Спать она ложилась поздно, только удостоверившись, что княгиня уже в постели, а два лакея, попеременно дежурившие у дверей, и горничная, спавшая в небольшой комнате рядом со спальней княгини, находятся на своих местах. Ночная стража была поставлена после того, как один из старцев попытался проникнуть в спальню Зинаиды Львовны с очевидным желанием чем-нибудь поживиться, но был пойман дворецким, нещадно бит кнутом на конюшне и сдан в полицейский участок. Для ночлега богомольцев отвели один из флигелей, но после учиненной в нем пьяной драки Маша велела очистить его от обитателей, однако против их дневного нашествия поделать ничего не могла. Когда она попыталась убедить княгиню, что это проходимцы и ничего, кроме насекомых и болезней, в дом не принесут, Зинаида Львовна расплакалась и попросила не трогать их, потому как они искренне молятся за Митю. И, возможно, молитвы сирых и убогих быстрее дойдут до господа, и он спасет ее сына от чрезмерно тяжелого наказания.

Маша вынуждена была смириться, хотя с трудом переносила затхлый воздух спальни: княгиня ни на секунду не позволяла приоткрыть окна, чтобы проветрить комнату.

Владимир Илларионович почти не виделся с женой. Каждое его появление в спальне княгини завершалось рыданиями, переходящими в истерику. И, опасаясь за рассудок Зинаиды Львовны, он перестал ее посещать, передоверив Маше сообщать ей обо всех его попытках облегчить Митину участь. Но пока они были напрасны. Следственная комиссия закончила работу по делу Дмитрия Гагаринова и готовилась передать материалы в Верховный Уголовный суд.

Вечерами князь приглашал Машу к себе в кабинет, рассказывал об усилиях, предпринятых им для того, чтобы ознакомиться с документами следствия, которые были окружены величайшей тайной, но... Но все покровы были сняты с помощью увесистого кошелька: один из писарей умудрился в обстановке строжайшей секретности сделать копию с обвинительного заключения и сумел вынести его за стены дома № 16 на Фонтанке.[19] Он сам назначил встречу князю в трактире «Поцелуй» на Мойке и передал ему документы за мзду в пятьсот рублей.

Из обвинительного заключения стало ясно, что дела Мити обстоят хуже некуда. Ему вменялось в вину покушение на жизнь члена царской фамилии, а это было тягчайшим государственным преступлением и влекло за собой три варианта наказания: пожизненное заточение в Петропавловской крепости, двадцать пять лет каторги с вечным поселением в местах ссылки и самое страшное, о чем они предпочитали пока не думать, надеясь на милость императора, – смертная казнь через повешенье.

Владимир Илларионович понимал: вряд ли кто из старых приятелей и сослуживцев, боясь навлечь гнев Государя, осмелится ходатайствовать перед ним о смягчении приговора. К тому же придворный лейб-медик Тизенгазен, старинный друг князя, сообщил ему по секрету, что Его Императорское Величество был взбешен чуть ли не до невменяемости, когда узнал о происшествии с его племянником.

Возможно, ему до сих пор мерещились силуэты пяти виселиц на кронверке Петропавловской крепости, или призраки убиенных мятежников не давали ему покоя, являясь по ночам, но Николай был, несомненно, напуган и усмотрел в этом инциденте чуть ли не покушение на престол.

Мрак, опустившийся над Европой после Венского конгресса, словно вспышки молний, озарили революции в Испании, Франции, Португалии, Неаполе, Пьемонте. Греция боролась за свое освобождение от турок. В Италию вернулся Джузеппе Гарибальди... Все это значительно поубавило императору и смелости, и уверенности в незыблемости самодержавия, лишний раз подтвердив мысль о том, как мелки и ничтожны бывают причины, заставляющие народ браться за оружие, строить баррикады и лишать венценосных особ не только трона, но порой и головы.

Поэтому аудиенция, назначенная Николаем своему бывшему обер-шталмейстеру, закончилась упреками и очевидным недовольством, которое Государь проявил в отношении князя, главное, из-за его попыток помочь сыну. Его Величество нервно ходил по кабинету и резким, слегка простуженным голосом отчитывал Владимира Илларионовича, как последнего мальчишку, ставя ему в вину очевидное желание спасти сына от виселицы.

