– Кто ты такой? – тихо и трезво спросил он.
Больше он не произнес ни слова, уронив голову, обмякнув всем телом и упершись плечом в прогнувшуюся пластиковую стену соседней с беседкой постройки. Вырвав тесак, почти не глядя, я ударил еще раз. Третий умер, так и не очнувшись от пьяной дремы. Жаль было убивать так просто и быстро, но я торопился – надо срочно вымыться и сожрать что-то от паразитов. Помню я то, что мне предлагали, а я покорно жрал… давно я не видел столько червей в хреново посоленной рыбе. Помимо червей там ползало что-то еще белковое и ногастое… вряд ли эта хрень нашла приют у меня в желудке, но не стоит рисковать и шутить с собственными кишками. Нахлобучив шляпу покойника – тут же зашипев от боли в ссадинах – я выгреб содержимое их карманов, сгреб со стола небольшую связку пробитых посередине квадратных монет и убрался прочь, на ходу пряча револьвер в сумку. Сунул бы за пояс, но трусы себя то не держали.
А ведь мне выдавали что-то другое… я смутно помню свой первый шаг в ослепляющую жаркую белизну, помню падение… я даже помню свое сдавленное мычание… и как сначала даже участливые голоса встречающих быстро становятся глумливыми и жадными… и у меня что-то забрали…
– У меня что-то забрали – улыбнулся я в лицо меднокожей крепкой бабище.
Она впечатляла всем – начиная от густой длинной гривы удивительно серых волос и кончая могучими накачанными ляжками. Из одежды на ней была лишь растянутая крепкими сиськами застиранная синяя футболка с красным крестом и свободные короткие шорты. В этой жаре от нее пахнуло цитрусовыми и медикаментами.
Опустив все свое новое имущество на разделяющий нас прилавок, я покосился на свисающий сверху красный «фрукт» полусферы наблюдения, запоздало вспомнив, что надо было проверить интерфейс и многое другое… Голова еще не включилась. Да и сам пока как жопой дебила ударенный – в голове каша, меня потряхивает и этот озноб говорит о воспалении или ином нехорошем процессе внутри тела.
– У тебя многое забрали, Влуп.
– Влуп? – переспросил я.
– Влуп – кивнула я.
– Кого ты Влупом назвала, су…
– Прежде чем оскорбить… подумай о лекарствах у меня под жопой. О лекарствах, что на полках так и останутся, не перейдя в твои вены…
– Влуп?
– Что в имени твоем? Обычная кликуха… как у всех здесь. Я Зорга.
– З… з… – скривился я – Я все время слышу имена на «З». Что за херня?
– Спустя год после рождения на этом славном берегу ты получаешь право сменить данное принимающими тебя имя. Я была Клушкой. Стала Зоргой.
– Почему?
– Потому что правителей Вилки зовут Зилра и Зилрой. Близнецы…
– В той башне, да? – из-под полей башни я глянул в сторону океана, но уткнулся взглядом в развешанные на веревке трусы.
Вот так всегда – от цели отделяет чья-то постирушка…
– Верно. В той башне. И у нас считается круто, если твое имя начинается на ту же букву, что и у камерфуриров Зилры и Зилроя. Что тебе надо, Влуп? Зачем пришел?
– Оди – произнес я, заглядывая ей в глаза – Я Оди. Гоблин Оди.
– Гоблин? – фыркнула она, ничуть не устрашившись выражения моего лица – Смешно… Я нурса Зорга. Старшая нурса. Что тебе надо, самоназванный Оди, что еще не прожил целый год и вряд ли проживет…
– Лекарства.
– Какие? Дурью не торгуем.
– Которые нужны для всего этого – я указал на свои раны – Прямо сейчас. ЕЩЕ Воды для питья и мытья. Нормальную одежду. Нормальную жратву.
– У нас здесь не ночлежка, Оди. И бесплатного ничего не…
Я уронил на прилавок связку нанизанных на бечевку монет:
– Забирай. Хватит? Если надо – потом найду еще.
– Откуда у тебя столько песо, гоблин Оди? – с крайней задумчивостью поинтересовалась Зорга, смещая взгляд на завернутый в тряпки тесак и ремень сумки.
– Нашел.
– Слушай… забитые и обреченные вроде тебя бывает и срываются в праздник… творят разное… но ты же понимаешь – если ты натворил дел, то за тобой придут… Ты избил кого-то? Покалечил? Всякое случается от перегрева и унижений…
– Избил? – удивился я и поморщился от жжения в глазах – Ну что ты…
Подавшись вперед, упершись мускулистыми руками в заскрипевший прилавок, двухметровая женщина тихо пробормотала:
– Гоффурир Замрод.
– Кто?
– Гоффурир Замрод, дубина! Он из тех, кто подобрее. Если натворил дел – найди его прямо сейчас и упади в ноги. Покайся. Попроси его наказать тебя справедливо и пообещай отслужить жизнью за его доброту.
– Нахрена? – изумился я.
– Праздник скоро кончится, сборщик! Не понимаешь? Голова у тебя вроде проснулась – вон как заговорил. И зло ухмыляться научился. Крутая усмешка тебя от кнутов надсмотрщиков не защитит. А перед закатом они начнут разбираться в случившемся во время праздника. Найдут тебя и публично…
– Распнут? – предположил я и удивленно моргнул, когда Зорга испуганно отпрянула назад.
– Тихо, планк тупой! Не вздумай больше о таком говорить! Убьют!
– Да ну?
– Ты не мог знать – чуть успокоилась Зорга – Тебе не рассказали, как каждому из вылупленных черепашат. Ты же был не в себе. Поэтому и не усвоил главных правил. Запомни – никогда не произноси такое вслух! Про… вбивание гвоздей в руки и ноги…
– Распинание? Или как правильно сказать о том, как кого-то приколачивают к кресту и начинают пытать?
– Тихо!
– Слушай… старшая нурса Зорга… начинай меня лечить. Всем что есть. Заодно и поговорим. Или не нужны мои деньги?
Помедлив пару секунд, она пожала широченными плечами и подняла разделяющую нас широкую темную доску:
– Вон та койка в глубине. Но учти – зряшный перевод песо. Все равно тебя забичуют.
– Главное не распнут на кресте…
– Заткнись! Еще раз повторишь – и лечения не будет.
– Ладно – выдохнул я, снимая шляпу и вешая ее на торчащий из столба колышек – Лечи..
Стянув трусы, я медленно уселся на койку и замер, широко расставив ноги, уложив кисти выпрямленных рук на серую простыню. Ждать пришлось недолго.
– Открой глаза пошире и не моргай – велела нависшая надо мной старшая нурса – Глазные капли. У тебя даже зенки обожжены. Совсем тупой, раз на солнце пялишься?
– Я увидел твою огромную жирную жопу и меня аж ожгло…
– Как же ты разговорился наглый мелкий смертник… сегодня твой болтливый язык вырвут на центральной площади Сорокушки… и я увижу это…
Моргнув, я ощутил сбегающие по щекам химические слезы, а в глазах разлилась блаженная прохлада. Заставив меня снова открыть веки, нурса повторила прокапывание и отошла, чтобы вернуться со шлангом. Поднявшись и встав на бетонный пятачок со сливом – значит, сточные воды не бегут в океан, а уходят куда-то под пляж – я замер под несильными струями мутной воды, что смыла с меня соль и остатки грязи.
– Ого… раз, два… три… четыре… ты сам разрезал вздутия?
– Ага.
– Судя по форме одна от личинки ковалькиса.
– Была такая. Белая.
– Что сделал с ней? Продал? Оттуда деньги?
– Выкинул.
– Что?
– Выкинул к херам. В океан.
– Ты придурок?! Она стоит тридцать песо маленькой! А если вырастить у себя под кожей почти до вылупления – можно продать старшим надсмотрщикам минимум за сотню! Хотя чем дольше растишь, тем больше шансов сдохнуть от токсинов, что она подает тебе в кровь… и последние дни ты скорее овощ, а не человек… Выкинул?!
– Хотел сожрать ради белка… но подумал, что она может быть ядовитой.
– Ты спас себя, кретин. Сожри ты личинку… умер бы в корчах… но умер бы на теплых волнах блаженства несущих тебя прямо в рай. Чтобы словить кайф от ковалькиса достаточно пары миллиграммов его внутренностей…
– Наркота…
– А ты выбросил. Я уж успокоилась – подумала, что вот так ты денег и добыл.
– Не – качнул я головой и взглянул на прикрытую трусами кожаную сумку папы Гольдера, лежащей у койки так, чтобы прикрыть револьвер, тесак и нож. Мне хватит двух секунд, чтобы дотянуться. Но тут можно не дергаться.
Стоя под струями прохладной воды, я продолжал оглядываться.
