Наташа. Откуда же они, интересно, будут? От святого духа? Или от Надьки с Катей? С подругами – пожалуйста, хоть в отпуск, хоть куда. Тут ты и билеты и машину – в лепешку готов, только бы в юбке.

Черебец. Сейчас девушки сами в брюках.

Наташа. Женился бы уж сам поскорей, может, и я тогда как-нибудь. Заодно. Под шумок.

Бутов. Наталья!

Наташа. Что такое? Афанасий Сергеевич? Так он же свой человек, он же твою дочь на руках… Или уже не свой?

Бутов. Ладно, иди, нам еще с ним поговорить надо. Ты, кстати, деньги на аккредитив положила?

Наташа. Нет еще.

Бутов. А когда ж ты собираешься? Сегодня короткий день, завтра выходной, а второго тебе лететь. Так и потащишь с собой почти четыреста рублей? С твоей рассеянностью…

Наташа. Успею еще. Сейчас пойду.

Бутов. Да времени уж… (Смотрит на часы. Че-ребцу.) До какого сегодня сберкассы?

Черебец. А кто их знает. Надо позвонить, узнать. Телефон там? (Выходит.)

Бутов. Ну и язык у тебя.

Наташа. А что я такого сказала?

Бутов. Ну, а к чему вообще об этом.

Наташа. А ты – к чему?

Бутов. Что ты сравниваешь. Что для молодой девушки норма, для меня…

Наташа. Тоже норма, папа, тоже. Ты достаточно был один, никому не придет в голову бросить камень. Уж если я, мамина дочь, говорю – женись, то чужие…

Бутов. Ты не понимаешь. Если б я был просто инженером, врачом, не знаю там… А я у всех на виду, как церковь или вон каланча пожарная. Ведь они все, кому я плачу зарплату… кому государство платит зарплату по моей подписи, они все только и ждут, к чему б прицепиться, соринку в моем глазу ищут, чтоб свое бревно оправдать. Ты думаешь, директором трудно быть потому, что работы много? Или ответственности? Под лупой жить трудно. Под лупой, в которую смотрят две тысячу пар глаз. На тебя одного. Это еще не считая тех, кто смотрит сверху, в подзорную трубу. Им тоже небезынтересно было бы заметить пятно на солнце. Ну, не на солнце – на неком светиле, вокруг которого худо-бедно кое-что вертится. И если я дал согласие на переезд в Москву…

Наташа. Решилось?!

Бутов. На той неделе коллегия… И если я решился на это – хотя ты знаешь, как нелегко мне будет оставить здесь все, что я построил, и свои пятнадцать лет жизни, может быть, лучшие пятнадцать лет, и мамину могилу, – и если все-таки я оставляю все это, чтобы начать на новом месте, то в какой-то степени потому, что я смогу начать все заново. Попробовать начать. Здесь это для меня… По разным обстоятельствам.

Наташа. А он согласится на развод?

Бутов (после паузы). Кто – он?

Наташа. Ну не хочешь – ладно. Будем делать вид, что никто ничего не знает.

Бутов. Ты о чем?

Наташа. Ни о чем. Обедать пора.

Бутов (помолчал). Я не говорил с тобой об этом… Не потому, что не доверяю тебе… Ты же знаешь, что ты для меня… Но просто… Ее положение довольно двусмысленное. Мне не надо было брать ее к нам на работу. Ей казалось – так удобней, чаще видеться будем, а оказалось – еще хуже все. Бояться не так посмотреть, не то сказать… Приходится быть излишне строгим, все фальшиво, как дурак последний себя чувствуешь. А когда они у нас, здесь, – совсем ерунда какая-то. Миша хороший мужик, а я с ним – подлец подлецом. Раньше как-то легче относился к этому, а может, азарт даже был: мол, не совсем уши мхом поросли, еще способен кой на что, а теперь… Возраст, что ли… Наверное, эти игры не по годам уж. (Помолчал чуть.) Вот так и никак иначе, как говорит Черебец. А ты при нем…

Наташа. Что ж ты думаешь, он ничего не знает?

Бутов. Пока это не будет произнесено мною – не знает. Даже если сто раз увидит. За то и ценим. (Помолчал.) Да… Вот и поговорили. Собирался – про тебя, а сам – про себя.

Наташа. Но, в отличие от тебя, я не принюхиваюсь, когда дома пахнет французскими духами.

Бутов. Когда это было?

Наташа. Несмотря на твои маленькие хитрости.

Бутов. Какие это хитрости?

