Ральф размахнулся шамбоком, плеть зашипела, словно гадюка, и мальчик завопил от боли. Крепко держа пастушка за руку, Ральф нанес еще десяток ударов по ногам и ягодицам, потом отпустил этого и схватил следующего. Муджиба танцевал в такт взмахам плети, вскрикивая от каждого удара. Наконец Ральф успокоился.
— Ладно, запрягайте здоровых быков в повозки.
Волов хватило лишь на три полные упряжки — пришлось бросить половину фургонов, нагруженных просоленными шкурами буйволов.
С восходом солнца маленький караван пустился в путь на юг. Через час упал еще один вол, уткнувшись носом в собственный бок. Упряжь обрезали, тушу оставили лежать у дороги. Не успели пройти полмили, как еще два быка упали. Потом животные стали умирать так часто, что к полудню пришлось бросить два фургона, а в третий запрягли неполную упряжку.
Гнев Ральфа давно сменился недоумением. Ясно, что обычное отравление здесь ни при чем. Ни один из погонщиков ничего подобного в жизни не видел, и даже в обширном африканском фольклоре такие случаи не упоминались.
— Это тагати, — высказал свое мнение Исази. Он словно усох от скорби по любимым быкам и теперь казался унылым черным гномиком. — Это ужасное колдовство.
Ральф отвел новоиспеченного свояка в сторонку, чтобы женщины не услышали.
— Черт побери, Гарри, нам повезет, если хотя бы один фургон доберется обратно в Булавайо. На пути еще нужно пересечь несколько бурных рек. Давай-ка поедем вперед, поищем удобную переправу через Люпане.
До реки оставалось всего несколько миль — уже виднелись темно-зеленые заросли вдоль ее русла. Мужчины, встревоженные и озабоченные, ехали бок о бок.
— Пришлось бросить пять фургонов, — мрачно пробормотал Ральф. — По триста фунтов каждый, не считая стоимости потерянных волов… — Он вдруг замолчал и выпрямился в седле.
Всадники выехали на открытое место возле реки, и на другом берегу Ральф заметил трех огромных жирафов. Похожие на ходули ноги и длинные лебединые шеи делают этих животных самыми несуразными млекопитающими Африки. Огромные глаза смотрят мягко и печально, уродливую и одновременно прекрасную голову венчают не настоящие рога, а костяные выросты, покрытые кожей и шерстью. Двигаются жирафы неторопливой походкой хамелеона, хотя крупный самец может весить не меньше тонны и достигает восемнадцати футов в высоту. Эти создания немы: ни боль, ни страсть не исторгают из лебединого горла ни звука. Чтобы нагнетать кровь в голову, требуются огромные, размером с барабан, сердца, а в шейных артериях есть специальные клапаны, которые не дают мозгу взорваться от давления, когда животное, расставив ноги, наклоняется к воде.
Через опушку цепочкой шли три жирафа: впереди — старый, почти черный от возраста, самец, за ним — желтовато-коричневая самка, а следом — жираф-подросток прелестного бежевого цвета.
Ральф впервые в жизни увидел танцующего жирафа: детеныш покачивался, выделывал медленные грациозные пируэты, сгибал и разгибал шею. Мать время от времени оборачивалась и смотрела на отпрыска, разрываясь между супружеским долгом и материнской любовью, потом вновь следовала за старым самцом. Наконец детеныш с ленивым изяществом повалился на траву, словно запутавшись в длинных ногах. Мать пару минут помедлила и, следуя закону дикой природы, бросила слабого и пошла за самцом.
Неторопливо, почти нехотя, всадники подъехали к месту, где лежал жираф. Вблизи стало видно, что из пасти и ноздрей свисали нити слизи, а задние ноги покрыты испражнениями.
Люди изумленно уставились на мертвого зверя. Ральф вдруг втянул носом воздух и сморщился.
— От волов пахло точно так же… '— Его вдруг осенило. — Чума! — прошептал он. — Клянусь Пресвятой Богородицей, Гарри, это какой-то мор! Он убивает всех, и диких животных, и домашних… — Темное от загара лицо Ральфа посерело. — Двести фургонов, Гарри! Почти четыре тысячи волов. Если эта зараза пойдет дальше, я потеряю всех быков! — Он пошатнулся и вцепился в луку седла. — Мне придет конец… Ничего не останется… — прошептал он дрожащим от жалости к себе голосом.
