Поэтические образы экстаза:

ОГОНЬ И МОТЫЛЕК. Мотылек сгорает в огне, человек сливается с Истиной (Баба Кухи), КАПЛЯ И ОКЕАН, Капля растворяется в океане (Хафиз), ОГОНЬ И КУСОК ЖЕЛЕЗА. Холодное неподвижное железо., расплавляясь, приобретает свойство огня, то есть человек сам становится Истиной (Руми).

Вот почему суфиев называют „люди экстаза“ или „люди подлинного бытия“, то есть бытия Истины.

Суфийская поэзия зашифрована символами из-за долгого запрещения ее. Внешне она ничем не отличаемся от обычных лирических стихов. Вот Баба Кухи, например, неудачный соперник Абу Саида:

ЛОКОН — это мир, иллюзия.

ДЛИНА ЛОКОНА — бесконечность форм проявления бытия.

ЛОКОН, ЗАКРЫВАЮЩИЙ ЛИЦО, — множественность, которая закрывает единую сущность.

КОЛЬЦО ЛОКОНА — эманация и еще силки для неопытного сердца. Локоны всегда черные. Заменяющий их символ — гиацинт.

ЛИЦО — истинное бытие, всегда светлое, заменяющий символ — роза, солнце.

ВЕТЕР — откровение.

ВЛЮБЛЕННЫЙ — суфий.

САД — рай.

ВИНО — экстаз.

До того, как научились суфии прикрываться символами, они платили страшными муками за свои прямо высказываемые учения. Халладж в состоянии экстаза сказал: „Я — Истина“, то есть „Я — бог“. За это был распят, обезглавлен, повешен на ворота, где читал лекции, сожжен. Умирая, сказал: „Я счастлив. Я хотел своими страданиями доказать богу степень моей любви к нему“. Это случилось в 922 году. Но и через сто лет, но времена Ибн Сины, люди стояли в белых одеждах на берегу Тигра, недалеко от того места, где Халладж висел на позорном столбе, и ждали его возвращения, глядя на воду… Об этом рассказывает поэт Маарри, современник Ибн Сины. Книги Халладжа тайно переписывались в век Ибн Сины на самой лучшей бумаге, переплетались в золото, кожу и шелк, украшались драгоценными камнями. Мысль, которую он внес в суфизм, — была мысль об. ОБОЖЕСТВЛЕНИИ ЧЕЛОВЕКА (гуманизм суфиев).

Азакир… Распят, убит в 934 году, Голова посажена на кол, тело сожжено при народе. Двум ученикам его приказали плюнуть в лицо Азакиру. Один плюнул, другой подошел, поцеловал в бороду и умер вместо с ним» Азакир внес в суфизм идею проявления истинной сути через противоположное. Говорят, у Азакира была внешность Халладжа, Повешены были Харакани, Мийнаджи, Ансари — духовный наставник Омара Хайяма и Низам ель-мулька.

— говорил Харакани, —

У дверей он нашел голову сына, а сам был повешен. Так ответила реальность.

«Итак, — спрашивает себя Ибн Сина, подводя итог мыслям о суфизме, — здравые в своей природе души, неогрубелые суровыми земными отношениями, услышав духовный призыв, оказываются в состоянии, похожем на состояние трансцендентных вещей и, словно обволакиваясь пеленой, о происхождении которой они и сами не ведают, приходят в ЭКСТАЗ и достигают восторженного нависшего наслаждения»[206], то есть Страны счастья, где человек сливается с Истиной (богом)?

Но как осуществляется это Путешествие души? Как сказку и суфийскую поэзию перевести в философию?

В какую философию? Жизнерадостная, могучая, открыто шагающая философия Аристотеля не спасала больше от трагедии жизни, где не все оказалось объяснимым. Светлые кони мыслей упирались в какую-то ужасную стену вязкого, черного, непроходимого тумана, В необъяснимое. В смерть.

Гений в трудную минуту обращается за спасением к народу. Его легенды и предания, его нравственность, его искусство — неисчерпаемый колодец образности, способный растворить в себе любую трагедию, любое горе.

— Вот, послушайте, — обращается Ибн Сина к старику тюремщику, — какой я посвятил вам трактат!

«Хайй Ибн Якзан» называется. Вы в нем — главный герой.

Старик встал и во все глаза уставился на узника. Ибн Сина улыбнулся.

— Слушайте. Я и мои друзья отправляемся на прогулку. Вдруг встречаем старца, удивительно юного и чистого, похожего на вас. Расспрашиваем о его жизни. Он говорит: «Зовут меня Хаййем, сыном Якзана… А чем занимаюсь? — скитаюсь вот по странам мира… Лицом я обращен к отцу моему, а он — Бодрствующий (Якзан)[207]. Он снабдил меня ключами ко всем наукам и направляет мои стопы по стезям, что ведут в самые разные уголки мира, пока Путешествием своим я не сомкну горизонты областей»[208].

Потом старик раскрывает мне глаза на моих друзей, — рассказывает Ибн Сина. — Оказывается, — это сладострастие, гордость, ложное воображение и алчность. Ну чистый я — яджудж! «Пока ты не избавишься от них. — Говорит мне старик, — тебе, как и всем в твоем положении, недоступно положение, подобное моему, и дорога сия заказана тебе». И никогда тебе не совершить Путешествия.

Вспомним, как начинается «Божественная комедия» Данте?

А стал Данте взбираться на холм, ему преградили путь рысь, волчица и лев. Лес — это жизнь, рысь — сладострастие, лев — гордость, волчица — алчность. Теснимый зверями в темную долину, Данте встречает некоего светлого мужа — Вергилия, который спасает его от зверей, а затем говорит:

— «Коли ты со всем рвением, говорит мне Хайй Ибн — Якзан, — продолжает читать свой трактат старику-тюремщику Ибн Сина, — отдашься Путешествию, я сойдусь с тобой, а с друзьями ты разлучишься. А овладеет тобой по ним тоска, ты вернешься к ним, а со мною будешь разлучен до той поры, пока решительно не порвешь с и ними».

обращается Вергилий к Данте,

— Готовя меня к Путешествию, — говорит Ибн Сина старику, — Хайй ибн Якзан рассказывает устройство Вселенной: «Рубежей земли три. Каждый из них имеет заповедный рубеж, — и переступить их могут только обретшие силу, которая от природы людям никогда не дается. Обретению ею помогает ОМОВЕНИЕ В НЕКОЕМ ЖУРЧАЩЕМ ИСТОЧНИКЕ ОТ СТОЯЧЕГО ИСТОЧНИКА ЖИЗНИ. ЕСЛИ ЗАБРЕДЕТ К НЕМУ ПУТНИК И ОЧИСТИТСЯ ИМ, И ИСПРОБУЕТ СЛАДОСТНОЙ ВОДЫ ЕГО, ТО РАСТЕЧЕТСЯ ПО ЧЛЕНАМ ЕГО СОЗИДАТЕЛЬНАЯ СИЛА, КОТОРАЯ ПРИДАСТ ЕМУ КРЕПОСТЬ, ДОСТАТОЧНУЮ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПЕРЕСЕЧЬ ПУСТЫНЮ…

Вот как, стал писать Ибн Сина!

Но что же это за источник?

— „ВЫ, ВЕРНО, СЛЫШАЛИ УЖЕ, — продолжает читать Хусайн, — КАК ОБСТОИТ ДЕЛО С ТЬМОЙ, ЦАРЯЩЕЙ В СТОРОНЕ. ГДЕ ПОЛЮС: ВОСХОДЯЩЕЕ НА НЕБО СОЛНЦЕ ОЗАРЯЕТ ЕЕ В НАЗНАЧЕННЫЙ СРОК РАЗ В ГОДУ, КТО БЕЗБОЯЗНЕННО ВСТУПИТ В ЕЕ ПРЕДЕЛЫ, ТОТ ОЧУТИТСЯ ПОД КОНЕЦ НА ПРОСТОРЕ, БЕСКРАЙНЕМ И ПОЛНОМ СВЕТА. ПЕРВОЕ, ЧТО ПОПАДЕТСЯ ТАМ, — ЭТО ЖУРЧАЩИЙ ИСТОЧНИК СВЕТА… ВСЯК, ИСКУПАВШИЙСЯ В НЕМ, ВЗБЕРЕТСЯ НА ГРЕБНИ ГОРНЫХ ХРЕБТОВ, НЕ ПОЧУВСТВОВАВ УСТАЛОСТИ, И ПОД КОНЕЦ ВЫБЕРЕТСЯ К ОДНОМУ ИЗ ДВУХ ЗАПРЕДЕЛЬНЫХ ЕМУ ДОСЕЛЕ РУБЕЖЕЙ“, Остановимся передохнуть… И поклонимся мужеству. Ибн Сины. Он нашел выход из трагедии. Не в склянке с ядом, как Сократ, не в попрании светлой человеческой природы, — как Фауст, замкнувший себя в дьявольское разочарование, не в иссушающем скептицизме, чем погубил свой живой ум Вольтер, ужаливший сам себя, как скорпион, ядом желчи, а в том, что, стряхнув с себя гениальность, обернулся ребёнком и, принял в себя от народа драгоценные зерна мудрости, в которых — Воскрешение.