был опечатан, а на его даче во Франции агенты охранки произвели обыск в отсутствие хозяев — искали дневники. Во 1905-1906 гг. Витте, тогда председатель Совета министров, собрал коллекцию данных ему царем распоряжений в связи с подавлением революции. Когда Витте уходил в отставку, царь потребовал вернуть его записки, о чем Витте упоминает с сожалением — «там потомство прочло бы некоторые рисующие характер государя мысли и суждения».
В 1913 г., говоря, что «никогда авторитет правительственной власти не падал так низко», А.И.Гучков считал это даже более важной причиной невозможности мирного выхода из кризиса, нежели проповеди социализма или анархизма. Он говорил в одной из речей:
«Историческая драма, которую мы переживаем, заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, Церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти — против носителей этой власти» [7, c. 80].
И сила, и беда русских была в том, что слишком многое в душе замыкалось на государство и верховную власть. Какое огромное место во всей нашей культуре занимает фигура государя! Цари и даже великие князья нам близки, как члены семьи, для каждого у нас сложился особый образ. О Сталине и говорить нечего — он постоянно на слуху. Плачевное состояние высших государственных сфер уже с самого начала ХХ века тяжело переживалось близкой к этим сферам культурной частью общества. Валерий Брюсов писал уже в 1903 г.:
Людей оскорбляли именно позорно-мелочные, некрасивые действия власти. Выше мы говорили о том, какой удар по нравственной связности общества нанесло введение телесных наказаний для крестьян. На привилегированные сословия действовали другие приемы власти. Так, в России была учреждена перлюстрация писем — вскрытие писем на почте и их изучение в департаменте полиции. При почтамтах были учреждены «черные кабинеты», где вскрывались письма.
Страна жила в атмосфере тотального сыска (просматривалась даже почта министров и великих князей). Графиня Е.А.Воронцова-Дашкова как-то даже сказала Николаю, что весь Петербург говорит, будто он управляет на основании перлюстрации. Царь ответил: «Очень благодарю Вас, что Вы мне это сказали, пожалуйста, распространяйте, что если бы какой-нибудь министр посмел мне показать перлюстрированное письмо, то я его двадцати четырех часов не продержал бы». Княгиня Е.А.Святополк-Мирская, записавшая этот разговор, добавила в своем дневнике: «А факт, что Плеве показывал!» [8, c. 51].
П.Н.Дурново, разбиравший бумаги убитого террористами министра внутренних дел Плеве, сказал его преемнику кн. П.Д.Святополк-Мирскому, что «нельзя себе представить, что было у Плеве: все полно перлюстрации и доносами на разных людей, в особенности на Витте, и что доклад, который он вез, когда был убит, был весь наполнен такого рода сведениями». Сам Витте в воспоминаниях утверждал, что в бумагах Плеве находилось компрометирующее его, Витте, письмо, написанное женщиной-агентом секретной полиции, в котором сообщалось о его участии в подготовке покушения на царя. Как он потом выяснил, это письмо было ей продиктовано.
Но дело не в Плеве — речь идет о порочной системе, разрушавшей верховную власть и вызывавшей отвращение в обществе. При этом широко использовались не только перлюстрированные письма, но и поддельные, якобы перлюстрированные. Директор Департамента полиции А.А.Лопухин, исходя из рассказов самих Витте и Плеве, так излагает историю схватки этих двух важнейших министров. Клика Витте затеяла интригу с целью добиться его назначения министром внутренних дел вместо Плеве. С.В.Зубатов (руководитель политического сыска) составил фальшивое письмо якобы одного «верноподданного» к другому, в котором расхваливался Витте. Это письмо должны были передать царю под видом перлюстрированного, как «голос народа». Но Зубатов показал письмо своему другу, известному и опытному провокатору М.И.Гуровичу, а тот снял копию и отдал Плеве — продал друга и начальника. Плеве доложил царю, и Витте отправили в отставку с поста председателя Комитета министров, а с ним и Зубатова. Кадет В.А.Маклаков, выступая в Думе, говорил в 1909 г.:
