Скажите, не кривя душой: что вы подумаете о женщине, которая отдалась мужчине за тарелку супа? Мужчине, который к тому же еще и враг ее страны, ненавидящий ее Родину и вносящий свою лепту в дело растаптывания ее народа.

Конечно же, вы не задумываясь назовете такую грязной дешевой шлюхой без малейших моральных принципов. Вот только чего стоят принципы, когда ты — маленькая соломинка, оказавшаяся брошенной в слишком сильное течение?

Когда-то они у меня, конечно же, были. Именно из-за принципов я оказалась в числе тех, кто пошел добровольцем, когда Третий Рихар империи Дойрес объявил войну моей родной стране. Тогда, в те дни, перед моими глазами то и дело мелькали возвышенные пропагандистские плакаты, которые призывали не дать захватчикам топтать родную землю. И я, преисполненная национальной гордости, прошла быстрый курс военной подготовки в королевских войсках, после чего с оружием в руках отправилась на фронт. Я была горда собой, и мои родители, друзья и близкие были горды за меня.

Вот только довольно быстро я поняла, что в войне нет и капли чего-то, даже близко напоминавшего гордость. Нет ничего героического или возвышенного. Потому что обычный рядовой был там не более, чем беспомощной песчинкой, которую туда-сюда кидал ураганный ветер. С баррикады на баррикаду, по команде — просто бежать, куда указывает командир, и стрелять туда, куда он приказывает стрелять. В результате так уж вышло, что мой отряд был в числе тех, кого бросили на закланье ради отвлекающего маневра, чтобы основные войска, проиграв бой, смогли отойти с минимальными потерями. Родина, которую я так стремилась защищать, просто выбросила меня, словно мусор.

Но вопреки статистике, по которой солдаты моей армии мерли как мухи, я не погибла в том бою. Меня взяли в плен… и я бы наверное, в прежние времена, даже сказала, что лучше уж смерть, лучше б меня в самом деле тогда застрелили, чем все остальное, через что мне пришлось пройти. Вот только… вот только жить все равно хотелось. До безумия. Даже вот так, жалко и ничтожно. Трясясь в продуваемом сквозняками вагоне парового поезда, который вез скрипучие, воняющие нечистотами вагоны с военнопленными к трудовому лагерю. Вместе с сотнями, тысячами таких же жалких, голодных и грязных биоединиц, как я. С людьми, которые казались оборотням, высшей касте Дойреса, расой второго сорта; феями, в которых оборотни видели для себя привлекательных секс-рабов… и эльфами, официально провозглашенными воинственной империей низшей расой, которая подлежала полному уничтожению.

И вот о каких моральных принципах вы скажете теперь? Какие, к чертовой матери, вообще могут быть моральные принципы, когда тебя на одной из остановок поезда, заметив в щели меж досками вагона, вызвал к себе офицер. И двое крепких солдат, выносивших и выбрасывающих на снег тела умерших в дороге пленных, позвали тебя, потребовав, чтобы ты немедленно вышла к ним. Но вместо того, чтоб расстрелять (а выстрел в затылок казался самым логичным во всем этом аду), отвели в офицерский вагон. Где перед тобой открылась дверь в опрятное, хорошо отапливаемое купе, посреди которого на столике исходила паром тарелка супа. А рядом стоящий подтянутым мужчина — красивый, сероглазый, с пепельными волосами, в черно форме с серебряной отделкой, — сказал тебе, что этот самый суп будет твоим, если ты отдашься ему.

В этот момент я не могла думать о героизме, гордости или патриотизме. Все это казалось чем-то далеки, абстрактным и совершенно непонятным. А суп… суп — он же здесь, настоящий, теплый, пахнет. Как же на него не наброситься? Не схватить дрожащими загрубевшими пальцами ложку, не разломить ними же кусочек свежего, мягкого белого хлеба, и не есть все это жадно, задыхаясь от удовольствия? Ощущая, как горячий бульон течет по пищеводу, наполняя своим приятным теплом уже казавшийся ссохшимся желудок? В тот момент я понимала, что такое блаженство стоит моей жалкой, никчемной жизни. И просто переспать с этим офицером в обмен на него — все равно, что купить графский особняк за медную монету.

Лишь когда я, доев, вылизала тарелку и облизала ложку, офицер, все это время молча стоявший рядом, отчеканил — строго, словно хлыстом по спине:

— Надеюсь, на сытый желудок ты не передумала расплачиваться? Или мне теперь отодрать тебя силой?

— Нет, что вы, господин, — вздрогнув, прошептала я, с легким металлическим стуком положив ложку на столик.

— Отлично, — бросил мужчина. — Тогда сейчас тебя проводят в банный вагон и ты там хорошенько отмоешься, потому что от тебя смердит, как от свиньи, месяц мариновавшейся в собственном дерьме.

— Как прикажете, — дрожа, кивнула я.

Строгим армейским голосом офицер что-то крикнул на своем языке, после чего в купе вошли все те же двое солдат. Которые, грубо подхватив под руки, повели меня по ковровым дорожкам через офицерский вагон и вагон-ресторан, где на меня то и дело косо поглядывали ухоженные, чистые и сытые люди. Прямо к вагону, едва войдя в который, я ощутила жар и ударивший в лицо пар. Меня тут же проводили в одно из отделений, где стояла большая бадья с нагретой водой, и подтолкнули. Не медля, я поспешила стянуть с себя свою грязную, вонючую одежду, и погрузилась в пахнущую травами воду.

Мне показалось, что я попала в самые настоящие чертоги рая. Просто лежу на облаке посреди небес, и мое измученное тело поет, ощущая приятное тепло, скользящее, распаривающее, уносящее от меня всю грязь, которая, казалось, намертво к нему приросла. Некоторое время я просто лежала в этой воде, не в силах даже пошевелиться. И лишь услышав недовольный крик одного из солдат — взяла в руки намыленную мочалку, которой принялась усиленно оттирать кожу, отмывать волосы и вычищать грязь из-под ногтей.

Когда я закончила, на меня накинули мягкий банный халат и выдали настоящие теплые тапочки. А затем повели обратно. К тому самому вагону, тому самому купе, где на своей полке (больше напоминающей кровать) сидел тот самый офицер.

— Да, я так и думал, если тебя отмыть, ты ничего, — проговорил он, встав с места. И подойдя ко мне, грубо ухватился пальцами за мои скулы, продавливая и так впалые от недоедания щеки.

Получив четкий приказ на дойреском, сопровождавшие меня солдаты отдали честь и удалились из купе, закрыв за собой дверь. И тогда я осталась наедине с офицером… который не собирался ждать, прежде чем получить свою плату за суп.

Девственницей я уже, конечно, не была — с военнопленными женщинами этот вопрос решался довольно быстро. Прежде чем погрузить в вагоны вместе с другими соотечественниками, меня успели уже трижды изнасиловать… что было далеко не рекордом. Просто феи вызывали у оборотней куда больший сексуальный интерес, и так вышло, что рядом со мной девушек этой расы было немало. А в моих жилах их крови текла лишь четверть — феей была моя бабушка, к счастью не дожившая до начала этой кошмарной войны.

Самую "популярную" из взятых со мной в плен девушек, черноволосую красавицу Фрейлис, за то время оприходовало около двух десятков мужчин. Не знаю, жива ли она до сих пор, или уже давно умерла по дороге, оказавшись среди тех, чьи тела раз в пару дней выбрасывали из вагонов во время технических остановок.

— Когда тебя в последний раз насиловали? — с ухмылкой поинтересовался офицер, не отпуская моего взгляда. И не оставляя малейших сомнений, что эти глаза принадлежат жестокому, властному, и полностью уверенному в своем превосходстве палачу.

— За день до погрузки в поезд, — слабо ответила я, дрожа словно мотылек, приколотый булавкой к листу картона. — Кажется, это было где-то неделю назад, может больше. Мне трудно сказать, сколько дней вообще прошло после тех или иных событий.

— И как, ты скучала по этому? — выдохнул он в мои губы, развязывая халат, чтобы прикоснуться к исхудавшему телу, покрывшемуся гусиной кожей. — Скучала по члену, грубо врывающемуся в тебя? Тебе не хватало этого чувства — когда тебя грязно трахают на какой-нибудь вонючей помойке? Натягивают, словно мусор, которым ты и являешься? — хмыкнул оборотень, до боли сжимая своей мощной рукой маленькую грудь.