Однако через мгновение Ральф встряхнулся, будто спаниель, выбравшийся из воды, и привлекательное загорелое лицо вновь вспыхнуло румянцем.
— Ну уж нет! — яростно воскликнул он. — Так просто я не сдамся! — Ральф повернулся к Гарри и приказал: — Тебе придется самому отвезти женщин в Булавайо. Я заберу четырех лучших лошадей.
— Куда ты собрался? — в недоумении спросил Гарри.
— В Кимберли.
— Зачем?
Не говоря ни слова, Ральф развернул лошадь и, прильнув к гриве, галопом помчался назад, навстречу единственному фургону, который как раз появился из леса. Едва Ральф подъехал к повозке, как один из передних волов рухнул на землю и забился в конвульсиях.
Ближе к вечеру, выбрав четырех лучших лошадей, Хеншо уехал, не дожидаясь, пока фургон доберется до берега Люпани. Строго приказав Базо доставить маленький отряд обратно в Булавайо, он поцеловал жену и сына, пожал на прощание руку Гарри Меллоу и помчался на юг, к броду через Люпани, с такой скоростью, словно за ним черти гнались.
На следующее утро Исази не решился пойти в загон, и вместо него пошел Базо.
Ни одного вола не осталось: все они лежали мертвые и холодные, точно статуи, уткнувшись носами в бок. Базо вздрогнул, но вовсе не от предрассветной прохлады, а от ледяного прикосновения суеверного страха.
— «Когда быки лягут на землю, уткнувшись мордами в хвосты, и не смогут подняться…» — повторил он вслух слова Умлимо, и охвативший его ужас сменился радостным возбуждением воина: все происходило именно так, как предсказано!
Никогда еще Умлимо не давала столь однозначного пророчества. Давно следовало понять, что происходит, но в суматохе событий Базо растерялся, и только сейчас до него дошло истинное значение смертоносной чумы. Он изнемогал от желания немедленно броситься на юг и бежать без передышки днем и ночью, пока не доберется до потайной пещеры в священных холмах.
«Вы, которые сомневались в словах Умлимо, теперь должны им поверить, — сказал бы он собравшимся индунам. — Вы, с животами, полными пива и молока, теперь глотайте камни!»
Базо хотелось пройти по всем шахтам, фермам и поселкам, которые строили белые, — там его соратники махали кирками и лопатами вместо сверкающих копий и ходили в обносках хозяев, а не в боевой форме своих импи.
«Помните ли вы боевой напев Изимвукузане Эзембинтаба, Кротов, роющих под горой? — спросил бы Базо. — А ну-ка вы, роющиеся в грязи, спойте со мной песню Кротов!»
Увы, время еще не пришло: третье, последнее, предсказание Умлимо пока не сбылось, и до тех пор Базо и его соратникам придется играть роль прислуги белых людей. Он с трудом скрыл дикую радость под маской традиционной африканской невозмутимости.
Выйдя из загона с мертвыми волами, Базо пошел к последней оставшейся повозке, в которой спали женщины и ребенок. Гарри Меллоу, завернувшись в одеяло, устроился под фургоном, где можно было не бояться ночной росы. Несмотря на большие успехи в изучении языка матабеле, он пока понимал не больше пятилетнего ребенка, и Базо заговорил медленно и отчетливо, тщательно подбирая слова:
— Все волы умерли. Одну лошадь убили буйволы, четырех забрал Хеншо.
— Значит, остается две лошади — на них поедут женщины. Джон-Джон может сесть позади матери. Остальные пойдут пешком, — не задумываясь, решил Гарри. — Когда мы доберемся до Булавайо?
Базо выразительно пожал плечами:
— Сильным и быстрым воинам понадобилось бы пять дней, а белому человеку, обутому в сапоги…
Маленький отряд был похож на горстку беженцев: вытянувшись длинной цепочкой позади двух лошадей, слуги несли на головах лишь самые необходимые припасы. Когда женщины спешивались, давая отдохнуть лошадям, длинные юбки путались в ногах и мешали идти. Всем остальным также приходилось замедлять шаг.
Изнывающий от нетерпения Базо забегал далеко вперед. Убедившись, что спутники не смогут ни увидеть его, ни услышать, он приплясывал, притопывал и протыкал несуществующего врага воображаемым ассегаем, сопровождая воинственный танец, гийя, старым напевом своего импи:
