Удивление сменилось тревогой: неизвестный феномен с невероятной скоростью надвигался прямо на Мунго.

Край темного облака коснулся солнца, и яркий полуденный свет померк. Кобыла обеспокоенно переступила с ноги на ногу. Стая цесарок, перекликавшихся в траве возле дороги, замолкла. Мутный поток захлестнул небеса, солнце стало злобно-оранжевым, как диск раскаленного металла, вынутый из кузнечного горна, и землю покрыла гигантская тень.

Наступила мертвая тишина. Умолк хор насекомых в лесу, стихло чириканье птичек в кустах — эти звуки составляли привычный фон, знакомую песню Африки, которую не замечаешь, пока она не прекратится.

Кобыла мотнула головой, и в гнетущей тишине удила оглушительно звякнули. Завеса в небе расширялась, одновременно утолщаясь, — становилось все темнее.

Теперь послышался шелест — слабый отдаленный шорох, будто ветер в белоснежных дюнах пустыни. Солнце горело тусклым огнем, точно угли затухающего костра.

Шелест набирал силу, словно гулкое эхо в приложенной к уху раковине. Пробивающийся с неба свет принял странный багряный оттенок. Мунго поежился, будто от мороза, хотя в сумраке полуденная жара давила еще сильнее.

Странный шорох быстро нарастал, превратился в глухое жужжание, потом в гул ветра. Солнце совсем исчезло. В полумраке Сент-Джон разглядел, как над самыми верхушками деревьев на него стремительно наплывает какой-то жуткий вихрящийся туман.

Шелест многих миллионов крыльев сливался в низкое гудение. В лицо точно картечью выстрелили: покрытые панцирем тела раздирали кожу до крови.

Защищаясь, Мунго закрыл лицо руками. Испуганная кобыла вздыбилась, и всадник чудом удержался в седле. Наполовину ослепленный, оглушенный потоком крыльев над головой, он схватился за воздух. Облако было настолько густым, что Мунго поймал одно насекомое: тело длиной почти в ладонь, ярко-оранжевые крылья с замысловатыми черными узорами, покрытая панцирем грудка, выпуклые фасеточные глаза цвета желтого топаза, длинные задние лапки с красными шипами. Пленник конвульсивно дернулся, и кожу на пальцах рассекла тонкая красная линия, из которой выступили капельки крови.

Мунго раздавил насекомое, и оно с треском лопнуло, брызнув желтым соком.

— Саранча! — Он поднял голову, поражаясь их количеству. — Третья казнь египетская…

Повернув назад, обратно в миссию Ками, Мунго пришпорил лошадь.

Кобыла неслась галопом, но не могла обогнать гудящее облако саранчи, такое плотное, что в полумраке Мунго с трудом удавалось не сбиться с пути. Насекомые ползали по телу, царапая обнаженную кожу острыми лапками. Стоило стряхнуть одних, как другие тут же занимали их место. Мунго охватила паника: казалось, что он очутился в кипящем котле из живых существ.

Сквозь наступившие в полдень сумерки едва виднелись белые постройки миссии. Пораженные невиданным зрелищем, близнецы и слуги растерянно стояли на веранде. Сент-Джон спрыгнул с лошади и побежал к ним.

— Пусть все, кто может держаться на ногах, идут в поля! Возьмите кастрюли, барабаны — все, чем можно устроить шум, а также одеяла, чтобы махать ими…

Близнецы быстро пришли в себя. Элизабет натянула на голову шаль для защиты от кружащейся в воздухе саранчи и бросилась в сторону больницы. Виктория поспешно принесла из кухни все железные кастрюли.

— Молодец! — Мунго на секунду обнял девушку. — Когда все закончится, я хочу поговорить с тобой о Гарри. — Он выхватил у нее самую большую кастрюлю. — А теперь пойдем!

Они помчались со всех ног и вдруг встали как вкопанные. Яркий солнечный свет резко ударил в глаза, заставляя зажмуриться, — туча саранчи исчезла, небо засияло голубизной. Увы, опасность не отступила: плотное облако насекомых опустилось на землю; поля и лес изменились до неузнаваемости. Самые высокие деревья стали похожи на странные оранжево-черные стога сена. Ветки раскачивались и провисали под невыносимой тяжестью; каждые несколько секунд раздавался треск, и очередная ветка ломалась. Высокие ростки кукурузы полегли на землю, покрытую сплошным слоем шуршащих тел.