Княгиня, занимавшая в свое время видное место при дворе, получила письмо от императрицы с отказом от личной встречи. И хотя та когда-то смело доверяла Зинаиде Львовне свои самые сокровенные тайны, сейчас наотрез отказалась встретиться с матерью государственного преступника, подтвердив лишний раз цену императорского доверия и милосердия.

После нескольких подобных неудачных попыток осталось лишь уповать на бога, ожидать суда и объявления сентенции. Владимир Илларионович надеялся, что перед процедурой объявления приговора или сразу же после нее родителям позволят увидеть сына, и заранее отправил прошение о свидании с Митей на имя обер-прокурора, но ответа до сих пор не получил.

В конце недели в два часа пополудни, сразу же после возвращения Гагариновых и Маши с воскресной службы, приехал Алексей. Маша была в это время с княгиней и узнала о его приезде от горничной. Служанка поспешила сообщить ей, что господин барон, кажется, сердит и чем-то взволнован, потому как сразу прошел в кабинет его светлости...

Через полчаса лакей передал Маше, что барин ждет ее в своем кабинете.

Она быстро, почти бегом преодолела длинный коридор, отделяющий спальню Зинаиды Львовны от кабинета князя, распахнула двери и увидела Алексея, стоящего у окна к ней спиной. Владимир Илларионович, сгорбившись в кресле у камина, пытался раскурить свою трубку.

Барон обернулся на звук раскрывшейся двери и, радостно улыбнувшись, пересек кабинет, взял Машу за руку и подвел ее к креслу рядом с князем. Владимир Илларионович стряхнул с колен рассыпавшийся табак, положил так и не раскуренную трубку в карман домашней бархатной куртки, развел руками и виновато проговорил:

– Дожил! Совсем руки перестали слушаться! Трубку не могу заправить табаком без помощи лакея!

– Не волнуйтесь, Владимир Илларионович, – мягко сказал Алексей, положил ему руку на плечо и слегка сжал, – мы найдем еще один способ спасти Митю.

– Нет, – решительно ответил князь, отстранил его руку и встал с кресла. – Я вам не позволю больше рисковать своим служебным положением и карьерой. Если в тайной полиции узнают о вашем неблаговидном поступке, то вам крепко не поздоровится. Уйдите на некоторое время в тень, занимайтесь «Рюриком», а к Рождеству сыграем вашу свадьбу с Машей...

Маша поднялась из кресла, обняла князя за шею и прижалась щекой к его груди:

– Владимир Илларионович, но мы с Алексеем Федоровичем решили отложить наше обручение и венчаться будем, вернее всего, после завершения его экспедиции на Дальний Восток, если, конечно, он получит назначение на «Рюрик».

– Я его получил два дня назад, – Алексей улыбнулся и пожал плечами, – но не счел нужным сообщать об этом радостном для меня событии, поскольку оно омрачено горем, которое все мы сейчас испытываем.

– Алеша, мы искренне рады за вас, – сказал князь и, слегка отстранив Машу от себя, посмотрел ей в глаза. – На мой взгляд, ваше желание отложить венчание несколько опрометчиво, и не стоит отказываться от счастья в угоду двум старикам...

– Не смейте так говорить! – вскрикнула Маша и заплакала, еще крепче обняв Владимира Илларионовича за шею. – Я вас никогда не оставлю, чего бы это мне ни стоило!

– Ну-ну, девочка, – ласково сказал князь и поцеловал ее в лоб, – перестань реветь и послушай этого молодого негодника, который вполне мог бы угодить вслед за Митей в Петропавловку.

– Что случилось? – Маша отстранилась от Владимира Илларионовича и с тревогой посмотрела на барона. – Что вы такое сделали, Алексей Федорович?

– Твой распрекрасный жених, Машенька, затеял подготовить побег нашего Мити. И заметь, в несколько дней успел сговориться с английским шкипером и Митиным тюремщиком, который согласился вывести Митю из крепости незадолго до полуночи...