Наташа. Даришь нам одинаковые духи. Скажешь, нет? Сам придумал или она сказала?

Бутов (засмеялся). Вычитал. Я ж у тебя начитанный.

Наташа подходит к отцу, обнимает его и стоит так, прижавшись. Входит Черебец.

Черебец. Насилу дозвонился. Все норовят в рабочее время поздравить. Весь год не вспоминают даже или клянут на чем свет, а тут – прямо родные… (Наташе.) До трех работают. Успеешь.

Звонок в дверь.

Бутов. Кто это?

Наташа. Опять почтальон, наверное. (Идет открывать.)

Входит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна. Ты дома? Что случилось?

Наташа. Отпуск случился.

Иринa Михайловна. Но это же чудесно. Успеешь нормально сложиться. (Смотрит на висящие пальто.) Папа уже приехал? И Черебец здесь. (Раздевается.) Ветер такой… Я причешусь.

Наташа идет к себе.

Бутов. Родионов – телеграмму отбил. Вон погляди.

Черебец (читает). Ну… Артист. Там обличает, а тут – «дорогой»…

Бутов. А что, получается – действительно дорогой. Если сорок тысяч оттяпает… (Кричит.) Ирина Михайловна?

Наташа (кричит). Сейчас она.

Бутов. Сейчас узнаем – дорогой или не очень.

Входит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна. Здравствуйте. С наступающим.

Черебец. Еще раз.

Бутов. Здравствуйте. Ну что – на щите или под щитом?

Ирина Михайловна. Боюсь, в Деды Морозы я сегодня не гожусь. И даже в Снегурочки. Они приносят, а я совсем наоборот.

Черебец. Оттяпали все-таки?

Ирина Михайловна. Мы можем подать кассацию в облсуд.

Бутов. Зачем? Не надо. Виноваты – заплатим.

Входит Наташа.

Черебец. Чем мы виноваты? Стихийное бедствие.

Ирина Михайловна. Но это еще не самое неприятное.

Бутов. Что еще?

Ирина Михайловна. Понимаете… Суд усмотрел личную и особую ответственность за все происшедшее директора завода.

Бутов. Ну, напугали… Первый раз, что ли.

Ирина Михайловна. И постановил часть погашаемой суммы взыскать лично с него.

Черебец. Что?!

Ирина Михайловна. Это, правда, не очень большая сумма по сравнению со всей… Закон не разрешает взыскивать больше месячного оклада.

Бутов. Это что-то новое в нашем королевстве.

Черебец. Триста пятьдесят рублей – за здорово живешь?! Да они что – сбрендили?! При чем здесь Марлей Васильевич?

Ирина Михайловна. Суд считает, что за капитальное строительство – а отстойники шли по капитальному – отвечает лично директор, а не главный. И кроме того… На проекте там, помните, начальник планового отдела отказался визировать?… Вы – вторую подпись. Ну, суд и говорит: двойная подпись – особая ответственность. Мне нечего было возразить, по закону они правы.

Черебец. При чем здесь закон?

Ирина Михайловна. Закон, Афанасий Сергеевич, всегда при чем.

Черебец. Ладно, давайте только без громких слов.

Ирина Михайловна. Громко разговариваете как раз вы. Причем с женщиной.

Черебец. Извините. Но зачем вы вообще потащили туда проект? На кой черт? Они бы и не узнали…

Ирина Михайловна. Афанасий Сергеевич, я юрист, я служу не только заводу, кстати на полставки, заметьте, но и правосудию. Где бы оно ни отправлялось.

Черебец. Ах, черт, надо было самому!

Н amp;таша. А в чем дело? Я что-то не знаю ничего. (Бутову.) Тебя судят? Что за бред?

Бутов. Да старая история. Не меня.

Наташа. Первый раз слышу.

Бутов. Да слышала ты, слышала. Весной еще, когда паводок был.

Наташа. Набережные затопило?

Бутов. Не только. Отстойники наши. С тримезилом. И он ушел, уплыл – в реку, вместо переработки.

Наташа. А он что – ядовитый?

Черебец. Да нет, какой ядовитый. Ну, пользы в нем, может, тоже нет, но и вреда… Работают же с ним люди, сколько лет уж, никто не жалуется. А у нас обследования каждый год.

Наташа. Так из-за чего судиться?

Ирина Михайловна. Это не уголовный процесс – гражданский. Просто колхоз считает, что завод ему нанес убыток, и хочет его, естественно, возместить. Законное право.