Сотня взбудораженных людей выбежала на поля, колотя в кастрюли и размахивая грубыми больничными одеялами. Вспугнутые насекомые на мгновение взмывали в воздух и снова опускались на землю.

К шуму добавились крики тысяч птиц, пожирающих саранчу. Стаи угольно-черных дронго с длинными раздвоенными хвостами, скворцы с переливающимися зеленью грудками, сизоворонки и щурки, сияющие лазурью, золотом, кармином и пурпуром, — все они носились в воздухе, выписывая виражи, и жадно хватали добычу. Аисты с пушистыми белыми воротниками, марабу с уродливыми чешуйчатыми головами, ябиру с желтыми пятнами на длинных черно-красных клювах торопливо насыщались, по колено утопая в живом ковре.

Пиршество длилось меньше часа. Также внезапно, как появился, рой саранчи одновременно, точно единый живой организм, взмыл в воздух. На землю вновь опустилась неестественная темнота, за которой наступил фальшивый рассвет — закрывающее солнце облако насекомых поредело и скрылось на юге.

Посреди пустых полей крохотные человеческие фигуры казались игрушечными. Люди с ужасом оглядывались, не узнавая свой дом.

Кукурузные поля превратились в голые участки земли: саранча сожрала все подряд. От розовых кустов возле дома остались только колючие стебли. Цветы на яблонях и персиковых деревьях исчезли, словно вернулась зима. Леса на холмах и густой кустарник по берегам реки Ками тоже пострадали.

Не уцелело ни единого зеленого листочка, ни единой травинки — рой саранчи прокладывал себе дорогу через сердце Матабелеленда, оставляя позади широкую полосу пустыни.

Джубу сопровождали всего две служанки — и это был признак упадка, который переживал народ матабеле. Когда-то, до оккупации Матабелеленда компанией, старшая жена вождя из великого рода Кумало путешествовала в компании сорока прислужниц и под зашитой пятидесяти вооруженных амадода, обязанных обеспечить ее безопасность по дороге в крааль мужа. Теперь ей самой приходилось нести подстилку для сна. Несмотря на полноту, Джуба двигалась легко и грациозно, выпрямив спину и высоко подняв голову.

За пределами миссии она сняла шерстяной жилет: тело прикрывал лишь короткий кожаный передник, хотя крестик по-прежнему висел на шее. Огромные обнаженные груди, намазанные жиром, блестели под лучами солнца, подпрыгивая и раскачиваясь с девичьей упругостью. Ноги с удивительной скоростью несли ее по пыльной дороге.

Две служанки — молоденькие, недавно вышедшие замуж женщины из крааля Джубы — шли чуть позади и вопреки обыкновению не болтали и не пересмеивались, а широко раскрытыми глазами смотрели на унылую разоренную землю вокруг. Здесь тоже пролетела саранча. На голых деревьях не осталось ни насекомых, ни птиц. Солнце выжгло обнаженную землю, и ветер разносил пыльные вихри.

Женщины поднялись на вершину невысокого холма и, сбившись в кучу, невольно замерли, до глубины души пораженные открывшейся картиной. Перед ними лежал крааль, когда-то принадлежавший отряду Иньяти, которым командовал Ганданг. По указу главного уполномоченного по делам туземцев отряд расформировали, а крааль сожгли. Израненная земля уже начинала зарастать травой, но стаи саранчи вновь сорвали зеленое покрывало с округлых пепелищ хижин, напомнив о прошлом величии: новый крааль, построенный для Ганданга и его ближайших родственников, казался совсем маленьким.

Пастбище между берегом реки и новым краалем уничтожила саранча. Весенние ливни еще не начались, и вода в реке стояла низко, открывая белоснежные валуны, до блеска отполированные водой, — они блестели под солнцем, словно чешуйки ящерицы. В новом краале тоже никого не было, загоны для скота пустовали.

— Белые опять забрали скот! — воскликнула стоявшая рядом с Джубой Руфь.

Этой привлекательной девушке едва исполнилось двадцать. Она уже два года носила головной убор замужней женщины, но так и не забеременела. Именно тайный страх бесплодия заставил ее обратиться в христианство: трое богов, обладающих таким могуществом, которое описывала Джуба, наверняка не позволят своей почитательнице остаться бездетной. Она крестилась почти месяц назад, и новые боги в лице Номусы изменили ее имя с Кампу на Руфь. Теперь ей не терпелось воссоединиться с мужем, одним из племянников Ганданга, и проверить могущество новой веры.